Вдова Дуглас усыновила меня и пообещала, что будет меня
воспитывать; только мне у нее в доме жилось неважно: уж очень она донимала
всякими порядками и приличиями, просто невозможно было терпеть. В конце
концов я взял да и удрал, надел опять свои старые лохмотья, залез опять в
ту же бочку из-под сахара и сижу, радуюсь вольному житью. Однако Том Сойер
меня отыскал и рассказал, что набирает шайку разбойников. Примет и меня
тоже, если я вернусь к вдове и буду вести себя хорошо. Ну, я и вернулся.
Вдова поплакала надо мной, обозвала меня бедной заблудшей овечкой и
всякими другими словами; но, разумеется, ничего обидного у нее на уме не
было. Опять она одела меня во все новое, так что я только и знал, что
потел, и целый день ходил как связанный. И опять все пошло по-старому. К
ужину вдова звонила в колокол, и тут уж никак нельзя было опаздывать -
непременно приходи вовремя. А сядешь за стол, никак нельзя сразу
приниматься за еду: надо подождать, пока вдова не нагнет голову и не
побормочет немножко над едой, а еда была, в общем, не плохая; одно только
плохо - что каждая вещь сварена сама по себе. То ли дело куча всяких
огрызков и объедков! Бывало, перемешаешь их хорошенько, они пропитаются
соком и проскакивают не в пример легче.
В первый же день после ужина вдова достала толстую книгу и начала читать
мне про Моисея в тростниках, а я просто разрывался от любопытства - до
того хотелось узнать, чем дело кончится; как вдруг она проговорилась, что
этот самый Моисей давным-давно помер, и мне сразу стало неинтересно, -
плевать я хотел на покойников.
Скоро мне захотелось курить, и я спросил разрешения у вдовы. Но она не
позволила: сказала, что это дурная привычка и очень неряшливая и мне надо
от нее отучаться. Бывают же такие люди! Напустятся на что-нибудь, о чем и
понятия не имеют. Вот и вдова тоже: носится со своим Моисеем, когда он ей
даже не родня, - да и вообще кому он нужен, если давнымдавно помер, сами
понимаете, - а меня ругает за то, что мне нравится курить. А сама небось
нюхает табак - это ничего, ейто можно.
Ее сестра, мисс Уотсон, порядком усохшая старая дева в очках, как раз в
это время переехала к ней на житье и сразу же пристала ко мне с букварем.
Целый час она ко мне придиралась, но в конце концов вдова велела ей
оставить меня в покое. Да я бы дольше и не вытерпел. Потом целый час была
скучища смертная, и я все вертелся на стуле. А мисс Уотсон все приставала:
"Не клади ноги на стул, Гекльберри! ", "Не скрипи так, Гекльберри, сиди
смирно! ", "Не зевай и не потягивайся, Гекльберри, веди себя как следует!
". Потом она стала проповедовать насчет преисподней, а я возьми да и
скажи, что хорошо бы туда попасть. Она просто взбеленилась, а я ничего
плохого не думал, лишь бы удрать куда-нибудь, до того мне у них надоело, а
куда - все равно. Мисс Уотсон сказала, что это очень дурно с моей стороны,
что она сама нипочем бы так не сказала: она старается не грешить, чтобы
попасть в рай. Но я не видел ничего хорошего в том, чтобы попасть туда же,
куда она попадет, и решил, что и стараться не буду. Но говорить я этого не
стал - все равно никакого толку не будет, одни неприятности.
Тут она пустилась рассказывать про рай - и пошла и пошла. Будто бы делать
там ничего не надо - знай прогуливайся целый день с арфой да распевай, и
так до скончания века. Мне что-то не очень понравилось. Но говорить я
этого опять-таки не стал. - Спросил только, как она думает, попадет ли
туда Том Сойер? А она говорит: "Нет, ни под каким видом!" Я очень
обрадовался, потому что мне хотелось быть с ним вместе.
Мисс Уотсон все ко мне придиралась, так что в конце концов мне надоело и
сделалось очень скучно. Скоро в комнаты позвали негров и стали молиться, а
после того все легли спать. Я поднялся к себе наверх с огарком свечки и
поставил его на стол, сел перед окном и попробовал думать о чем-нибудь
веселом, - только ничего не вышло: такая напала тоска, хоть помирай.
.