Таша
morgenmuffel
Попытка возродить По-читательское "на родине" в Мусорке оказалась неудачной: возможность постить ежедневно у меня бывает не всегда, а топики там тонут слишком быстро. Надеюсь, что приживётся здесь.
Изначально идея была делиться чем-то интересным из последнего прочитанного: цитаты, кусочки, стихи, небольшие рассказы... если кому-то хочется присоединиться - милости прошу. Одна просьба: без пошлости и флуда.
Изначально идея была делиться чем-то интересным из последнего прочитанного: цитаты, кусочки, стихи, небольшие рассказы... если кому-то хочется присоединиться - милости прошу. Одна просьба: без пошлости и флуда.
Живёшь и знаешь, что кого-то нет (пусть даже только для тебя нет). Но всё время убеждаешь себя, что есть.
То ли ты обманываешь время, то ли оно тебя…
Я прохожу мимо прилавка и вижу стопку тетрадок, и останавливаюсь от неожиданности, ещё даже не вполне осознанной в первый момент. Обычные тетрадки, тонкие - на 12 листов, в зеленоватых таких обложках, как давным-давно в начальной школе (по три копейки). Сто лет таких не видела!
И у меня огромный соблазн открыть одну из них и убедиться, что там есть промокашка (ну глупо так, да), серо-розовая промокашка, сразу между обложкой и первой страницей.
И я уже заношу руку над этой стопкой. Но внутри меня вдруг что-то такое делают с сердцем (что они там с ним делают, господи?)… и пространство становится жидким и вязким.
Живёшь и знаешь, что кого-то нет... как нет промокашки между обложкой и первой страницей.
Но вдруг она там есть?
И я ничего не трогаю - я прохожу мимо.
Когда кого-то нет, представь, что он где-то между. Между прошлым и настоящим, настоящим и будущим. Просто знай, что он где-то есть. И не надо себе ничего доказывать…
(с) Елена Касьян
То ли ты обманываешь время, то ли оно тебя…
Я прохожу мимо прилавка и вижу стопку тетрадок, и останавливаюсь от неожиданности, ещё даже не вполне осознанной в первый момент. Обычные тетрадки, тонкие - на 12 листов, в зеленоватых таких обложках, как давным-давно в начальной школе (по три копейки). Сто лет таких не видела!
И у меня огромный соблазн открыть одну из них и убедиться, что там есть промокашка (ну глупо так, да), серо-розовая промокашка, сразу между обложкой и первой страницей.
И я уже заношу руку над этой стопкой. Но внутри меня вдруг что-то такое делают с сердцем (что они там с ним делают, господи?)… и пространство становится жидким и вязким.
Живёшь и знаешь, что кого-то нет... как нет промокашки между обложкой и первой страницей.
Но вдруг она там есть?
И я ничего не трогаю - я прохожу мимо.
Когда кого-то нет, представь, что он где-то между. Между прошлым и настоящим, настоящим и будущим. Просто знай, что он где-то есть. И не надо себе ничего доказывать…
(с) Елена Касьян
Когда раздавали толерантность, первым пришел Скорпион. Спросил, что такое толерантность и можно ли ею пытать. Услышав ответ, помрачнел, записал что-то в черный блокнот и ушел, помахивая хлыстиком.
Козерогу было как-то несолидно толкаться в общей очереди, и он прислал курьера - Стрельца. Стрелец взял полный рюкзак толерантности, но на обратном пути увлекся, уехал в другую страну, там про***л рюкзак, написал Козерогу, что такие задания дают только козлы рогатые, и поехал дальше налегке.
Про***нную Стрельцом толерантность подобрал запасливый Рак. И где-то спрятал. Иногда он ее находит, всю сразу, потом боится, что украдут, перепрятывает и опять забывает где. И когда Рак начинает говорить, что все вокруг - не друзья сердечные, а волки позорные, - это значит, он просто опять нычку потерял.
Весы пришли вовремя, вежливо попросили парочку толерантностей поизящнее и с тех пор ею почти не пользуются, так как не могут решить, какая из двух лучше.
Водолей пришел одним из первых, но его выкинули из очереди, когда он стал говорить, что Тот, Кто создал толерантность, на самом деле склеил фигню по чертежам из "Юного техника", и Водолей, когда будет время, сделает гораздо лучше.
Дева очень долго считала, сколько толерантности высшего сорта ГОСТ 5508-84 ей надо, и пропустила свою очередь. Поэтому ей достался только крошечный образец толерантности высшего сорта и, чтобы она так не расстраивалась, безмен, которым толерантность взвешивали. С тех пор Дева ходит и взвешивает чужую толерантность, а свою, крошечную высшего сорта, почти никому не показывает.
Овен хотел прийти первым, но по дороге встретил Рыб, которые толерантностью уже затарились. Рыбам удалось убежать, но их толерантность пострадала. Там, куда дотянулся Овен, она стала кривоватая и надтреснутая, а дотянулся он почти всюду.
Овен же пошел домой, потому что он не лох галимый, чтобы быть не первым, а уж тем более после Рыб. Хотя само слово "толерантность" ему так понравилось, что он даже вырезал его на любимой бейсбольной бите.
Лев не пришел вообще, потому что не знал, что такое толерантность, а раз так, понятно, что это хрень беспонтовая, никому не нужная.
Телец пришел и убедительно объяснил, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом. А пришел он, собственно, для того, чтобы объяснить, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом!
А поздно ночью, когда все давно разошлись и осталась только маленькая свалка из остатков, обрезков и неликвидов, пришел чуть-чуть задержавшийся Близнец. Осмотрелся и забрал все остатки. И поэтому толерантности у Близнеца - до хрена, только иногда кажется, что он ее будто на помойке нашел.
(с) Кътаец/byafra 2005
Козерогу было как-то несолидно толкаться в общей очереди, и он прислал курьера - Стрельца. Стрелец взял полный рюкзак толерантности, но на обратном пути увлекся, уехал в другую страну, там про***л рюкзак, написал Козерогу, что такие задания дают только козлы рогатые, и поехал дальше налегке.
Про***нную Стрельцом толерантность подобрал запасливый Рак. И где-то спрятал. Иногда он ее находит, всю сразу, потом боится, что украдут, перепрятывает и опять забывает где. И когда Рак начинает говорить, что все вокруг - не друзья сердечные, а волки позорные, - это значит, он просто опять нычку потерял.
Весы пришли вовремя, вежливо попросили парочку толерантностей поизящнее и с тех пор ею почти не пользуются, так как не могут решить, какая из двух лучше.
Водолей пришел одним из первых, но его выкинули из очереди, когда он стал говорить, что Тот, Кто создал толерантность, на самом деле склеил фигню по чертежам из "Юного техника", и Водолей, когда будет время, сделает гораздо лучше.
Дева очень долго считала, сколько толерантности высшего сорта ГОСТ 5508-84 ей надо, и пропустила свою очередь. Поэтому ей достался только крошечный образец толерантности высшего сорта и, чтобы она так не расстраивалась, безмен, которым толерантность взвешивали. С тех пор Дева ходит и взвешивает чужую толерантность, а свою, крошечную высшего сорта, почти никому не показывает.
Овен хотел прийти первым, но по дороге встретил Рыб, которые толерантностью уже затарились. Рыбам удалось убежать, но их толерантность пострадала. Там, куда дотянулся Овен, она стала кривоватая и надтреснутая, а дотянулся он почти всюду.
Овен же пошел домой, потому что он не лох галимый, чтобы быть не первым, а уж тем более после Рыб. Хотя само слово "толерантность" ему так понравилось, что он даже вырезал его на любимой бейсбольной бите.
Лев не пришел вообще, потому что не знал, что такое толерантность, а раз так, понятно, что это хрень беспонтовая, никому не нужная.
Телец пришел и убедительно объяснил, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом. А пришел он, собственно, для того, чтобы объяснить, что толерантность у него уже есть своя, the best, лучше не бывает, а кто не согласен - на х** строевым шагом!
А поздно ночью, когда все давно разошлись и осталась только маленькая свалка из остатков, обрезков и неликвидов, пришел чуть-чуть задержавшийся Близнец. Осмотрелся и забрал все остатки. И поэтому толерантности у Близнеца - до хрена, только иногда кажется, что он ее будто на помойке нашел.
(с) Кътаец/byafra 2005
вот не знаю, зацепило и все
Я заснул на пыльных ступеньках, облокотясь спиной на шаткую дверь, которая вела в мой рай. Огромное окно без стекол на площадке между первым этажем и моим раем выходило в звёздное небо. А на бельевой веревке, протянутой от покосившихся перил к оконной раме, висело застиранное лохматое полотенце.
Где-то играла песня «Ночных снайперов»:
«Сенбернары, ты знаешь, недолго живут,
Одного в жизни любят, и только к нему...
А после – с ним вместе
Попадают в рай...»
Было холодно. Страшно болела голова. Сквозь сон я чувствовал, как боль отдавалась в висках и дрожью катилась по всему телу. Потом боль прекратилась. Музыка утихла. Потом прекратилось всё и я больше ничего не чувствовал.
По ступеням поднялся ангел. Он погладил меня по голове, поднял на руки и унес.
- Здравствуй! – сказал мне ангел. – Хорошо, что ты здесь. Я давно о многом хотел тебя расспросить. У нас теперь будет очень много времени.
Я вдруг всё понял.
- Но я не могу остаться... Я хочу ещё немного побыть.
Ангел задумался и повернулся ко мне спиной с большими белыми крыльями и рубцами от многочисленных ран.
- Хорошо. Но я не могу дать тебе много времени. У тебя будет только...
Я на мгновенье закрыл уши ладонями, чтобы не слышать приговор. А ангел продолжал:
- ... Ты сможешь сделать за этот срок кого-нибудь счастливым?
- Да.
- А сам сможешь быть счастлив?
- Я постараюсь.
- Тогда я позволю тебе ещё недолго побыть. Я буду ждать твоего возвращения. Но сначала расскажи мне о Ней.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Раньше Её не было. Но я знал, что когда-нибудь Она обязательно будет. Для Неё я берег свои лучшие стихотворения, самые красивые букеты цветов и самую сладкую грусть. Я пытался угадать Её имя, цвет Её глаз, черты характера. Но эти образы приходили и уходили, отражаясь только в стихах. А Её всё не было.
Потом Она появилась. Я ещё не знал, что это Она. Поначалу Она удивляла. Затем вызывала восхищение, а порою негодование.
В платье из белого света и цветов гранатового дерева Она пела о любви. Но была несчастлива. Ей нужен был Друг. Тогда рядом с Ней оказался я. А потом я уже не мог не быть рядом.
...
ОНА
Александ Садыков
стихира (с)
Я заснул на пыльных ступеньках, облокотясь спиной на шаткую дверь, которая вела в мой рай. Огромное окно без стекол на площадке между первым этажем и моим раем выходило в звёздное небо. А на бельевой веревке, протянутой от покосившихся перил к оконной раме, висело застиранное лохматое полотенце.
Где-то играла песня «Ночных снайперов»:
«Сенбернары, ты знаешь, недолго живут,
Одного в жизни любят, и только к нему...
А после – с ним вместе
Попадают в рай...»
Было холодно. Страшно болела голова. Сквозь сон я чувствовал, как боль отдавалась в висках и дрожью катилась по всему телу. Потом боль прекратилась. Музыка утихла. Потом прекратилось всё и я больше ничего не чувствовал.
По ступеням поднялся ангел. Он погладил меня по голове, поднял на руки и унес.
- Здравствуй! – сказал мне ангел. – Хорошо, что ты здесь. Я давно о многом хотел тебя расспросить. У нас теперь будет очень много времени.
Я вдруг всё понял.
- Но я не могу остаться... Я хочу ещё немного побыть.
Ангел задумался и повернулся ко мне спиной с большими белыми крыльями и рубцами от многочисленных ран.
- Хорошо. Но я не могу дать тебе много времени. У тебя будет только...
Я на мгновенье закрыл уши ладонями, чтобы не слышать приговор. А ангел продолжал:
- ... Ты сможешь сделать за этот срок кого-нибудь счастливым?
- Да.
- А сам сможешь быть счастлив?
- Я постараюсь.
- Тогда я позволю тебе ещё недолго побыть. Я буду ждать твоего возвращения. Но сначала расскажи мне о Ней.
* * * * * * * * * * * * * * * * * * * *
Раньше Её не было. Но я знал, что когда-нибудь Она обязательно будет. Для Неё я берег свои лучшие стихотворения, самые красивые букеты цветов и самую сладкую грусть. Я пытался угадать Её имя, цвет Её глаз, черты характера. Но эти образы приходили и уходили, отражаясь только в стихах. А Её всё не было.
Потом Она появилась. Я ещё не знал, что это Она. Поначалу Она удивляла. Затем вызывала восхищение, а порою негодование.
В платье из белого света и цветов гранатового дерева Она пела о любви. Но была несчастлива. Ей нужен был Друг. Тогда рядом с Ней оказался я. А потом я уже не мог не быть рядом.
...
ОНА
Александ Садыков
стихира (с)
некоторые люди любят стихи и прозу,
некоторые уверены, что до свадьбы не заболит.
если я тебя поцелую - ты превратишься в розу,
такую отчаянно-алую, что хочется забелить.
прекрасное мое чучело, мы живы, пока мы лживы,
пока набиваем соломой раскрашенный наш камзол.
когда мы умрем, окажется, что прежде - мы были живы,
и это было не худшее из многих возможных зол.
поэтому мы выплясываем отчаянные мазурки,
в горящем саду, во гневе, в огне, в золотой пыли.
если ты меня поцелуешь - я превращусь в сумерки -
сумерки, сумерки, сумерки - отсюда до самой земли.
ну, что - полетели? тает небесное покрывало,
живучая осень корчится, сдирая окраску роз.
и совершенно не важно, что я тебя не целовала -
ты все равно превратился в розу и под окном пророс.
(с) Ольга Родионова. Новый берег. № 11, 2006г.
некоторые уверены, что до свадьбы не заболит.
если я тебя поцелую - ты превратишься в розу,
такую отчаянно-алую, что хочется забелить.
прекрасное мое чучело, мы живы, пока мы лживы,
пока набиваем соломой раскрашенный наш камзол.
когда мы умрем, окажется, что прежде - мы были живы,
и это было не худшее из многих возможных зол.
поэтому мы выплясываем отчаянные мазурки,
в горящем саду, во гневе, в огне, в золотой пыли.
если ты меня поцелуешь - я превращусь в сумерки -
сумерки, сумерки, сумерки - отсюда до самой земли.
ну, что - полетели? тает небесное покрывало,
живучая осень корчится, сдирая окраску роз.
и совершенно не важно, что я тебя не целовала -
ты все равно превратился в розу и под окном пророс.
(с) Ольга Родионова. Новый берег. № 11, 2006г.
– Вы из породы тех, кто постоянно требует: «Давайте называть вещи своими именами!» При этом они уверены, что именно им дано знать подлинные имена вещей, хотя так же, как и другие, называют вещи невпопад. Но от других они отличаются тем, что всегда убеждены в своей правоте и в своем праве называть вещи так, а не иначе. Не дай бог кому-нибудь в их присутствии уподобить барабан арбузу, флейту – гороховому стручку, а виолончель – груше. Тут же восстановят справедливость!.. И если даже вы сыграете для них на флейте горохового стручка какую-нибудь сонату ми минор, они с пеной у рта будут утверждать, что гороховый стручок – не музыкальный инструмент. Такие люди всегда губили художников…
– Я не губил художников! – с негодованием воскликнул Петропавел.
– Допускаю, – откликнулась Смежная Королева, – что пока Вы их действительно не губили. Все впереди. Дерзайте! Вы ведь правдоборец и за правду не пожалеете живота своего, даже не допуская мысли о том, что Ваша собственная правда – это еще не вся правда, не правда всех людей на земле, хотя, быть может, и правда большинства.
– Меньшинство должно подчиняться большинству!
Смежная Королева рассмеялась:
– О дорогой мой, не во всем, не во всем… Большинству не приходят в голову гениальные идеи, но оно охотно пользуется гениальными идеями единиц. А ведь, по существу, любая гениальная идея – не что иное, как новая аналогия, новый тип смежности, когда два очень далеких явления вдруг оказываются рядом, в то время как о родстве их никто из живущих и не подозревал. Но вот человек указал на это родство – и оно тотчас же стало очевидным для всех. Впрочем, может быть, и не тотчас же… – уж как повезет! Это еще и от нас зависит: насколько легко наше воображение может перенести нас с травинки на облако.
(с) Евгений Клюев. Между двух стульев.
– Я не губил художников! – с негодованием воскликнул Петропавел.
– Допускаю, – откликнулась Смежная Королева, – что пока Вы их действительно не губили. Все впереди. Дерзайте! Вы ведь правдоборец и за правду не пожалеете живота своего, даже не допуская мысли о том, что Ваша собственная правда – это еще не вся правда, не правда всех людей на земле, хотя, быть может, и правда большинства.
– Меньшинство должно подчиняться большинству!
Смежная Королева рассмеялась:
– О дорогой мой, не во всем, не во всем… Большинству не приходят в голову гениальные идеи, но оно охотно пользуется гениальными идеями единиц. А ведь, по существу, любая гениальная идея – не что иное, как новая аналогия, новый тип смежности, когда два очень далеких явления вдруг оказываются рядом, в то время как о родстве их никто из живущих и не подозревал. Но вот человек указал на это родство – и оно тотчас же стало очевидным для всех. Впрочем, может быть, и не тотчас же… – уж как повезет! Это еще и от нас зависит: насколько легко наше воображение может перенести нас с травинки на облако.
(с) Евгений Клюев. Между двух стульев.
"Они жаждут бессмертия - а сами не знают, чем заняться в субботу вечером!" - возмущался некто, не имеющий понятия о том, что такое жизнь и в чем ее главный цимес и окончательный тахлес. Он бы еще кошек упрекнул в жизнелюбии, поставив им на вид, что полжизни они и так дрыхнут, чего ж тут любить, чем дорожить?!
Этот человек просто не знает, что каждый вечер, когда наступают сумерки и приоткрывается трещина между мирами, живой человек ощущает мгновенный укол беспокойства, и книжка валится у него из рук, и кипяток льется мимо чашки, и нужно срочно бежать, хотя вроде и некуда, надо спешить, хотя совершенно незачем-----потому что как же тут заняться чем-то одним---а как же тогда все остальное----и трещина сейчас схлопнется и облака погаснут а надо успеть понять а потом еще и запомнить то что удалось успеть ухватить---тебя толкают в спину в бок под локоть снаружи снутри как будто нужно найти пятый угол посредством тебя---ты застываешь в нелепой позе а облака плывут и пылают уже внутри черепной коробки и ты должен прочесть их список до конца до конца до конца---на тебя смотрят если есть кому и думают вот опять придурок отморозился делать ему нечего----а ты краем уха понимаешь кто тут есть настоящий придурок и зачем нужно бессмертие----
(с) Ксения Агалли
Этот человек просто не знает, что каждый вечер, когда наступают сумерки и приоткрывается трещина между мирами, живой человек ощущает мгновенный укол беспокойства, и книжка валится у него из рук, и кипяток льется мимо чашки, и нужно срочно бежать, хотя вроде и некуда, надо спешить, хотя совершенно незачем-----потому что как же тут заняться чем-то одним---а как же тогда все остальное----и трещина сейчас схлопнется и облака погаснут а надо успеть понять а потом еще и запомнить то что удалось успеть ухватить---тебя толкают в спину в бок под локоть снаружи снутри как будто нужно найти пятый угол посредством тебя---ты застываешь в нелепой позе а облака плывут и пылают уже внутри черепной коробки и ты должен прочесть их список до конца до конца до конца---на тебя смотрят если есть кому и думают вот опять придурок отморозился делать ему нечего----а ты краем уха понимаешь кто тут есть настоящий придурок и зачем нужно бессмертие----
(с) Ксения Агалли
Сейчас читают
C кем погулять?
134221
556
Соцопрос: Кто что курит, кто что пьёт? :)
149201
199
Наука и смысл жизни
334402
667
Ну, жирафствуй! Я в наш город вернулась!
Я смешная в этой кожаной куртке.
Из-под ног выскакивают кулицы
И вспархивают переутки.
Мы живем в Москве, мы - москиты,
Впившиеся в Красную лошадь.
Оставляю все медвери открытыми,
И волкна тоже.
Я на зебрах не пишу свое кредо,
Лишь на заячьих листочках капустных.
Мы змеемся каждую среду,
Но зато по четвергам нам мангрустно.
Раньше буйвольски хотелось анархий,
А теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щеки хомягкие
На языке кенгурусском.
(с) Анна Логвинова
Я смешная в этой кожаной куртке.
Из-под ног выскакивают кулицы
И вспархивают переутки.
Мы живем в Москве, мы - москиты,
Впившиеся в Красную лошадь.
Оставляю все медвери открытыми,
И волкна тоже.
Я на зебрах не пишу свое кредо,
Лишь на заячьих листочках капустных.
Мы змеемся каждую среду,
Но зато по четвергам нам мангрустно.
Раньше буйвольски хотелось анархий,
А теперь глаза от кротости узкие.
Расскажи мне про мои щеки хомягкие
На языке кенгурусском.
(с) Анна Логвинова
- Голодного человека сразу видно, - говорит.
Сперва говорит это по-французски, потом, обнаружив прозрачную коровью бессмысленность в моих (действительно голодных) очах, повторяет по-английски. И тоном заговорщика добавляет:
- У нас очень хороший кус-кус. Простая еда. Недорогая. Но хорошая.
- Ладно, - говорю, радуясь, что можно больше не тупить перед доской со списком дежурных блюд, - давайте. Но сначала эспрессо и воду.
Приносит. Наклоняется к самому уху. Спрашивает шепотом:
- Вы из Польши?
Удивленно мотаю головой. Дескать, нет.
- У вас в семье были поляки, я уверен. Спросите родителей.
Мне спрашивать особо некого, но и не надо, я и так знаю, что у меня папа поляк. Просто до сих пор никто вот так слету не вычислял мою принадлежность к гордой шляхте. В том числе, сами поляки.
- Я в поляках хорошо разбираюсь, - говорит. - У меня сын поляк.
- А?
Я понемногу начинаю сомневаться, что понимаю его (кстати, очень хороший) английский. Туплю с перелету и недожору.
- Ну, мать сына полька. Моя жена. И сын тоже поляк. Я думаю, национальность больше от матери, отец не имеет значения. Вот у меня отец араб, а мать француженка. И посмотри на меня, какой я француз! У меня все французское - кровь, характер, привычки. Ничего арабского. Поэтому я сразу понял, что сын будет поляк. И очень волновался - какие они, поляки? Может, плохие люди? Много читал про поляков. И польских писателей читал. И польские фильмы смотрел. И фотографии. Просто фотографии - города, люди, природа. Это очень важно, много можно понять. И я теперь все про поляков знаю. Хорошие люди. Теперь я за сына спокоен.
Выдыхаю. Смотрю на него во все глаза. Надо же.
- А теперь бросай свою сигарету, - говорит. - Сейчас еду принесу.
И приносит. Ой, мамочки. Больше никогда. Ни за что. Ни в один ресторан в этом городе не зайду. Кофе, кофе, кофе. Иногда с круассаном. И все! Больше я в эту ловушку не попадусь.
Потому что еда выглядела так:
- здоровенный глиняный котел (в нем оказалась подливка)
- на котле стоит глиняный горшок чуть-чуть поменьше. В нем кус-кус. Порция на троих, как минимум.
- здоровенное расписное блюдо с горой бараньих ребрышек, ломтей жареной телятины, куриной ногой и тонкой, но чертовски длинной сосиской.
- Э-э-э... - говорю, - а это зачем? Я же только кус-кус...
- А это и есть только кус-кус. Кус-кус без мяса не бывает.
И быстренько спрятался, оставив меня наедине с тонной еды.
Ну, пятую часть мне отъесть как-то удалось. Но это было не очень заметно.
Появляется, наконец:
- Вкусно?
- Вкусно, - вздыхаю. - Но много. Слишком большая порция.
- У нас, - говорит назидательно, - это маленькая порция. Большая порция в два раза больше. Я сам понял, что тебе не надо большую. Ты ешь давай.
- Нет, - говорю, - больше не могу. Слишком много.
Хватается за сердце.
- Ты что, думаешь, я понесу это назад шефу? Он старый человек. Ему будет плохо, когда он увидит, что человек ничего не съел! Ну, кус-кус, ладно. Его многие не доедают. Но баранина! У тебя в тарелке осталась баранина! И баранья сосиска! Это же самое лучшее! Если ты оставишь баранью сосиску, шеф не переживет. Давай, давай, это легко!
- Это трудно, - говорю я.
Переговоры зашли в тупик.
- А может быть, вы съедите сосиску? - предлагаю я. - Шеф ничего не узнает.
- Я не могу! Я же здесь работаю. Меня здесь кормят. Я уже ел сегодня. Два... нет, три раза. А ты один раз не можешь? Не верю.
Стоял над головой, уговаривал. Радовался каждому проглоченному кусочку. Заламывал руки, в очередной раз услышав: "Я больше не могу". Последний раз мне такое устраивал мой покойный папа. В мои примерно шестнадцать лет. С тех пор никто никогда не пытался насильственно меня кормить, а некоторые особо выдающиеся граждане еще и последний сиротский сухарик изо рта выдирали.
Вырвавшись, наконец, из цепких лап официанта, отхожу метров на пятьдесят, задираю голову, и вижу, что иду по бульвару Ришар-Ленуар. Порции-то на комиссара Мегрэ рассчитаны, вот оно что. А мне страдать.
С этого момента стало ясно, что город Париж будет мне родным папой, и он был, потом догонял и снова был. И снова, и снова. Удивительное ощущение. Еще ни один город не вступал со мной в столь близкие родственные отношения, да еще вот так, с налета.
(с) Светлана Мартынчик Было.
Сперва говорит это по-французски, потом, обнаружив прозрачную коровью бессмысленность в моих (действительно голодных) очах, повторяет по-английски. И тоном заговорщика добавляет:
- У нас очень хороший кус-кус. Простая еда. Недорогая. Но хорошая.
- Ладно, - говорю, радуясь, что можно больше не тупить перед доской со списком дежурных блюд, - давайте. Но сначала эспрессо и воду.
Приносит. Наклоняется к самому уху. Спрашивает шепотом:
- Вы из Польши?
Удивленно мотаю головой. Дескать, нет.
- У вас в семье были поляки, я уверен. Спросите родителей.
Мне спрашивать особо некого, но и не надо, я и так знаю, что у меня папа поляк. Просто до сих пор никто вот так слету не вычислял мою принадлежность к гордой шляхте. В том числе, сами поляки.
- Я в поляках хорошо разбираюсь, - говорит. - У меня сын поляк.
- А?
Я понемногу начинаю сомневаться, что понимаю его (кстати, очень хороший) английский. Туплю с перелету и недожору.
- Ну, мать сына полька. Моя жена. И сын тоже поляк. Я думаю, национальность больше от матери, отец не имеет значения. Вот у меня отец араб, а мать француженка. И посмотри на меня, какой я француз! У меня все французское - кровь, характер, привычки. Ничего арабского. Поэтому я сразу понял, что сын будет поляк. И очень волновался - какие они, поляки? Может, плохие люди? Много читал про поляков. И польских писателей читал. И польские фильмы смотрел. И фотографии. Просто фотографии - города, люди, природа. Это очень важно, много можно понять. И я теперь все про поляков знаю. Хорошие люди. Теперь я за сына спокоен.
Выдыхаю. Смотрю на него во все глаза. Надо же.
- А теперь бросай свою сигарету, - говорит. - Сейчас еду принесу.
И приносит. Ой, мамочки. Больше никогда. Ни за что. Ни в один ресторан в этом городе не зайду. Кофе, кофе, кофе. Иногда с круассаном. И все! Больше я в эту ловушку не попадусь.
Потому что еда выглядела так:
- здоровенный глиняный котел (в нем оказалась подливка)
- на котле стоит глиняный горшок чуть-чуть поменьше. В нем кус-кус. Порция на троих, как минимум.
- здоровенное расписное блюдо с горой бараньих ребрышек, ломтей жареной телятины, куриной ногой и тонкой, но чертовски длинной сосиской.
- Э-э-э... - говорю, - а это зачем? Я же только кус-кус...
- А это и есть только кус-кус. Кус-кус без мяса не бывает.
И быстренько спрятался, оставив меня наедине с тонной еды.
Ну, пятую часть мне отъесть как-то удалось. Но это было не очень заметно.
Появляется, наконец:
- Вкусно?
- Вкусно, - вздыхаю. - Но много. Слишком большая порция.
- У нас, - говорит назидательно, - это маленькая порция. Большая порция в два раза больше. Я сам понял, что тебе не надо большую. Ты ешь давай.
- Нет, - говорю, - больше не могу. Слишком много.
Хватается за сердце.
- Ты что, думаешь, я понесу это назад шефу? Он старый человек. Ему будет плохо, когда он увидит, что человек ничего не съел! Ну, кус-кус, ладно. Его многие не доедают. Но баранина! У тебя в тарелке осталась баранина! И баранья сосиска! Это же самое лучшее! Если ты оставишь баранью сосиску, шеф не переживет. Давай, давай, это легко!
- Это трудно, - говорю я.
Переговоры зашли в тупик.
- А может быть, вы съедите сосиску? - предлагаю я. - Шеф ничего не узнает.
- Я не могу! Я же здесь работаю. Меня здесь кормят. Я уже ел сегодня. Два... нет, три раза. А ты один раз не можешь? Не верю.
Стоял над головой, уговаривал. Радовался каждому проглоченному кусочку. Заламывал руки, в очередной раз услышав: "Я больше не могу". Последний раз мне такое устраивал мой покойный папа. В мои примерно шестнадцать лет. С тех пор никто никогда не пытался насильственно меня кормить, а некоторые особо выдающиеся граждане еще и последний сиротский сухарик изо рта выдирали.
Вырвавшись, наконец, из цепких лап официанта, отхожу метров на пятьдесят, задираю голову, и вижу, что иду по бульвару Ришар-Ленуар. Порции-то на комиссара Мегрэ рассчитаны, вот оно что. А мне страдать.
С этого момента стало ясно, что город Париж будет мне родным папой, и он был, потом догонял и снова был. И снова, и снова. Удивительное ощущение. Еще ни один город не вступал со мной в столь близкие родственные отношения, да еще вот так, с налета.
(с) Светлана Мартынчик Было.
Я не очень люблю предваряющие пояснения, но здесь, мне кажется, они
нужны, иначе потеряется значительный кусок прикола. Поэтому придется
сказать, что Близнец, Овен, Водолей и Рак в данном случае - это
(зажмурьтесь!) субличности (можно разжмуриться!) автора текста.
Соответственно, Коммуна - это место, где все они живут, что бы это ни
означало, ага.
Вот вам
Чемодан-1.
Весенний день. Четверо неторопливо идут по улице. Близнец ласково смотрит на проходящих девушек. Овен угрожающе смотрит на проходящих мужчин. Водолей задумчиво смотрит на проплывающие облака. Рак тревожно смотрит на проезжающие машины.
На дороге лежит большой чемодан.
Рак: Это какая-то подстава!
Овен: Это какая-то добыча!
Водолей: Это - яркое подтверждение теории случайных чисел!
Близнец (торопливо набирая номер на мобильнике): Это я. Прикинь, тут такое случилось..
Все подходят к чемодану. Первым идет Овен, чтобы никто не подумал, что он недостаточно смел. Последним идет Рак, чтобы никто не подумал, что он возмутительно неосторожен.
5 рук открывают чемодан (у Близнеца одна рука занята мобильником, а Рак убрал руки за спину и вспоминает все, что слышал об опознании по отпечаткам пальцев). Чемодан сначала не открывается, но потом Овен находит у него болевую точку. Чемодан открыт. он наполнен пачками стодолларовых купюр.
Овен (громко): Мы богаты!
Рак (тихо): Мы пропали...
Водолей (задумчиво) Мы - лишь пешки, но кто тот талантливый гроссмейстер, наслаждающийся игрой?
Близнец (глотая слова, в трубку): Мы... молодцы!... В этих... трех... чемоданах...
Овен захлопывает чемодан, берет за ручку, другой рукой берет с тротуара кусок кирпича.
Овен: Уходим! Если будет надо - идем на прорыв!
Рак: Бежим! Если будет надо - проходными дворами!
Водолей: Пытаемся понять причинно-следственную связь...
Близнец (в трубку): Мчимся! Мчимся, а за нами - три ментовских машины! Уже четыре! Они стреляют! Слышишь?
Близнец умоляюще смотрит на Водолея. Водолей, не меняя выражения лица, имитирует звуки выстрелов, сирену, крики, грохот столкнувшихся автомобилей, взрыв, затихающий шум моторов.
Близнец (в трубку): И прежде чем в следующий раз мне не верить, вспомни и устыдись!
Все заходят во двор. Открывают чемодан. Рассматривают купюры.
Рак: Фальшивые...
Овен: Настоящие. А если какой смертник засомневается...
Водолей: Внешне - зеленоватые, бумажные, невзрачные. Но по сакральной сути...
Близнец (захлебываясь, в трубку): Фальшивые! А во втором чемодане - настоящие! А в третьем - зеленоватые, бумажные, невзрачные, но по сакральной сути...
Дом, где находится Коммуна. Овен с чемоданом взбегает по лестнице, грозно глядя по сторонам. Близнец бежит за ним, говоря в трубку: "Да, опять погоня..." Водолей неторопливо поднимается, вслух размышляя: "А эмиссия купюр номиналом в сто тысяч долларов, в свою очередь, привела бы к интереснейшим экономическим и социальным последствиям..." Рак, поднявшись на пару ступенек, замирает, тихо спускается, осторожно выглядывает во двор. У соседнего дома стоит грузовик с надписью "Горкоммуникации. Теплоцентраль №4".
Рак (обреченно): Вот как у них теперь это называется... Запомним, хотя какой сейчас смысл... пойду хоть сухариков напоследок прикуплю...
Короткими перебежками направляется в сторону булочной.
Кътаец/byafra (c) 2005
нужны, иначе потеряется значительный кусок прикола. Поэтому придется
сказать, что Близнец, Овен, Водолей и Рак в данном случае - это
(зажмурьтесь!) субличности (можно разжмуриться!) автора текста.
Соответственно, Коммуна - это место, где все они живут, что бы это ни
означало, ага.
Вот вам
Чемодан-1.
Весенний день. Четверо неторопливо идут по улице. Близнец ласково смотрит на проходящих девушек. Овен угрожающе смотрит на проходящих мужчин. Водолей задумчиво смотрит на проплывающие облака. Рак тревожно смотрит на проезжающие машины.
На дороге лежит большой чемодан.
Рак: Это какая-то подстава!
Овен: Это какая-то добыча!
Водолей: Это - яркое подтверждение теории случайных чисел!
Близнец (торопливо набирая номер на мобильнике): Это я. Прикинь, тут такое случилось..
Все подходят к чемодану. Первым идет Овен, чтобы никто не подумал, что он недостаточно смел. Последним идет Рак, чтобы никто не подумал, что он возмутительно неосторожен.
5 рук открывают чемодан (у Близнеца одна рука занята мобильником, а Рак убрал руки за спину и вспоминает все, что слышал об опознании по отпечаткам пальцев). Чемодан сначала не открывается, но потом Овен находит у него болевую точку. Чемодан открыт. он наполнен пачками стодолларовых купюр.
Овен (громко): Мы богаты!
Рак (тихо): Мы пропали...
Водолей (задумчиво) Мы - лишь пешки, но кто тот талантливый гроссмейстер, наслаждающийся игрой?
Близнец (глотая слова, в трубку): Мы... молодцы!... В этих... трех... чемоданах...
Овен захлопывает чемодан, берет за ручку, другой рукой берет с тротуара кусок кирпича.
Овен: Уходим! Если будет надо - идем на прорыв!
Рак: Бежим! Если будет надо - проходными дворами!
Водолей: Пытаемся понять причинно-следственную связь...
Близнец (в трубку): Мчимся! Мчимся, а за нами - три ментовских машины! Уже четыре! Они стреляют! Слышишь?
Близнец умоляюще смотрит на Водолея. Водолей, не меняя выражения лица, имитирует звуки выстрелов, сирену, крики, грохот столкнувшихся автомобилей, взрыв, затихающий шум моторов.
Близнец (в трубку): И прежде чем в следующий раз мне не верить, вспомни и устыдись!
Все заходят во двор. Открывают чемодан. Рассматривают купюры.
Рак: Фальшивые...
Овен: Настоящие. А если какой смертник засомневается...
Водолей: Внешне - зеленоватые, бумажные, невзрачные. Но по сакральной сути...
Близнец (захлебываясь, в трубку): Фальшивые! А во втором чемодане - настоящие! А в третьем - зеленоватые, бумажные, невзрачные, но по сакральной сути...
Дом, где находится Коммуна. Овен с чемоданом взбегает по лестнице, грозно глядя по сторонам. Близнец бежит за ним, говоря в трубку: "Да, опять погоня..." Водолей неторопливо поднимается, вслух размышляя: "А эмиссия купюр номиналом в сто тысяч долларов, в свою очередь, привела бы к интереснейшим экономическим и социальным последствиям..." Рак, поднявшись на пару ступенек, замирает, тихо спускается, осторожно выглядывает во двор. У соседнего дома стоит грузовик с надписью "Горкоммуникации. Теплоцентраль №4".
Рак (обреченно): Вот как у них теперь это называется... Запомним, хотя какой сейчас смысл... пойду хоть сухариков напоследок прикуплю...
Короткими перебежками направляется в сторону булочной.
Кътаец/byafra (c) 2005
Еще только выпал первый снег, а Аня уже мерзла, мерзла несколько дней. Она сидела на подоконнике и смотрела, как тонкая белая паутина растворялась, сливаясь с серой улицей. На Ане были белые колготки и короткое зеленое платье, ее любимое, тонкая сигарета – в тонкой руке, маленькие колечки дыма у лица. Аня накинула на плечи шерстяной платок и тяжело сглотнула – горло саднило наждачной бумагой. У Ани была температура и тоска.
Температура три дня держалась чуть выше тридцати семи – самая нелепая температура, если задуматься. Когда тридцать восемь – это понятно, это тяжелая болезнь, надо лежать в постели, пить чай с лимоном, вздыхать в телефонную трубку, ясное дело. Но чуть выше тридцати семи – это муторная глупость, когда время тянется медленно, а все вокруг – словно в полусне. Ане иногда казалось, что она уже три дня сидит на холодном подоконнике и не может отвести взгляда от серой улицы с нависшим над ней пасмурным небом. Потому что на улице за эти дни мало что изменилось. Только сегодня выпал первый снег.
Ане было холодно и грустно. От холода она куталась в шерстяной платок, от грусти у нее платка не было. Аня скучала, и сама не понимала, почему. И сама не понимала, по кому.
В ее телефоне сохранилось несколько летних фотографий. Летом Аня ездила на море, и в ее телефоне были кусочки этого лета, этого моря, этого солнца, этих двух недель счастья. Аня пила легкое красное вино и, лежа на раскаленных камнях, загорала совсем без купальника, лишь иногда обращая внимание на взгляды – ей было все равно, и она была счастлива. В телефоне были фотографии этого моря и этого счастья, но лето быстро закончилось, а сегодня утром выпал первый снег. Аня подняла руку с сигаретой и посмотрела на свои тонкие пальцы – ей показалось, что ее рука становится почти совсем прозрачной, и сквозь нее виден этот первый снег, такой же прозрачный, и это серое небо, и медленные люди, кутающиеся в шарфы. Аня поежилась.
Было чуть за полдень, и первый снег уже почти совсем растворился. Осталась тоска, и муторная температура, и легкий озноб, от которого не спасал ни шерстяной платок, ни сигарета, ни фотографии лета и моря. Аня вздохнула и поджала колеи, обхватив ноги руками. Потом слезла с подоконника и медленно, стараясь быть бесшумной, прошлась по комнате. Провела пальцами по стене, дотронулась до корешков книг на полке, скрипнула дверью тяжелого платяного шкафа – почему-то стало еще грустнее. Тогда она пошла на кухню и поставила на огонь чайник – дурацкий блестящий чайник со свистком, звук этого свистка в детстве так веселил ее, что она, уже став взрослой, нашла тот старый чайник, и теперь, когда ей становилось совсем уж грустно, ставила его на огонь. Аня верила, что струйка пара и свист отгоняют непрошеных гостей и непрошеную тоску. И надеялась, что это опять сработает.
Первый снег уже совсем растаял, оставив после себя лужи с отражающимися в них тучами. А свист чайника снова, как в детстве, подействовал. Аня налила чай в большую пузатую чашку, опять уселась на подоконник и закурила.
Потом грусть вернулась, но было уже легче.
(с) Евгений Коган. Первый снег
Температура три дня держалась чуть выше тридцати семи – самая нелепая температура, если задуматься. Когда тридцать восемь – это понятно, это тяжелая болезнь, надо лежать в постели, пить чай с лимоном, вздыхать в телефонную трубку, ясное дело. Но чуть выше тридцати семи – это муторная глупость, когда время тянется медленно, а все вокруг – словно в полусне. Ане иногда казалось, что она уже три дня сидит на холодном подоконнике и не может отвести взгляда от серой улицы с нависшим над ней пасмурным небом. Потому что на улице за эти дни мало что изменилось. Только сегодня выпал первый снег.
Ане было холодно и грустно. От холода она куталась в шерстяной платок, от грусти у нее платка не было. Аня скучала, и сама не понимала, почему. И сама не понимала, по кому.
В ее телефоне сохранилось несколько летних фотографий. Летом Аня ездила на море, и в ее телефоне были кусочки этого лета, этого моря, этого солнца, этих двух недель счастья. Аня пила легкое красное вино и, лежа на раскаленных камнях, загорала совсем без купальника, лишь иногда обращая внимание на взгляды – ей было все равно, и она была счастлива. В телефоне были фотографии этого моря и этого счастья, но лето быстро закончилось, а сегодня утром выпал первый снег. Аня подняла руку с сигаретой и посмотрела на свои тонкие пальцы – ей показалось, что ее рука становится почти совсем прозрачной, и сквозь нее виден этот первый снег, такой же прозрачный, и это серое небо, и медленные люди, кутающиеся в шарфы. Аня поежилась.
Было чуть за полдень, и первый снег уже почти совсем растворился. Осталась тоска, и муторная температура, и легкий озноб, от которого не спасал ни шерстяной платок, ни сигарета, ни фотографии лета и моря. Аня вздохнула и поджала колеи, обхватив ноги руками. Потом слезла с подоконника и медленно, стараясь быть бесшумной, прошлась по комнате. Провела пальцами по стене, дотронулась до корешков книг на полке, скрипнула дверью тяжелого платяного шкафа – почему-то стало еще грустнее. Тогда она пошла на кухню и поставила на огонь чайник – дурацкий блестящий чайник со свистком, звук этого свистка в детстве так веселил ее, что она, уже став взрослой, нашла тот старый чайник, и теперь, когда ей становилось совсем уж грустно, ставила его на огонь. Аня верила, что струйка пара и свист отгоняют непрошеных гостей и непрошеную тоску. И надеялась, что это опять сработает.
Первый снег уже совсем растаял, оставив после себя лужи с отражающимися в них тучами. А свист чайника снова, как в детстве, подействовал. Аня налила чай в большую пузатую чашку, опять уселась на подоконник и закурила.
Потом грусть вернулась, но было уже легче.
(с) Евгений Коган. Первый снег
— Глаза того тулупа, который из шкуры зайца вышел в городе, где ночь настает, когда над ним птенец пролетает верхом на хромой блохе.
— Чего-о?!
— Чего-чего. На хромой блохе с того берега моря, которое зайцу не перелететь, орлу не перебежать, хоть море — не море, а так, лужа посреди города, где тень от блохи на зайца упала и насмерть убила, а из шкуры зайца тулуп вышел и пошел куда глаза глядят. Тут заяц ка-а-ак прыгнет!
— Какой заяц!???
— Насмерть убитый! Как прыгнет куда глаза глядят, аж на тот берег моря, которое ни перелететь, ни перебежать, из которого тулуп вышел, на который тень от блохи упала и зайца убила, хоть заяц — не заяц, а орел!
Кто хоть раз слышал этот безумный диалог, не забудет его никогда.
По крайней мере, дети, взрослевшие в Советском Союзе, — так точно. Советский Союз, как и любое другое государство, обладал массой достоинств, которые, как и положено, одновременно являлись и его недостатками. Жизнь там была спокойна и упорядочена, поэтому некоего благородного безумия всегда очень не хватало. Как обычно, дефицит восполняли где угодно, порой в самых неожиданных местах. В том числе в мультипликации.
В тогдашних мультиках, надо сказать, не было ничего страшнее так называемой национальной мультипликации. Смотреть все эти кукольные истории про верблюжат или анимированные версии сказок народов СССР можно было только с целью одолеть бессонницу. И вдруг однажды громом с ясного неба выходят несколько фильмов, сделавших понятие «армянские мультики», как сегодня бы сказали, культовым. «Ух ты, говорящая рыба!», «В синем море в белой пене», «Ишь ты, Масленица», «Три синих-синих озера малинового цвета»… Да что говорить, кто видел — поймет:
— На носу что?
— Бородавка!
— Но-но! На носу Масленица!
Это был культурный нокаут.
Да уж, забег был еще тот… «Пока твой конь четырьмя ногами: ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ты двумя ногами: раз-два, раз-два!» И пес-зольдатен на вышке с пулеметом наяривает на губной гармошке: ту-ру-ру-ру! А вся страна голосила: «В море ветер, в море буря, в море воют ураганы. В синем море тонут лодки и большие корабли…»
Оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем!
«Дед мой говорил: делай добро — бросай его в воду, оно не пропадет — добром к тебе вернется».
Масленица
— Чего-о?!
— Чего-чего. На хромой блохе с того берега моря, которое зайцу не перелететь, орлу не перебежать, хоть море — не море, а так, лужа посреди города, где тень от блохи на зайца упала и насмерть убила, а из шкуры зайца тулуп вышел и пошел куда глаза глядят. Тут заяц ка-а-ак прыгнет!
— Какой заяц!???
— Насмерть убитый! Как прыгнет куда глаза глядят, аж на тот берег моря, которое ни перелететь, ни перебежать, из которого тулуп вышел, на который тень от блохи упала и зайца убила, хоть заяц — не заяц, а орел!
Кто хоть раз слышал этот безумный диалог, не забудет его никогда.
По крайней мере, дети, взрослевшие в Советском Союзе, — так точно. Советский Союз, как и любое другое государство, обладал массой достоинств, которые, как и положено, одновременно являлись и его недостатками. Жизнь там была спокойна и упорядочена, поэтому некоего благородного безумия всегда очень не хватало. Как обычно, дефицит восполняли где угодно, порой в самых неожиданных местах. В том числе в мультипликации.
В тогдашних мультиках, надо сказать, не было ничего страшнее так называемой национальной мультипликации. Смотреть все эти кукольные истории про верблюжат или анимированные версии сказок народов СССР можно было только с целью одолеть бессонницу. И вдруг однажды громом с ясного неба выходят несколько фильмов, сделавших понятие «армянские мультики», как сегодня бы сказали, культовым. «Ух ты, говорящая рыба!», «В синем море в белой пене», «Ишь ты, Масленица», «Три синих-синих озера малинового цвета»… Да что говорить, кто видел — поймет:
— На носу что?
— Бородавка!
— Но-но! На носу Масленица!
Это был культурный нокаут.
Да уж, забег был еще тот… «Пока твой конь четырьмя ногами: ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ра-а-аз, два-а-а, три-и-и, четы-ы-ыре. Ты двумя ногами: раз-два, раз-два!» И пес-зольдатен на вышке с пулеметом наяривает на губной гармошке: ту-ру-ру-ру! А вся страна голосила: «В море ветер, в море буря, в море воют ураганы. В синем море тонут лодки и большие корабли…»
Оставайся мальчик с нами, будешь нашим королем!
«Дед мой говорил: делай добро — бросай его в воду, оно не пропадет — добром к тебе вернется».
Масленица
от цветенья вишен обходчик пьян
креозот мазут сотрясенье шпал
не ходи упасть головой в бурьян
кто туда упал навсегда пропал
до парижа что ли подать рукой
погляди какой выпивай налив
как нежна соломинка под щекой
разлюли покой золотой налив
золотыми кляксами под откос
одуванчики у другой щеки
ну и что что ты среди вишен рос
все равно мальчишки обманщики
не тяну не бойся не по плечу
мне тебя забыть ни за что простив
говоришь в париж говорю хочу
сто границ навылет локомотив
так июльский воздух пронзает стриж
так пронзает нас тишина звеним
не тоскуй за нами придет париж
если мы забудем прийти за ним
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
креозот мазут сотрясенье шпал
не ходи упасть головой в бурьян
кто туда упал навсегда пропал
до парижа что ли подать рукой
погляди какой выпивай налив
как нежна соломинка под щекой
разлюли покой золотой налив
золотыми кляксами под откос
одуванчики у другой щеки
ну и что что ты среди вишен рос
все равно мальчишки обманщики
не тяну не бойся не по плечу
мне тебя забыть ни за что простив
говоришь в париж говорю хочу
сто границ навылет локомотив
так июльский воздух пронзает стриж
так пронзает нас тишина звеним
не тоскуй за нами придет париж
если мы забудем прийти за ним
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
я тебя тоже забыла
можно сказать — совершенно
думаешь ты с такими глазами один на свете
между прочим в бразилии этих вот донов педро
столько что сосчитать не под силу
был тут один начал считать но сбился
был тут другой вышел купить вина и
не вернулся
я забыла их всех как тебя забуду
завтра вечером в половине седьмого
в доме напротив женского монастыря
имени дона педро
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
можно сказать — совершенно
думаешь ты с такими глазами один на свете
между прочим в бразилии этих вот донов педро
столько что сосчитать не под силу
был тут один начал считать но сбился
был тут другой вышел купить вина и
не вернулся
я забыла их всех как тебя забуду
завтра вечером в половине седьмого
в доме напротив женского монастыря
имени дона педро
(с) Ольга Родионова. Арион. 2006 №4
Самая яркая наша черта – беспечность – выходит боком, как лезвием из ребра. Жаль – этим летом как раз собирались вечно жить, путешествовать, резонировать, собирать. Это такое, особое наше лето, безо всяких отсылок в какой-то другой сезон. Только здесь размотаны тысячи километров, насквозь прожит каждый скорый дорожный сон, столько разбито банок, бутылок, рюмок, столько стихов на разные голоса – нам, безусловно, будет, о чем подумать, как обернутся инеем небеса. На леднике угрюмого беспокойства наших вконец запутавшихся держав, мы – группа риска, от нас там одно расстройство, то уезжаем, кармана не придержав, то приезжаем снова, теряем визы, меняем регистрации, паспорта, то не выходим сутками из инвиза, а то не приземляемся ни черта. Понаставят границ, проходных, блок-постов, кордонов - душу продашь, пока в нужном сойдешь порту! Но мы-то с тобой позитивнее всех протонов, мы, конечно, прорываемся за черту. Словно эта земля для чего-то еще пригодна, кроме встреч и разлук, и дорог, и спешащих дней, словно всем пилигримам не дан проводник природный – скоро всходит луна, просто встань и иди за ней, видишь, след самолета – он тоже узнал о тайне выхода в стратосферу своим путем, как еще видеть мир совершенным, простым, бескрайним, как не овеществленным твоим огнем. Гори и иди, давай освещать дорогу тем, кто от нас в отличии имеет дом – пусть они выйдут из лесу, слава Богу, и наведут порядок в дому своем. На грани грозы - от вечного легкомыслия наши общие планы на зиму, потом весну – знаешь, твои встревоженные дипмиссии в спешке покидают мою страну. Но нам-то известно, что делает шар летающим: только любовь. Он парит в ней как дирижабль. Век двадцать первый - эпоха, как видишь, та еще. Но я скоро приеду. Куда им нас удержать.
(с) Velsa
(с) Velsa
По утрам холодает, дрожат бельевые веревки.
Сквозь траву пробивается первая ранняя проседь.
Все, что было не к месту, нелепо, неровно, неловко -
Превращается в осень. Весь мир превращается в осень.
Разлетелись осколки, распутаны сложные связи,
Фонари щеголяют в плащах из дождя и тумана.
Зазеваешься чуть – расточатся небесные врази,
Снимут боль от ожогов ярчайшего самообмана.
Птицы кличут на юг, время ветра, ворон, винограда,
Время кутаться в свитер: еще не охрип, но простужен.
Плод запретный вдруг падает в руки – бери, если надо.
Но ты вдруг понимаешь, что он тебе больше не нужен.
Время пальцы разжать, упуская во тьму сигарету,
Потянуться за новой – да так и застыть изваяньем.
Все что билось, рвалось и шумело – оставлено лету.
Осень будет нас мерить спокойствием, не расстоянием.
Осень будет дождями сдирать капюшон листопада,
Засыпать нас признаньями, сплетнями и новостями.
Ну, а что до надежд - их в избытке в окрестностях Ада.
Они все там оставлены – пейте, черпайте горстями.
Мы – осенние жители, малое гордое племя,
Красим листья, вьем тучи, шьем блестки по краешку ночи.
Невзирая на нас, это будет счастливое время.
А для нас с тобой, может быть, даже счастливее прочих.
(с) Velsa. 1 сентября
Сквозь траву пробивается первая ранняя проседь.
Все, что было не к месту, нелепо, неровно, неловко -
Превращается в осень. Весь мир превращается в осень.
Разлетелись осколки, распутаны сложные связи,
Фонари щеголяют в плащах из дождя и тумана.
Зазеваешься чуть – расточатся небесные врази,
Снимут боль от ожогов ярчайшего самообмана.
Птицы кличут на юг, время ветра, ворон, винограда,
Время кутаться в свитер: еще не охрип, но простужен.
Плод запретный вдруг падает в руки – бери, если надо.
Но ты вдруг понимаешь, что он тебе больше не нужен.
Время пальцы разжать, упуская во тьму сигарету,
Потянуться за новой – да так и застыть изваяньем.
Все что билось, рвалось и шумело – оставлено лету.
Осень будет нас мерить спокойствием, не расстоянием.
Осень будет дождями сдирать капюшон листопада,
Засыпать нас признаньями, сплетнями и новостями.
Ну, а что до надежд - их в избытке в окрестностях Ада.
Они все там оставлены – пейте, черпайте горстями.
Мы – осенние жители, малое гордое племя,
Красим листья, вьем тучи, шьем блестки по краешку ночи.
Невзирая на нас, это будет счастливое время.
А для нас с тобой, может быть, даже счастливее прочих.
(с) Velsa. 1 сентября
Огромное количество человеческих бед проистекает от желания Ответить Правильно. Не хорошо-умно-честно или, скажем, по-своему, а Правильно. Попасть, угадать, что от тебя хотел вопрос задающий. Такой расчудесный социальный пинг-понг - я тебе вопрос, ты мне ответ, не свое мнение, а ответ, я тебе маску - ты мне маску, а под ней еще одна...
Это отличное упражнение на социальную роль, остроумие, на что там еще такое же ловкое и звонкое.
Но голова - особенно глаза, уши и губы совершенно атрофруются под этими слоями.
(с) Александр Шуйский (Стрейнджер)
Это отличное упражнение на социальную роль, остроумие, на что там еще такое же ловкое и звонкое.
Но голова - особенно глаза, уши и губы совершенно атрофруются под этими слоями.
(с) Александр Шуйский (Стрейнджер)
Сезам, Сезам
1
от ворот поворот поперёк дорог
направо налево
за порог тропа на восток на юг
на север на запад
жила-была говорю дурак
в лесу королева
любовь её в яблочке
яблочко в сундучке
сундучок заперт
не ходи серебряный в этот лес
в потёмках там волки
там танцует золотоглазый бес
на конце иголки
у него стёклышки в закромах
перья птичьи кости
не ходи дурак дураком впотьмах
в гости
а пришёл не жалуйся
а пришёл не сетуй
а пришёл проси чего хочешь
сахарный мой яхонтовый медовый
ангел спящий на небеси
хоть чего-нибудь попроси!..
я тут до смерти околела
в темноте
— тётенька королева
дайте яблочка сироте
песенка сироты
найди меня под кустом
под мостом под крестом
тронь перстом
поцелуй меня сироту
у меня изумруд во рту
май в цвету
лети лети лепесток
обними меня мир жесток
головой на восток
полюби меня по глазам
отвори меня как сезам
если сам откроюсь это к слезам
но я не откроюсь сам
я тебе кровь высосу
очи выклюю
сердце выплюну
полюби меня полюби меня полюби меня
2
Его, ты знаешь, звали Розенкранц.
Опять ты за своё? Его не звали,
Он сам пришёл. Валялся нагишом
Под розовым кустом, нырял в пруду,
Нагнал волну и рыбу распугал.
Его, допустим, звали Мутабор.
Я удивлялась, как его растак —
Всю осень, весь сентябрь, потом налево,
За ближний лес, беглец бежать мастак
Из всех силков, из облаков, из леса.
Его, наверно, звали Оплошал.
Возьми иголку — прохудилась шаль,
Весна к зиме, дровами запасайся,
Да полно, не лови его, как зайца,
Ведь жаль его, бесхитростного, жаль.
Его, мой ангел, звали — он никак
Не отзывался. Ну, ему виднее.
Вода бела. Когда была на дне я —
Я там его качала на руках.
Его тогда назвали... нарекли —
И этим на страданья обрекли.
Лови его теперь по всем подлескам,
Криви улыбку ушлым поэтесскам,
Красивым, как вчерашние рубли.
песенка поэтесски
мон амур мон шер
(о ваш дар он щедр)
бон суар мон анж
(как он щедр дар ваш)
свистопляска гон диссонанс откат
разрешите вас приласкать
разрешите вам сказать комплиман
вы шарман мон шер вы шарман
матерком крючком два соска торчком
переспим мон шер с ветерком?
3
Может быть, его звали
Братец Кай или Братец Кролик,
Состоящий 1:1 изо льда и крови.
Скажем, так: его звали Братец Крах или Братец Кронос.
Сезам!..
— Не откроюсь.
Девочка Герда, утешь его, утешь,
Девочка Алиса, выпей его, съешь,
Девочка Элли, подари ему сердце, мозги и смелость,
Девочка Эльза, свяжи ему недостающий рукав,
Девочка Королева, поцелуй его в очи заячьи,
Умираючи, замерзаючи.
Чтоб ему не пилось, не елось,
Чтобы ты ему ночью снилась.
Чтобы таял, таял и был таков.
Потеряла ключ, так теперь не плачь —
нашла о ком!
Завтра зима, сегодня пляс —
голова волчком.
Танцуй до неба и выше,
королева воров.
Он жил-был и вышел, вышел —
и был здоров.
Его, похоже, звали Свистопляс.
Зачем ты подбираешь имена?
Зима нежна, в Сезаме глубина
И тишина, и ты всегда одна —
Зачем ты ищешь имя,
Женщина?..
Затем, чтоб от Старухи уберечь,
Затем, чтоб дивным именем наречь —
Оно вольётся в речь,
Как в звёзды жил бессмертия бальзам,
Чтоб вечно жил Сезам.
4
не умирай моя радость ни в поле ни в небе
ни наверху ни внизу ни в отрыв ни за край
не убывай понемногу как влага в черствеющем хлебе
маслом из лампы темнеющей не выгорай
всё что угодно но только останься как будто
мы никогда не прервёмся как песня в сверчке
в этих словах оставайся в букашечных буквах
в пёстром лесу моя радость в моём сундучке
в каждом клочке
кожи моей узколистой тернистой тетради
в памяти чёрных чернил обречённых чернил
не умирай моя радость живи бога ради
кабы не я моя радость то кто бы тебя сочинил?..
сочини себе сиротку святой лука
горькую сиротку чья жизнь мука
чья мельница мука
назови её мурка
или как хочешь ведь жизнь коротка
нарисуй себе сиротку святой нарцисс
поцелуй её в зеркале не горюй
не грусти не переживай не парься уймись
завари себе чай заведи себе поцелуй
сахар мой сахар мёд заведи себе сироту
с драгоценным камнем во рту
что ему твоё яблочко у него их воз
заведи себе ворд
настучи как дятел в своём ворде
как он был нигде
как он плыл в воде
как он жил без тебя сирота во льду
а я пойду
5
я пойду от ворот поворот поперёк
не плачь сирота бедность не порок
беспорочной сяду в трамвай как перст
удержусь за поручень вот те крест
я сама себе сезам сезам
не ходи по моим слезам
Кажется, его звали Край.
(с) Ольга Родионова. Знамя. 2006. № 11
1
от ворот поворот поперёк дорог
направо налево
за порог тропа на восток на юг
на север на запад
жила-была говорю дурак
в лесу королева
любовь её в яблочке
яблочко в сундучке
сундучок заперт
не ходи серебряный в этот лес
в потёмках там волки
там танцует золотоглазый бес
на конце иголки
у него стёклышки в закромах
перья птичьи кости
не ходи дурак дураком впотьмах
в гости
а пришёл не жалуйся
а пришёл не сетуй
а пришёл проси чего хочешь
сахарный мой яхонтовый медовый
ангел спящий на небеси
хоть чего-нибудь попроси!..
я тут до смерти околела
в темноте
— тётенька королева
дайте яблочка сироте
песенка сироты
найди меня под кустом
под мостом под крестом
тронь перстом
поцелуй меня сироту
у меня изумруд во рту
май в цвету
лети лети лепесток
обними меня мир жесток
головой на восток
полюби меня по глазам
отвори меня как сезам
если сам откроюсь это к слезам
но я не откроюсь сам
я тебе кровь высосу
очи выклюю
сердце выплюну
полюби меня полюби меня полюби меня
2
Его, ты знаешь, звали Розенкранц.
Опять ты за своё? Его не звали,
Он сам пришёл. Валялся нагишом
Под розовым кустом, нырял в пруду,
Нагнал волну и рыбу распугал.
Его, допустим, звали Мутабор.
Я удивлялась, как его растак —
Всю осень, весь сентябрь, потом налево,
За ближний лес, беглец бежать мастак
Из всех силков, из облаков, из леса.
Его, наверно, звали Оплошал.
Возьми иголку — прохудилась шаль,
Весна к зиме, дровами запасайся,
Да полно, не лови его, как зайца,
Ведь жаль его, бесхитростного, жаль.
Его, мой ангел, звали — он никак
Не отзывался. Ну, ему виднее.
Вода бела. Когда была на дне я —
Я там его качала на руках.
Его тогда назвали... нарекли —
И этим на страданья обрекли.
Лови его теперь по всем подлескам,
Криви улыбку ушлым поэтесскам,
Красивым, как вчерашние рубли.
песенка поэтесски
мон амур мон шер
(о ваш дар он щедр)
бон суар мон анж
(как он щедр дар ваш)
свистопляска гон диссонанс откат
разрешите вас приласкать
разрешите вам сказать комплиман
вы шарман мон шер вы шарман
матерком крючком два соска торчком
переспим мон шер с ветерком?
3
Может быть, его звали
Братец Кай или Братец Кролик,
Состоящий 1:1 изо льда и крови.
Скажем, так: его звали Братец Крах или Братец Кронос.
Сезам!..
— Не откроюсь.
Девочка Герда, утешь его, утешь,
Девочка Алиса, выпей его, съешь,
Девочка Элли, подари ему сердце, мозги и смелость,
Девочка Эльза, свяжи ему недостающий рукав,
Девочка Королева, поцелуй его в очи заячьи,
Умираючи, замерзаючи.
Чтоб ему не пилось, не елось,
Чтобы ты ему ночью снилась.
Чтобы таял, таял и был таков.
Потеряла ключ, так теперь не плачь —
нашла о ком!
Завтра зима, сегодня пляс —
голова волчком.
Танцуй до неба и выше,
королева воров.
Он жил-был и вышел, вышел —
и был здоров.
Его, похоже, звали Свистопляс.
Зачем ты подбираешь имена?
Зима нежна, в Сезаме глубина
И тишина, и ты всегда одна —
Зачем ты ищешь имя,
Женщина?..
Затем, чтоб от Старухи уберечь,
Затем, чтоб дивным именем наречь —
Оно вольётся в речь,
Как в звёзды жил бессмертия бальзам,
Чтоб вечно жил Сезам.
4
не умирай моя радость ни в поле ни в небе
ни наверху ни внизу ни в отрыв ни за край
не убывай понемногу как влага в черствеющем хлебе
маслом из лампы темнеющей не выгорай
всё что угодно но только останься как будто
мы никогда не прервёмся как песня в сверчке
в этих словах оставайся в букашечных буквах
в пёстром лесу моя радость в моём сундучке
в каждом клочке
кожи моей узколистой тернистой тетради
в памяти чёрных чернил обречённых чернил
не умирай моя радость живи бога ради
кабы не я моя радость то кто бы тебя сочинил?..
сочини себе сиротку святой лука
горькую сиротку чья жизнь мука
чья мельница мука
назови её мурка
или как хочешь ведь жизнь коротка
нарисуй себе сиротку святой нарцисс
поцелуй её в зеркале не горюй
не грусти не переживай не парься уймись
завари себе чай заведи себе поцелуй
сахар мой сахар мёд заведи себе сироту
с драгоценным камнем во рту
что ему твоё яблочко у него их воз
заведи себе ворд
настучи как дятел в своём ворде
как он был нигде
как он плыл в воде
как он жил без тебя сирота во льду
а я пойду
5
я пойду от ворот поворот поперёк
не плачь сирота бедность не порок
беспорочной сяду в трамвай как перст
удержусь за поручень вот те крест
я сама себе сезам сезам
не ходи по моим слезам
Кажется, его звали Край.
(с) Ольга Родионова. Знамя. 2006. № 11
Когда моя бабушка умерла, мы закрыли все зеркала в доме простынями. Они должны были быть закрыты 7 дней. Или девять? Никогда не могла запомнить, где русские, а где - еврейские обычаи. Так вот. Через несколько дней я увидела, как мой папа бреется в ванной, сняв простыню с зеркала.
- Что ты делаешь! Закрой сейчас же! - с ужасом заверещала я.
Папа посмотрел на меня. Он понял тот сверхъестественный страх, который я ощущала, и спокойно спросил:
- Как ты думаешь, Маня, почему люди закрывают зеркала простынями, когда в доме была смерть?
Поразмыслив немного, я ответила:
- Потому, что души умерших разгуливают в зеркалах.
Папа усмехнулся.
- Глупый зайчонок. Просто люди оплакивают своих любимых и выглядят ужасно. Распухший красный нос, красные глаза, заплывшее лицо, уродливые морщины… Как ты думаешь, кто хочет глядеть на себя, такого?
С тех пор я всегда стараюсь найти рациональное объяснение любому явлению.
© Маша Тополь. Про папу
- Что ты делаешь! Закрой сейчас же! - с ужасом заверещала я.
Папа посмотрел на меня. Он понял тот сверхъестественный страх, который я ощущала, и спокойно спросил:
- Как ты думаешь, Маня, почему люди закрывают зеркала простынями, когда в доме была смерть?
Поразмыслив немного, я ответила:
- Потому, что души умерших разгуливают в зеркалах.
Папа усмехнулся.
- Глупый зайчонок. Просто люди оплакивают своих любимых и выглядят ужасно. Распухший красный нос, красные глаза, заплывшее лицо, уродливые морщины… Как ты думаешь, кто хочет глядеть на себя, такого?
С тех пор я всегда стараюсь найти рациональное объяснение любому явлению.
© Маша Тополь. Про папу
она была дурой. хмурой
ладонью гладила утюги, вставала со всех ног,
носила шкуру, пробитую соком,
красила в зелёный двери.
было безумно трудно
придумывать новую пулю, неохота идти на охоту,
чтобы добыть в себе зверя.
линии сулили многое,
но путались в обещаниях. на прощание
она целовала перчатки кому-то,
смутно похожему на петрония,
но не уходила – бегала от свидания до свидания.
до свидания. сто церемоний.
минута была огромной.
она лежала на дне её, ждала свою кому,
не дышала на свет,
не реагировала на зеркало, тихо рожала
последы дней. ей было холодно.
она молилась о пекле на все иконы.
она оставалась жива. хоть убей.
© Star_yxo
ладонью гладила утюги, вставала со всех ног,
носила шкуру, пробитую соком,
красила в зелёный двери.
было безумно трудно
придумывать новую пулю, неохота идти на охоту,
чтобы добыть в себе зверя.
линии сулили многое,
но путались в обещаниях. на прощание
она целовала перчатки кому-то,
смутно похожему на петрония,
но не уходила – бегала от свидания до свидания.
до свидания. сто церемоний.
минута была огромной.
она лежала на дне её, ждала свою кому,
не дышала на свет,
не реагировала на зеркало, тихо рожала
последы дней. ей было холодно.
она молилась о пекле на все иконы.
она оставалась жива. хоть убей.
© Star_yxo
лети говорит лети
крылышки расправляй
а у меня размах - не ахти
а неба столько, что не вместить
вот и сижу повторяя эти лети-лети - глупая баттерфляй
а у меня от жизни остался вечер и ночь, и - всё
и даже Бог - и Тот меня не спасёт
Он Сам решил - у бабочек нет души
вот потому - до рассвета - дыши дыши
как это будет - там - темнота навек?
ну и не страшно. не видно - не страшно ведь.
мне не вместить - как это - умереть.
остается дышать. остается лететь лететь.
© Ольга Хохлова
крылышки расправляй
а у меня размах - не ахти
а неба столько, что не вместить
вот и сижу повторяя эти лети-лети - глупая баттерфляй
а у меня от жизни остался вечер и ночь, и - всё
и даже Бог - и Тот меня не спасёт
Он Сам решил - у бабочек нет души
вот потому - до рассвета - дыши дыши
как это будет - там - темнота навек?
ну и не страшно. не видно - не страшно ведь.
мне не вместить - как это - умереть.
остается дышать. остается лететь лететь.
© Ольга Хохлова
За кого нынешние пацаны играют в войнушку - не представляю.
Мы-то - за "красных", конечно, играли.
"Наши" лежат в окопах, притаились, а "каппелевцы" идут цепью.
Человека три, - больше за "белых" не находилось желающих.
Я частенько за "ту сторону" играл, прямо печать какая-то - то беляки, то предатель-комсомолец, то фашист в Бухенвальде, на городском театральном конкурсе.
Даже интересно было - стану ли когда-нибудь героем на сцене.
Так и не сложилось.
А тогда, в детстве, идёшь "цепью" на "красных" и немного обидно - у "вас" дисциплина и погоны, всё такое, - а эти, с пулеметами и Анкой должны победить.
Ну, потому что д о л ж н ы.
Они же всё равно н а ш и.
Только Чапаев должен с обрыва прыгнуть в реку.
У нас карьер был старый, с водой - вот туда наш "Чапаев"-Пашка и прыгал, прямо с самой верхотуры.
Пашка умел дыхание надолго задерживать.
Потому он всегда был Чапаевым.
Прыгнет - и плывёт, одной рукой гребя - "раненый".
А беляки - мы, то есть, - стреляем сверху. Анку уже убили, Петьку тоже, теперь Чапая достреливаем.
А он всё слабее гребёт, всё тише...
И тонет, конечно - Чапай ведь.
Потом мы, "беляки", радуемся.
Ну а потом красные все оживают и побеждают беляков.
Даже Анка.
А Пашка, бывало, в это время ещё не выныривал - дыхание тренировал.
Однажды его старшие пацаны выволокли - за корягу под водой зацепился.
Откачали из него воду, как учили на факультативе по первой помощи, - а он первым же делом:
- Видали, как я дыхание умею задерживать?!
Видали, конечно.
Но не смеялись - он же для дела.
Пашка сейчас где-то, говорят, в Надыме спасателем работает, на воде.
Кого он там спасает - ума не приложу.
Там хоть лето бывает?
Но, если будете в Надыме, не бойтесь тонуть - Пашка спасёт, ручаюсь.
Он дыхание умеет задерживать лучше всех.
© Виталий Серафимов. Чапаев.
Мы-то - за "красных", конечно, играли.
"Наши" лежат в окопах, притаились, а "каппелевцы" идут цепью.
Человека три, - больше за "белых" не находилось желающих.
Я частенько за "ту сторону" играл, прямо печать какая-то - то беляки, то предатель-комсомолец, то фашист в Бухенвальде, на городском театральном конкурсе.
Даже интересно было - стану ли когда-нибудь героем на сцене.
Так и не сложилось.
А тогда, в детстве, идёшь "цепью" на "красных" и немного обидно - у "вас" дисциплина и погоны, всё такое, - а эти, с пулеметами и Анкой должны победить.
Ну, потому что д о л ж н ы.
Они же всё равно н а ш и.
Только Чапаев должен с обрыва прыгнуть в реку.
У нас карьер был старый, с водой - вот туда наш "Чапаев"-Пашка и прыгал, прямо с самой верхотуры.
Пашка умел дыхание надолго задерживать.
Потому он всегда был Чапаевым.
Прыгнет - и плывёт, одной рукой гребя - "раненый".
А беляки - мы, то есть, - стреляем сверху. Анку уже убили, Петьку тоже, теперь Чапая достреливаем.
А он всё слабее гребёт, всё тише...
И тонет, конечно - Чапай ведь.
Потом мы, "беляки", радуемся.
Ну а потом красные все оживают и побеждают беляков.
Даже Анка.
А Пашка, бывало, в это время ещё не выныривал - дыхание тренировал.
Однажды его старшие пацаны выволокли - за корягу под водой зацепился.
Откачали из него воду, как учили на факультативе по первой помощи, - а он первым же делом:
- Видали, как я дыхание умею задерживать?!
Видали, конечно.
Но не смеялись - он же для дела.
Пашка сейчас где-то, говорят, в Надыме спасателем работает, на воде.
Кого он там спасает - ума не приложу.
Там хоть лето бывает?
Но, если будете в Надыме, не бойтесь тонуть - Пашка спасёт, ручаюсь.
Он дыхание умеет задерживать лучше всех.
© Виталий Серафимов. Чапаев.
... А Вы, должно быть, не умеете видеть сущности – и видите две половины… Значит, Вам будет трудно со мной: я ведь вся не такая, какой кажусь в реальном мире. Собственно говоря, меня нет в реальном мире: я нахожусь в возможном мире. – И Тридевятая Цаца кокетливо улыбнулась. – Смежная Королева – та все-таки пограничное явление, а я… я вообще за границей понимания – адекватного понимания, я имею в виду.
– Вы – галлюцинация? – Петропавлу показалось, что он раскусил Тридевятую Цацу.
– Фи! – поморщилась она. – Галлюцинация!.. Я – обман чувств, говорю же! Скорее уж иллюзия, чем галлюцинация.
– Не вижу разницы, – буркнул Петропавел.
– Ни одной? – ужаснулась Тридевятая Цаца. – Галлюцинация и иллюзия – это даже две разницы, причем большие! При галлюцинациях объекта нет в действительности. А при иллюзиях объект есть – вот он! – Цаца опять приосанилась. – Но воспринимается он ложно. Как я, – скромно добавила она во избежание дальнейших недоразумений. – Впрочем, меня не обязательно считать иллюзией. Меня можно считать кофемолкой или Эйфелевой башней… А? Как я Вам – в качестве кофемолки?
– Не очень, – честно ответил Петропавел.
– Ну и зря, – огорчилась Тридевятая Цаца. – Увидеть во мне кофемолку Вам мешает знание языка. Если бы значение слова «кофемолка» не было известно Вам, Вы легко согласились бы считать кофемолкой меня… А давайте поиграем: в дальнейшем мы с Вами вместо «да» будем говорить «нет», ладно?
– Но на каком основании? – захотел ясности Петропавел.
– Да ни на каком! – возбудилась Тридевятая Цаца. – Можно подумать, будто Вам понятно, на каком основании «да» означает согласие, а «нет» – несогласие. Само по себе слово не отсылает ни к чему определенному: это только люди соотносят слова с тем, с чем им заблагорассудится. Так что Вам ничто не мешает соотнести «да» с несогласием, «нет» – с согласием, а меня – с кофемолкой. Или с Эйфелевой башней, как Вам больше нравится.
– Но ведь существуют обычаи! – мудро заметил Петропавел.
– Ах, я не придерживаюсь обычаев, я такая странная!.. Между прочим, значения слов с течением времени искажаются сами по себе – я только немножко ускоряю этот процесс, помогая словам. А Вы говорите по привычке, хотя привычка – это всего навсего умение неправильно объяснять новые явления старыми законами… Впрочем, не хотите играть в «да» и «нет» – не надо! – Она смерила Петропавла точным взглядом и резюмировала: – Просто Вы – крепдешин.
© Евгений Клюев. Между двух стульев
– Вы – галлюцинация? – Петропавлу показалось, что он раскусил Тридевятую Цацу.
– Фи! – поморщилась она. – Галлюцинация!.. Я – обман чувств, говорю же! Скорее уж иллюзия, чем галлюцинация.
– Не вижу разницы, – буркнул Петропавел.
– Ни одной? – ужаснулась Тридевятая Цаца. – Галлюцинация и иллюзия – это даже две разницы, причем большие! При галлюцинациях объекта нет в действительности. А при иллюзиях объект есть – вот он! – Цаца опять приосанилась. – Но воспринимается он ложно. Как я, – скромно добавила она во избежание дальнейших недоразумений. – Впрочем, меня не обязательно считать иллюзией. Меня можно считать кофемолкой или Эйфелевой башней… А? Как я Вам – в качестве кофемолки?
– Не очень, – честно ответил Петропавел.
– Ну и зря, – огорчилась Тридевятая Цаца. – Увидеть во мне кофемолку Вам мешает знание языка. Если бы значение слова «кофемолка» не было известно Вам, Вы легко согласились бы считать кофемолкой меня… А давайте поиграем: в дальнейшем мы с Вами вместо «да» будем говорить «нет», ладно?
– Но на каком основании? – захотел ясности Петропавел.
– Да ни на каком! – возбудилась Тридевятая Цаца. – Можно подумать, будто Вам понятно, на каком основании «да» означает согласие, а «нет» – несогласие. Само по себе слово не отсылает ни к чему определенному: это только люди соотносят слова с тем, с чем им заблагорассудится. Так что Вам ничто не мешает соотнести «да» с несогласием, «нет» – с согласием, а меня – с кофемолкой. Или с Эйфелевой башней, как Вам больше нравится.
– Но ведь существуют обычаи! – мудро заметил Петропавел.
– Ах, я не придерживаюсь обычаев, я такая странная!.. Между прочим, значения слов с течением времени искажаются сами по себе – я только немножко ускоряю этот процесс, помогая словам. А Вы говорите по привычке, хотя привычка – это всего навсего умение неправильно объяснять новые явления старыми законами… Впрочем, не хотите играть в «да» и «нет» – не надо! – Она смерила Петропавла точным взглядом и резюмировала: – Просто Вы – крепдешин.
© Евгений Клюев. Между двух стульев
Так смола стекает из развёрстой кожи дерева, так густо втекает небо в мои глаза, так наполняет меня синью и тяжестью.
Так готовится внутри тайное зелье, аква-тофана, новый состав крови… неспешно, безмолвно.
Ночь прикладывает к нам стетоскопы, а внутри темнота и тишь. Молчи, молчи, это совсем не больно.
«Я так больше не могу, заверни меня в фольгу…»
В каждой подкожной клетке взрывается маленький атом. Микробиологи сломают себе головы, разглядывая наши изменённые ДНК.
Кто мы будем теперь?
Нежные беспомощные существа, эволюционирующие в неизвестном направлении.
Мы застынем в этой осени, как в янтаре, и сквозь прозрачные мембраны будем наблюдать, как иных неразлучных растаскивают по углам…
Через сотни лет нас извлекут из седьмого неба, уложат срезами под микроскоп и найдут одни только сердечные мышцы. Ничего, кроме сердечных мышц.
© Елена Касьян
Так готовится внутри тайное зелье, аква-тофана, новый состав крови… неспешно, безмолвно.
Ночь прикладывает к нам стетоскопы, а внутри темнота и тишь. Молчи, молчи, это совсем не больно.
«Я так больше не могу, заверни меня в фольгу…»
В каждой подкожной клетке взрывается маленький атом. Микробиологи сломают себе головы, разглядывая наши изменённые ДНК.
Кто мы будем теперь?
Нежные беспомощные существа, эволюционирующие в неизвестном направлении.
Мы застынем в этой осени, как в янтаре, и сквозь прозрачные мембраны будем наблюдать, как иных неразлучных растаскивают по углам…
Через сотни лет нас извлекут из седьмого неба, уложат срезами под микроскоп и найдут одни только сердечные мышцы. Ничего, кроме сердечных мышц.
© Елена Касьян
Уроки прямохождения. Краткое содержание
1. Маленький мальчик был таким маленьким, что его не замечали. Потом он подрос и стал непослушным – хныкал без повода, совал в рот всякую гадость с земли, обижал девочек в песочнице, был жадным. Потом вырос и стал космонавтом. И улетел.
2. У вокзала лежит на земле человек. Перед человеком – грязная бумажная коробка, она размокла, вокруг - лужи, и кажется, что у человека закатились глаза. Но он не умер, он не спит – он просто лежит, привалившись к стене. Лежит, вытянув вперед ноги, и между ног лежит эта мокрая коробка для мелочи, кому сколько не жалко. И люди проходят мимо, и кто-то бросает горсть мелочи, и монеты со звоном падают в промокшую коробку. А кто-то наклоняется и кладет в эту коробку бумажные деньги – сколько не жалко. И стыдливо опускает глаза. А потом они все идут дальше, переступая через вытянутые ноги лежащего на земле человека. А ног – нет.
3. Не помогать, если не просят. И ни о чем никого не просить.
4. Мой далекий друг Денис фотографирует дождь, который идет внутри вагона. Люди смотрят с улицы на проезжающий мимо вагон, а в вагоне – дождь. И еще он фотографирует – другой дождь, нацарапанный на стекле.
5. Чем чаще я встречаю людей, похожих на тебя, чем чаще я узнаю их со спины – по осанке, по походке, по волосам, чем пристальнее я вглядываюсь в их очертания в звенящем воздухе, тем все более отчетливо понимаю, как ты далеко.
6. Удивительная история. Мальчик был слеп от рождения, зато очень хорошо различал звуки – все звуки. Потом подрос, освоил всякую телефонную технику и стал измываться над людьми, используя все, что услышал – прямо по телефону. Разговаривая с кем-то, он говорил, что там, на том конце провода, находится такой же слепец – он тоже не видит, с кем разговаривает. Но он – не настоящий. Потом его посадили в тюрьму, сейчас он сидит в одиночной камере. Основано на реальных событиях.
7. Едят ли хищники вегетарианцев?
8. Ученые восстановили внешность далеких предков человека. И увидели совсем не то, что ожидали. Оказалось, что далекий предок человека похож на человека.
9. Быть ко всему готовым.
© Евгений Коган
1. Маленький мальчик был таким маленьким, что его не замечали. Потом он подрос и стал непослушным – хныкал без повода, совал в рот всякую гадость с земли, обижал девочек в песочнице, был жадным. Потом вырос и стал космонавтом. И улетел.
2. У вокзала лежит на земле человек. Перед человеком – грязная бумажная коробка, она размокла, вокруг - лужи, и кажется, что у человека закатились глаза. Но он не умер, он не спит – он просто лежит, привалившись к стене. Лежит, вытянув вперед ноги, и между ног лежит эта мокрая коробка для мелочи, кому сколько не жалко. И люди проходят мимо, и кто-то бросает горсть мелочи, и монеты со звоном падают в промокшую коробку. А кто-то наклоняется и кладет в эту коробку бумажные деньги – сколько не жалко. И стыдливо опускает глаза. А потом они все идут дальше, переступая через вытянутые ноги лежащего на земле человека. А ног – нет.
3. Не помогать, если не просят. И ни о чем никого не просить.
4. Мой далекий друг Денис фотографирует дождь, который идет внутри вагона. Люди смотрят с улицы на проезжающий мимо вагон, а в вагоне – дождь. И еще он фотографирует – другой дождь, нацарапанный на стекле.
5. Чем чаще я встречаю людей, похожих на тебя, чем чаще я узнаю их со спины – по осанке, по походке, по волосам, чем пристальнее я вглядываюсь в их очертания в звенящем воздухе, тем все более отчетливо понимаю, как ты далеко.
6. Удивительная история. Мальчик был слеп от рождения, зато очень хорошо различал звуки – все звуки. Потом подрос, освоил всякую телефонную технику и стал измываться над людьми, используя все, что услышал – прямо по телефону. Разговаривая с кем-то, он говорил, что там, на том конце провода, находится такой же слепец – он тоже не видит, с кем разговаривает. Но он – не настоящий. Потом его посадили в тюрьму, сейчас он сидит в одиночной камере. Основано на реальных событиях.
7. Едят ли хищники вегетарианцев?
8. Ученые восстановили внешность далеких предков человека. И увидели совсем не то, что ожидали. Оказалось, что далекий предок человека похож на человека.
9. Быть ко всему готовым.
© Евгений Коган
– Что ты имеешь в виду? – раздался возле самого его уха тихий противный голос. Несмотря на критическую ситуацию, Петропавла возмутила такая постановка вопроса.
– Это самое и имею в виду! – возопил он. – Спасите, имею в виду.
– Да не шуми ты! – цыкнули сверху. – Я и так прекрасно тебя слышу. А больше тут никого нет, так что нечего вопить… Но я хочу знать фактически, каково значение предложения «Спасите!». Ты говоришь, что оно и означает «Спасите!». Так это само собой разумеется. Твой ответ совершенно бессодержателен – и мне приходится усомниться в осмысленности твоего высказывания, а значит, и в твоих умственных способностях. Раскрой смысл предложения, ну? Что ты подразумеваешь?
Чтобы не тратить силы на препирательства в воде, Петропавел ответил лаконично:
– То и подразумеваю, что говорю.
– Непонятно, – послышалось в ответ. – Всегда говорят одно, а подразумевают совсем другое. И этим твоим «Спасите!» тоже можно много чего подразуметь. Можно, конечно, и невинные вещи подразуметь – что-нибудь типа «Помогите мне… укажите путь, составьте компанию будем, дескать, вдвоем плыть к берегу, так оно легче…». Но ведь не исключено и другое: «Давайте-ка, мол, ко мне, мой дорогой, я тут в Вас вцеплюсь мертвой хваткой, отдохну, потом брошу Вас, чтобы Вы утонули, а сам, набравшись сил, бодро поплыву дальше!» Таким образом, – мне желательно знать, что именно ты подразумеваешь. На этом, между прочим, основано искусство подтекста.
– Прекрати эти издевательства… – задыхался Петропавел, – мне сейчас не до подтекста!
– Ты торт слоеный ел когда-нибудь? – невозмутимо поинтересовался тихий противный голос. – Тогда представь себе высказывание как торт: высказывание тоже многослойно. Пробуем с этой точки зрения рассмотреть «Спасите!» – высказывание, сделанное тобой. Само по себе слово «спасите» – это верхний слой торта, то есть крем, собственно говоря. Под ним – разные слои, опускаясь по которым мы доходим до фундамента – подлинной сущности высказывания: в данном случае ее можно выразить словами «больше всего на свете мне дорога собственная шкура»…
----------
– О господи, – вздохнул Петропавел, – как с тобой трудно говорить!
– Можно подумать, что говорить вообще – просто! Я, например, не всегда понимаю, почему люди так смело берутся говорить: ведь подчас такое может подразуметься, о чем ты ни ртом, ни ухом не ведаешь!
– Само собой, – наставил его Петропавел, – ничего подразуметься не может. Каждый отдает себе отчет в том, что он подразумевает и подразумевает ли что нибудь вообще.
– Что ты имеешь в виду? – испугался Таинственный Остов.
– Я всегда имею в виду то, что говорю. – Петропавел утомился.
– Можно подумать, что это всегда от тебя зависит. Ты, значит, умнее Тютчева?
– Я? Умнее… Тютчева? Но я такого не говорил. – А при чем тут Тютчев?
– Допускаю, что не говорил. Но подразумевал. Тютчев сказал: «Нам не надо предугадать, как наше слово отзовется». А послушать тебя – так получается, что предугадать это очень легко. Стало быть, ты умнее Тютчева.
Петропавел молчал.
– Умнее Тютчева считают себя только дураки. Ты дурак, – поставил диагноз Таинственный Остов.
© Евгений Клюев. Между двух стульев
– Это самое и имею в виду! – возопил он. – Спасите, имею в виду.
– Да не шуми ты! – цыкнули сверху. – Я и так прекрасно тебя слышу. А больше тут никого нет, так что нечего вопить… Но я хочу знать фактически, каково значение предложения «Спасите!». Ты говоришь, что оно и означает «Спасите!». Так это само собой разумеется. Твой ответ совершенно бессодержателен – и мне приходится усомниться в осмысленности твоего высказывания, а значит, и в твоих умственных способностях. Раскрой смысл предложения, ну? Что ты подразумеваешь?
Чтобы не тратить силы на препирательства в воде, Петропавел ответил лаконично:
– То и подразумеваю, что говорю.
– Непонятно, – послышалось в ответ. – Всегда говорят одно, а подразумевают совсем другое. И этим твоим «Спасите!» тоже можно много чего подразуметь. Можно, конечно, и невинные вещи подразуметь – что-нибудь типа «Помогите мне… укажите путь, составьте компанию будем, дескать, вдвоем плыть к берегу, так оно легче…». Но ведь не исключено и другое: «Давайте-ка, мол, ко мне, мой дорогой, я тут в Вас вцеплюсь мертвой хваткой, отдохну, потом брошу Вас, чтобы Вы утонули, а сам, набравшись сил, бодро поплыву дальше!» Таким образом, – мне желательно знать, что именно ты подразумеваешь. На этом, между прочим, основано искусство подтекста.
– Прекрати эти издевательства… – задыхался Петропавел, – мне сейчас не до подтекста!
– Ты торт слоеный ел когда-нибудь? – невозмутимо поинтересовался тихий противный голос. – Тогда представь себе высказывание как торт: высказывание тоже многослойно. Пробуем с этой точки зрения рассмотреть «Спасите!» – высказывание, сделанное тобой. Само по себе слово «спасите» – это верхний слой торта, то есть крем, собственно говоря. Под ним – разные слои, опускаясь по которым мы доходим до фундамента – подлинной сущности высказывания: в данном случае ее можно выразить словами «больше всего на свете мне дорога собственная шкура»…
----------
– О господи, – вздохнул Петропавел, – как с тобой трудно говорить!
– Можно подумать, что говорить вообще – просто! Я, например, не всегда понимаю, почему люди так смело берутся говорить: ведь подчас такое может подразуметься, о чем ты ни ртом, ни ухом не ведаешь!
– Само собой, – наставил его Петропавел, – ничего подразуметься не может. Каждый отдает себе отчет в том, что он подразумевает и подразумевает ли что нибудь вообще.
– Что ты имеешь в виду? – испугался Таинственный Остов.
– Я всегда имею в виду то, что говорю. – Петропавел утомился.
– Можно подумать, что это всегда от тебя зависит. Ты, значит, умнее Тютчева?
– Я? Умнее… Тютчева? Но я такого не говорил. – А при чем тут Тютчев?
– Допускаю, что не говорил. Но подразумевал. Тютчев сказал: «Нам не надо предугадать, как наше слово отзовется». А послушать тебя – так получается, что предугадать это очень легко. Стало быть, ты умнее Тютчева.
Петропавел молчал.
– Умнее Тютчева считают себя только дураки. Ты дурак, – поставил диагноз Таинственный Остов.
© Евгений Клюев. Между двух стульев
«Искусство… – горько подумал Петропавел, – это оно шутит со мной! Это оно подстерегает человека на каждом шагу – полузабытым воспоминанием, всплывшей в сознании книжной подробностью и еще… обмолвкой, недослышкой, которые тоже искусство! Это оно заводит в дебри и морочит там. И человек, замороченный им, уже не видит мира таким, каков он есть. А что же дается ему взамен этого мира?
Получишь то, что захочешь, но не удержишь… Это же очень точно! Все, чего ни пожелаешь, дает тебе искусство, но дает не насовсем, подержать дает – а задумаешь оставить у себя, смотришь – фюить! – улетело, исчезло, растаяло: ищи свищи!.. Вот же, только что было у тебя все – и даже такое было, о чем и мечтать нельзя! – что ж случилось? Как выпустил ты это из рук, как не заметил, что сразу все – выпустил, потерял, утратил? Поглядишь – нет ничего, и старуха сидит у разбитого корыта… Золотая рыбка искусства!
Удержишь то, что получишь, но не захочешь… И это верно, ах как верно! Можно исхитриться – и силою ума или просто силой проникнуть в самую тайну искусства, в святилище его, но вот проник: где же тайна? Ее нет, а то, что ты держишь в руках… черепичный обломок, несколько строк на бумаге – это не нужно тебе, потому что – зачем? Ты ведь хотел другого и о другом мечтал, когда тайком входил в святилище. Так что же держать в руках черепичный обломок, несколько строк на бумаге – брось их: тайны в них не больше, чем в волшебном фонаре, который тоже можно разобрать – посмотреть, что там внутри, и удивиться: только – это?..
Хрупкая веточка искусства!
Захочешь то, что удержишь, но не получишь… Что ж, правда и это – горькая правда, горчайшая из всех правд. Потому что именно так: если и захочешь, и возьмешь, и будешь держать в руках твоих, то не получишь все равно: принадлежало тебе и считалось твоим, а твоим – не было. Ничьим не было, но время, но ветер прибивали это то к одному берегу, то к другому – вот и к твоему берегу, да не твое!.. Владей день один, владей годы, владей жизнь целую – все равно не твое, не приручишь: да, я с тобой, и больше: да, я люблю тебя, но это ровным счетом ничего не значит – и нет тебе в этом ни радости, ни покоя… Синяя птица искусства!»
© Евгений Клюев. Между двух стульев
Получишь то, что захочешь, но не удержишь… Это же очень точно! Все, чего ни пожелаешь, дает тебе искусство, но дает не насовсем, подержать дает – а задумаешь оставить у себя, смотришь – фюить! – улетело, исчезло, растаяло: ищи свищи!.. Вот же, только что было у тебя все – и даже такое было, о чем и мечтать нельзя! – что ж случилось? Как выпустил ты это из рук, как не заметил, что сразу все – выпустил, потерял, утратил? Поглядишь – нет ничего, и старуха сидит у разбитого корыта… Золотая рыбка искусства!
Удержишь то, что получишь, но не захочешь… И это верно, ах как верно! Можно исхитриться – и силою ума или просто силой проникнуть в самую тайну искусства, в святилище его, но вот проник: где же тайна? Ее нет, а то, что ты держишь в руках… черепичный обломок, несколько строк на бумаге – это не нужно тебе, потому что – зачем? Ты ведь хотел другого и о другом мечтал, когда тайком входил в святилище. Так что же держать в руках черепичный обломок, несколько строк на бумаге – брось их: тайны в них не больше, чем в волшебном фонаре, который тоже можно разобрать – посмотреть, что там внутри, и удивиться: только – это?..
Хрупкая веточка искусства!
Захочешь то, что удержишь, но не получишь… Что ж, правда и это – горькая правда, горчайшая из всех правд. Потому что именно так: если и захочешь, и возьмешь, и будешь держать в руках твоих, то не получишь все равно: принадлежало тебе и считалось твоим, а твоим – не было. Ничьим не было, но время, но ветер прибивали это то к одному берегу, то к другому – вот и к твоему берегу, да не твое!.. Владей день один, владей годы, владей жизнь целую – все равно не твое, не приручишь: да, я с тобой, и больше: да, я люблю тебя, но это ровным счетом ничего не значит – и нет тебе в этом ни радости, ни покоя… Синяя птица искусства!»
© Евгений Клюев. Между двух стульев
Когда мы все учились в университете, моя подруга Карина работала координатором в общежитии для иностранных студентов. Впрочем, нет. Сперва о другом. Моя подруга Карина была симпатичной девушкой, на тот момент не имевшей пары. Эта ситуация беспокоила ее заботливых родственников (особенно пожилую тётю Дору), поэтому на каринином горизонте регулярно возникал какой-нибудь «я тебя уверяю, очень приличный мальчик». Сама Карина не питала иллюзий относительно рекомендуемых тетей Дорой приличных мальчиков, но иногда ходила с ними погулять. А вот теперь про иностранных студентов.
Карина организовывала им экскурсии и вечеринки, добывала театральные билеты, устроила что-то вроде клуба – в общем, выбивалась из сил, чтобы бедные иностранцы не мерзли на Ближнем Востоке. Учебный год начинался с того, что координатор обзванивал новых иностранных студентов, и с каждым встречался на предмет знакомства и беседы - такая проверка постов. Естественно, в начале каждого года Карина была страшно занята и почти непрерывно висела на телефоне.
(Помимо нее, там работали мальчик-аргентинец, француженка и пара израильтян, поэтому основным направлением деятельности Карины были русские и американцы. Но и их приезжало очень, очень много).
Карина обзванивала свой народ потоком, по пятьдесят человек подряд. Многих не оказывалось дома, поэтому она оставляла им однотипные сообщения:
- Здравствуй, Валера (Катя, Айзек, Джозеф-Марк)! Это Карина, координатор иностранных студентов. Я сейчас знакомлюсь с новыми первокурсниками и хотела бы с тобой встретиться. Пожалуйста, перезвони мне по такому-то телефону.
Потом они начинали отзваниваться, тоже потоком. Многие звонили по времени той страны, из которой явились буквально позавчера. В общем, мы ничему не удивлялись.
И вот как-то раз звонит очередной клиент. Здравствуйте, можно поговорить с Кариной?
- Это я, - отвечает Карина, одной рукой ставящая галочки в списке студентов, с которыми она уже успела познакомиться, а другой рукой пьющая чай.
- Привет, Карина! Это Коля, - говорит клиент.
- Привет, Коля! – профессионально радуется Карина. – Как хорошо, что ты позвонил. Как у тебя дела?
(Да, координаторов тоже учат начинать именно с этого вопроса).
- Нормально, - отвечает Коля. – А у тебя?
- У меня прекрасно! Я бы хотела с тобой встретиться. У тебя есть время, скажем, завтра в середине дня?
- А вечером? – теряется Коля. – После семи?
- После семи у меня, к сожалению, уже не осталось свободных часов. В пять?
Они договариваются на пять и Карина деловито спрашивает адрес.
- Может быть, лучше я за тобой зайду?
Это приятно. Обычно они, разгильдяи, все по домам, а бедная девушка между ними ходит. Но у бедной девушки своя субординация.
- Давай лучше в кафе, - предлагает она. И спохватывается, что не знает, где ставить галочку, - Коля, а как твоя фамилия? (Герасимов или Сулима) Вишневский, Широков или Шварц?
- Моя – Розенберг, - признается несколько ошарашенный Коля. – А что?
- Минутку, - Карина быстро проглядывает список, пытаясь вспомнить, где она видела эту фамилию, - я должна записать, чтобы потом не сбиться. Мне в день звонит по двадцать-тридцать человек.
Тут Коля окончательно растерялся:
- Зачем?
- Начало года, я со всеми встречаюсь, - доверчиво объяснила Карина. И вдруг поняла, почему ей показалась такой знакомой фамилия Розенберг. Коля Розенберг, сказала тетя Дора, очень приличный мальчик.
Это оказался мужественный Коля - ну или он здорово доверял тете Доре. И пошел на встречу с девушкой, которой в день звонит по двадцать-тридцать человек. Серьезного у них ничего не вышло, но посмеялись они хорошо.
© Виктория Райхер
Карина организовывала им экскурсии и вечеринки, добывала театральные билеты, устроила что-то вроде клуба – в общем, выбивалась из сил, чтобы бедные иностранцы не мерзли на Ближнем Востоке. Учебный год начинался с того, что координатор обзванивал новых иностранных студентов, и с каждым встречался на предмет знакомства и беседы - такая проверка постов. Естественно, в начале каждого года Карина была страшно занята и почти непрерывно висела на телефоне.
(Помимо нее, там работали мальчик-аргентинец, француженка и пара израильтян, поэтому основным направлением деятельности Карины были русские и американцы. Но и их приезжало очень, очень много).
Карина обзванивала свой народ потоком, по пятьдесят человек подряд. Многих не оказывалось дома, поэтому она оставляла им однотипные сообщения:
- Здравствуй, Валера (Катя, Айзек, Джозеф-Марк)! Это Карина, координатор иностранных студентов. Я сейчас знакомлюсь с новыми первокурсниками и хотела бы с тобой встретиться. Пожалуйста, перезвони мне по такому-то телефону.
Потом они начинали отзваниваться, тоже потоком. Многие звонили по времени той страны, из которой явились буквально позавчера. В общем, мы ничему не удивлялись.
И вот как-то раз звонит очередной клиент. Здравствуйте, можно поговорить с Кариной?
- Это я, - отвечает Карина, одной рукой ставящая галочки в списке студентов, с которыми она уже успела познакомиться, а другой рукой пьющая чай.
- Привет, Карина! Это Коля, - говорит клиент.
- Привет, Коля! – профессионально радуется Карина. – Как хорошо, что ты позвонил. Как у тебя дела?
(Да, координаторов тоже учат начинать именно с этого вопроса).
- Нормально, - отвечает Коля. – А у тебя?
- У меня прекрасно! Я бы хотела с тобой встретиться. У тебя есть время, скажем, завтра в середине дня?
- А вечером? – теряется Коля. – После семи?
- После семи у меня, к сожалению, уже не осталось свободных часов. В пять?
Они договариваются на пять и Карина деловито спрашивает адрес.
- Может быть, лучше я за тобой зайду?
Это приятно. Обычно они, разгильдяи, все по домам, а бедная девушка между ними ходит. Но у бедной девушки своя субординация.
- Давай лучше в кафе, - предлагает она. И спохватывается, что не знает, где ставить галочку, - Коля, а как твоя фамилия? (Герасимов или Сулима) Вишневский, Широков или Шварц?
- Моя – Розенберг, - признается несколько ошарашенный Коля. – А что?
- Минутку, - Карина быстро проглядывает список, пытаясь вспомнить, где она видела эту фамилию, - я должна записать, чтобы потом не сбиться. Мне в день звонит по двадцать-тридцать человек.
Тут Коля окончательно растерялся:
- Зачем?
- Начало года, я со всеми встречаюсь, - доверчиво объяснила Карина. И вдруг поняла, почему ей показалась такой знакомой фамилия Розенберг. Коля Розенберг, сказала тетя Дора, очень приличный мальчик.
Это оказался мужественный Коля - ну или он здорово доверял тете Доре. И пошел на встречу с девушкой, которой в день звонит по двадцать-тридцать человек. Серьезного у них ничего не вышло, но посмеялись они хорошо.
© Виктория Райхер
Собирались наскоро,
обнимались ласково,
пели, балагурили,
пили и курили.
День прошел - как не было.
Не поговорили.
Виделись, не виделись,
ни за что обиделись,
помирились, встретились,
шуму натворили.
Год прошел - как не было.
Не поговорили.
Так и жили - наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь дарили.
Жизнь прошла - как не было.
Не поговорили.
© Юрий Левитанский
обнимались ласково,
пели, балагурили,
пили и курили.
День прошел - как не было.
Не поговорили.
Виделись, не виделись,
ни за что обиделись,
помирились, встретились,
шуму натворили.
Год прошел - как не было.
Не поговорили.
Так и жили - наскоро,
и дружили наскоро,
не жалея тратили,
не скупясь дарили.
Жизнь прошла - как не было.
Не поговорили.
© Юрий Левитанский
Картинка в предыдущем посте - не удержалась, очень хотелось показать, когда сама сегодня увидела. Это фонтан Мустанги в городе Лас Колинас, штат Техас.
- Да где она? – Ну вот же, посмотри! – Да не вижу я, где? – Ну вот же она, прямо перед тобой. – Ну папа! – Да ну вот же… Все, уплыла.
Ивашка всхлипнул, скорее, от обиды, нежели от того, что не увидел. Только за последнюю неделю это было уже в третий раз. Сначала Леха из соседнего дома хвастался во дворе новым пистолетом, который ему то ли подарил дедушка, то ли он у кого-то выменял на набор металлических шариков, а потом Леху наказали за то, что он что-то такое грубое сказал Марии Алексеевне, и заперли дома, пока не осознает, поэтому Ивашка так до сих пор пистолета и не увидел. Вчера бабушка позвала его домой, а была как раз его очередь, и Юркин солдатик стоял так близко, даже наклонился в бок, словно предчувствую свою неминуемую гибель, и, в общем, Ивашка как будто не услышал бабушкин голос, а потом, за обедом, бабушка сказала, что вот, мол, жалко, что не прибежал, потому что такая смешная была картошка, похожая на человечка, и бабушка даже хотела ее сохранить, чтобы попозже Ивашке показать, но чего-то заслушалась радио, что ли песню какую, и, в общем, почистила и покрошила эту картошку в суп вместе с остальными. И вот теперь сейчас, папа только приехал, давно не приезжал, и они сразу пошли гулять – далеко, за овраг, к речке. Папа почти в самую воду тыкал пальцем, а Ивашка все равно не увидел, как под водой проплыла маленькая золотая рыбка. А когда она теперь тут появится – может, вообще никогда больше.
Ивашка знал, что золотые рыбки живут в аквариуме. Вон, у Марии Алексеевны стоял такой, она даже раньше приходила в магазин, чтобы покормить золотую рыбку, пока покупателей нет. Но чтобы настоящая рыбка плавала в речке – такого Ивашка, конечно, не ожидал. Поэтому он всхлипнул и повернул обиженное лицо к папе – ну почему, а? Папа потрепал Ивашку по голове, а потом протянул руку – пошли. Пошли, пожал плечами Ивашка. Он думал о том, что, когда вырастет, ничего не пропустит, везде будет успевать и все увидит. Поможешь, спросил только у папы. Конечно, улыбнулся папа, всегда во всем помогу, всегда буду с тобой, и крепко сжал Ивашкину ладошку.
Где опять шляешься, я голос сорвала, вскрикнула бабушка, как только они появились у дома. Мы за овраг ходили, ответил Ивашка и, чуть помедлив, добавил – я золотую рыбку видел, и посмотрел на папу. Папа кивнул. Какую рыбку, всплеснула руками бабушка, как же к оврагу, далеко же, я запретила ведь! Так я с папой же, насупился Ивашка. С папой он, опять, пробормотала бабушка и, махнув рукой, ушла в дом. Пойдем, бросила через плечо, фрикадельки есть. Ивашка фрикадельки любил, поэтому почти забыл обиду и запрыгал следом.
Ночью, перед тем, как закрыть глаза, Ивашка совсем тихо спросил – когда еще приедешь? Скоро приеду, ответил из темноты папа, может, через несколько дней, не скучай. И за овраг пойдем, еще тише спросил Ивашка. Обязательно пойдем, сказал папа, а сейчас мне пора, спи. Сплю, подумал Ивашка и сразу заснул. На кухне бабушка прислонилась к стене и, уже не сдерживаясь, заплакала, но Ивашка не слышал. Ему снилась золотая рыбка, и на этот раз он ее, наконец-то, увидел.
© Евгений Коган. Золотая рыбка
Ивашка всхлипнул, скорее, от обиды, нежели от того, что не увидел. Только за последнюю неделю это было уже в третий раз. Сначала Леха из соседнего дома хвастался во дворе новым пистолетом, который ему то ли подарил дедушка, то ли он у кого-то выменял на набор металлических шариков, а потом Леху наказали за то, что он что-то такое грубое сказал Марии Алексеевне, и заперли дома, пока не осознает, поэтому Ивашка так до сих пор пистолета и не увидел. Вчера бабушка позвала его домой, а была как раз его очередь, и Юркин солдатик стоял так близко, даже наклонился в бок, словно предчувствую свою неминуемую гибель, и, в общем, Ивашка как будто не услышал бабушкин голос, а потом, за обедом, бабушка сказала, что вот, мол, жалко, что не прибежал, потому что такая смешная была картошка, похожая на человечка, и бабушка даже хотела ее сохранить, чтобы попозже Ивашке показать, но чего-то заслушалась радио, что ли песню какую, и, в общем, почистила и покрошила эту картошку в суп вместе с остальными. И вот теперь сейчас, папа только приехал, давно не приезжал, и они сразу пошли гулять – далеко, за овраг, к речке. Папа почти в самую воду тыкал пальцем, а Ивашка все равно не увидел, как под водой проплыла маленькая золотая рыбка. А когда она теперь тут появится – может, вообще никогда больше.
Ивашка знал, что золотые рыбки живут в аквариуме. Вон, у Марии Алексеевны стоял такой, она даже раньше приходила в магазин, чтобы покормить золотую рыбку, пока покупателей нет. Но чтобы настоящая рыбка плавала в речке – такого Ивашка, конечно, не ожидал. Поэтому он всхлипнул и повернул обиженное лицо к папе – ну почему, а? Папа потрепал Ивашку по голове, а потом протянул руку – пошли. Пошли, пожал плечами Ивашка. Он думал о том, что, когда вырастет, ничего не пропустит, везде будет успевать и все увидит. Поможешь, спросил только у папы. Конечно, улыбнулся папа, всегда во всем помогу, всегда буду с тобой, и крепко сжал Ивашкину ладошку.
Где опять шляешься, я голос сорвала, вскрикнула бабушка, как только они появились у дома. Мы за овраг ходили, ответил Ивашка и, чуть помедлив, добавил – я золотую рыбку видел, и посмотрел на папу. Папа кивнул. Какую рыбку, всплеснула руками бабушка, как же к оврагу, далеко же, я запретила ведь! Так я с папой же, насупился Ивашка. С папой он, опять, пробормотала бабушка и, махнув рукой, ушла в дом. Пойдем, бросила через плечо, фрикадельки есть. Ивашка фрикадельки любил, поэтому почти забыл обиду и запрыгал следом.
Ночью, перед тем, как закрыть глаза, Ивашка совсем тихо спросил – когда еще приедешь? Скоро приеду, ответил из темноты папа, может, через несколько дней, не скучай. И за овраг пойдем, еще тише спросил Ивашка. Обязательно пойдем, сказал папа, а сейчас мне пора, спи. Сплю, подумал Ивашка и сразу заснул. На кухне бабушка прислонилась к стене и, уже не сдерживаясь, заплакала, но Ивашка не слышал. Ему снилась золотая рыбка, и на этот раз он ее, наконец-то, увидел.
© Евгений Коган. Золотая рыбка
Я рисую принцессу, и почти уже дорисовала. И спрашиваю маму:
- Красивая?
Мама говорит:
- Красивая, красивая… Ты не видела мою записную книжку? Куда же я её…
Мама говорит:
- Что ты тут свои карандаши по всей комнате разбросала?.. Да где ж эта чёртова книжка?
А у принцессы пышное розовое платье с оборкой, и она стоит такая на траве, и вокруг цветочки растут, и солнце круглое сбоку. Только солнце немножко криво получилось, ну и ничего страшного. И у принцессы тоненькая корона, распущенные волосы и рукава фонариками.
- А платье красивое получилось? – спрашиваю.
Мама говорит:
- Красивое, красивое… Умница!
А сама даже не смотрит. Она всегда так – отвечает мне, а сама думает о чём-то своём. И ещё всё время что-то теряет дома, и мы потом вместе ищем.
Растеряша моя…
У Данки и Каси завтра день рождения. И я думаю – это хорошо или плохо, когда день рождения в один день? И не знаю.
Они всё равно одинаковых гостей приглашают.
И пани Ядзя всегда печёт одинаковый торт.
Поэтому - какая разница?
Мама говорит, что лучший подарок – это сделанный своими руками. Но Данка с Касей считают, что лучший подарок – это большая говорящая кукла из универмага (две!), или велосипед, как у Ромки (два!), или хотя бы одна маленькая собачка.
Я беру чистый лист бумаги и рисую ещё одну принцессу. Главное, чтобы они ничем не отличались. А то девочки опять будут спорить, у кого принцесса красивее, и кому я больше старалась. Они всегда так. Сами со мной дружат, а сами меня всё время делят.
Я спрашиваю у мамы:
- Посмотри, какая принцесса получилась красивее?
Мама говорит:
- Первая!..
Я говорю:
- А вторая?
Мама говорит:
- И вторая!
Я говорю:
- Мам, ну какая самая красивая-прекрасивая?
А мама говорит:
- Господибожемой, да обе красивые! Я записную книжку потеряла, а ты тут со своими принцессами!..
И опять перетряхивает свою сумку, перекладывает бумаги на полке, заглядывает под этажерку.
Потом мама убегает к тёте Тамиле «на часок».
- Дверь никому не открывай, я скоро… поправь колготы… карандаши собери…
Я собираю карандаши, иду на кухню и наливаю себе компот из кастрюли большим половником. А на подоконнике лежит мамина записная книжка! Я беру её и перелистываю страницы со всякими адресами и телефонами.
А там на букву «в» нарисована принцесса! Шариковой ручкой.
И на букву «ч» ещё! И потом ещё в самом конце!
Красивые такие принцессы – в пышных платьях с оборкой, в тоненьких коронах, рукава фонариками. Стоят себе такие на траве, вокруг цветочки…
Я беру жёлтый карандаш и раскрашиваю смешные кривые солнышки. И думаю, что обязательно скажу маме, какие красивые у неё получились принцессы! Почти такие же красивые, как у меня… Умница моя!
© Елена Касьян. Красивая-прекрасивая
- Красивая?
Мама говорит:
- Красивая, красивая… Ты не видела мою записную книжку? Куда же я её…
Мама говорит:
- Что ты тут свои карандаши по всей комнате разбросала?.. Да где ж эта чёртова книжка?
А у принцессы пышное розовое платье с оборкой, и она стоит такая на траве, и вокруг цветочки растут, и солнце круглое сбоку. Только солнце немножко криво получилось, ну и ничего страшного. И у принцессы тоненькая корона, распущенные волосы и рукава фонариками.
- А платье красивое получилось? – спрашиваю.
Мама говорит:
- Красивое, красивое… Умница!
А сама даже не смотрит. Она всегда так – отвечает мне, а сама думает о чём-то своём. И ещё всё время что-то теряет дома, и мы потом вместе ищем.
Растеряша моя…
У Данки и Каси завтра день рождения. И я думаю – это хорошо или плохо, когда день рождения в один день? И не знаю.
Они всё равно одинаковых гостей приглашают.
И пани Ядзя всегда печёт одинаковый торт.
Поэтому - какая разница?
Мама говорит, что лучший подарок – это сделанный своими руками. Но Данка с Касей считают, что лучший подарок – это большая говорящая кукла из универмага (две!), или велосипед, как у Ромки (два!), или хотя бы одна маленькая собачка.
Я беру чистый лист бумаги и рисую ещё одну принцессу. Главное, чтобы они ничем не отличались. А то девочки опять будут спорить, у кого принцесса красивее, и кому я больше старалась. Они всегда так. Сами со мной дружат, а сами меня всё время делят.
Я спрашиваю у мамы:
- Посмотри, какая принцесса получилась красивее?
Мама говорит:
- Первая!..
Я говорю:
- А вторая?
Мама говорит:
- И вторая!
Я говорю:
- Мам, ну какая самая красивая-прекрасивая?
А мама говорит:
- Господибожемой, да обе красивые! Я записную книжку потеряла, а ты тут со своими принцессами!..
И опять перетряхивает свою сумку, перекладывает бумаги на полке, заглядывает под этажерку.
Потом мама убегает к тёте Тамиле «на часок».
- Дверь никому не открывай, я скоро… поправь колготы… карандаши собери…
Я собираю карандаши, иду на кухню и наливаю себе компот из кастрюли большим половником. А на подоконнике лежит мамина записная книжка! Я беру её и перелистываю страницы со всякими адресами и телефонами.
А там на букву «в» нарисована принцесса! Шариковой ручкой.
И на букву «ч» ещё! И потом ещё в самом конце!
Красивые такие принцессы – в пышных платьях с оборкой, в тоненьких коронах, рукава фонариками. Стоят себе такие на траве, вокруг цветочки…
Я беру жёлтый карандаш и раскрашиваю смешные кривые солнышки. И думаю, что обязательно скажу маме, какие красивые у неё получились принцессы! Почти такие же красивые, как у меня… Умница моя!
© Елена Касьян. Красивая-прекрасивая
Все видели фильм "Облако рай"?
Для тех, кто не видел, кратко опишу сюжет: главный герой, ничем не примечательный и никому не нужный, от скуки смертной говорит, что он уезжает. И вдруг становится всем интересен, потому что это событие!
Не успел он опомниться, как его начинают провожать. К тому же все сразу проникаются к нему такой симпатией и начинают делать разные приятные жесты, так, что каждый раз не получается сказать правду - чем дальше в лес, тем невозможнее найти для этого подходящий момент.
Всякие выдуманные препятствия тоже не спасают: чемодана у тебя нет? Сейчас дадим, самый лучший. Кто же другу чемодан не одолжит, по такому-то поводу. И так со всем.
В течение дня нашего героя собирают в дорогу, отдают ему долги, пристраивают его комнату (она ведь больше не нужна!), да и лишнее имущество помогают раздать. Провожают, отмечают, и всей деревней, в слезах, запихивают в автобус.
И вот он едет, под заключительные титры, в неизвестном направлении.
Посмотрев этот фильм, я сказала: "Вот так я стала дизайнером!
А моя подруга в тот же момент сказала: "А я так вышла замуж!"
*****
А что еще я сделала, хотя хотели этого другие?
Мы хотим многих вещей, потому что не хотеть их как-то нехорошо. Неловко. Не по человечески. Это начинается еще в детстве: как можно не хотеть джинсы за сто рублей? Все их хотят! Помнится, мне были милее кривоватые штаны, сшитые из рублевого ситчика, и, как мне казалось, в полной мере отражавшие мою индивидуальность. Так же помню, как мне тогда подруга сказала: "Ты бы хоть этикетку от чего-нибудь приличного отпорола и к ним пришила, чтобы люди думали, что они фирменные. А то стыдно ведь, подумают, что на нормальные денег нет.
Нормальные, это которые все хотят, потому что они как у всех.
Так же все мои подруги хотели замуж. Как можно не хотеть выйти замуж? Все хотят замуж, все просто обязаны хотеть замуж. Сейчас, спустя много лет, я живу уже в продвинутом обществе, и замуж хотят не все. Но все боятся сказать, что им нравится жить в одиночестве и не хочется ни с кем съезжаться. Ну как это "мне так удобнее"?! Мало ли кому так удобнее, тоже мне, аргумент, если всю жизнь гоняться только за своим удобством, так и помрешь одна. (Тут для меня открывается сразу миллион философских вопросов. В смерти я все равно буду совершенно одинокой, это я уже видела, на это никак не влияет никто, держащий меня за руку в ответственный момент. К тому же не известно, когда я умру, и при каких обстоятельствах, и в какой компании. И помереть в одиночестве можно, и будучи замужем, и живя с кем-то вместе... и вообще...)
Но, за компанию, сами знаете кто удавится. Я тоже хочу - серьезнейший из аргументов.
Еще мы чего-то хотим, потому что нас за это хвалят. Мы совершенно искренне полжизни несем какие-то кресты, разруливаем чьи-то проблемы и приносим себя чему-то или кому-то в жертву, потому что нам приснилось, что это считается благородным делом. Кто-то авторитетный когда-то произнес: "Вот какая молодец, всю себя отдала" и мы потом много-мого лет пытаемся заработать себе такую же медаль. Когда нас потом от этого синдрома лечат психологи, мы держимся за этот свой крест зубами и когтями, и совсем не хотим отдавать. Мы, как в финале книжки 1984, от всей души захотели.
Еще мы хотим, потому что нас убедили, что нам так будет лучше. Мы просто еще не понимаем, вот поживем, петух жареный клюнет нас, и тогда мы поймем, что не надо было выпендриваться, а надо было хотеть простых и понятных вещей.
А еще мы хотим, потому что нам кто-то всадил в головы неправильные взаимосвязи. Например, половина моих подруг годами мечтали похудеть, потому что они думали, что от этого у них станет много секса. Потом им объяснили (или сами додумались) что надо просто хотеть много секса, и тогда будет много секса, а вес тут вообще не при чем.
Примерно так.
Кстати, рецепт "загляните в свое сердце и подумайте, действительно ли вы этого хотите?" не работает. Смотрела и искренне отвечала: "Да, хочу!", хотя позже (одумавшись), сама себе про тоже желание говорила: "Дура ты, дура!"
Немножко больше помогает попытка разобраться, зачем именно я этого хочу. Продолжить мысль до победного тупика: вот исполнится оно, в полной мере и в наилучшем виде, и дальше что? Что я получу? И что я буду с этим делать? Обязательно надо к концу этого эксперимента привешивать вопрос: "И через сколько мне это надоест, и как потом от этого избавиться?"
А лучше всего, конечно, помогает узнать, что завтра умирать. Или прождать 3-4 дня результатов из онколаботатории, или анонимного анализа на СПИД. Люди начинают ходить и думать, рассматривать со слезами на глазах лирические картинки, проплывающие перед мысленным взором. И вдруг замечают, как какие-то желания исчезли. Не то чтобы с грохотом отвалились, а как-то растворились. Нет их, будто и не было, от них остался один только вопрос: "Да какое это вообще имеет значение, глупости это и не хочу я этого. Может быть другой кто-нибудь хочет, но точно не я!"
© Miumau. Вещи, которых хотим не мы
Для тех, кто не видел, кратко опишу сюжет: главный герой, ничем не примечательный и никому не нужный, от скуки смертной говорит, что он уезжает. И вдруг становится всем интересен, потому что это событие!
Не успел он опомниться, как его начинают провожать. К тому же все сразу проникаются к нему такой симпатией и начинают делать разные приятные жесты, так, что каждый раз не получается сказать правду - чем дальше в лес, тем невозможнее найти для этого подходящий момент.
Всякие выдуманные препятствия тоже не спасают: чемодана у тебя нет? Сейчас дадим, самый лучший. Кто же другу чемодан не одолжит, по такому-то поводу. И так со всем.
В течение дня нашего героя собирают в дорогу, отдают ему долги, пристраивают его комнату (она ведь больше не нужна!), да и лишнее имущество помогают раздать. Провожают, отмечают, и всей деревней, в слезах, запихивают в автобус.
И вот он едет, под заключительные титры, в неизвестном направлении.
Посмотрев этот фильм, я сказала: "Вот так я стала дизайнером!
А моя подруга в тот же момент сказала: "А я так вышла замуж!"
*****
А что еще я сделала, хотя хотели этого другие?
Мы хотим многих вещей, потому что не хотеть их как-то нехорошо. Неловко. Не по человечески. Это начинается еще в детстве: как можно не хотеть джинсы за сто рублей? Все их хотят! Помнится, мне были милее кривоватые штаны, сшитые из рублевого ситчика, и, как мне казалось, в полной мере отражавшие мою индивидуальность. Так же помню, как мне тогда подруга сказала: "Ты бы хоть этикетку от чего-нибудь приличного отпорола и к ним пришила, чтобы люди думали, что они фирменные. А то стыдно ведь, подумают, что на нормальные денег нет.
Нормальные, это которые все хотят, потому что они как у всех.
Так же все мои подруги хотели замуж. Как можно не хотеть выйти замуж? Все хотят замуж, все просто обязаны хотеть замуж. Сейчас, спустя много лет, я живу уже в продвинутом обществе, и замуж хотят не все. Но все боятся сказать, что им нравится жить в одиночестве и не хочется ни с кем съезжаться. Ну как это "мне так удобнее"?! Мало ли кому так удобнее, тоже мне, аргумент, если всю жизнь гоняться только за своим удобством, так и помрешь одна. (Тут для меня открывается сразу миллион философских вопросов. В смерти я все равно буду совершенно одинокой, это я уже видела, на это никак не влияет никто, держащий меня за руку в ответственный момент. К тому же не известно, когда я умру, и при каких обстоятельствах, и в какой компании. И помереть в одиночестве можно, и будучи замужем, и живя с кем-то вместе... и вообще...)
Но, за компанию, сами знаете кто удавится. Я тоже хочу - серьезнейший из аргументов.
Еще мы чего-то хотим, потому что нас за это хвалят. Мы совершенно искренне полжизни несем какие-то кресты, разруливаем чьи-то проблемы и приносим себя чему-то или кому-то в жертву, потому что нам приснилось, что это считается благородным делом. Кто-то авторитетный когда-то произнес: "Вот какая молодец, всю себя отдала" и мы потом много-мого лет пытаемся заработать себе такую же медаль. Когда нас потом от этого синдрома лечат психологи, мы держимся за этот свой крест зубами и когтями, и совсем не хотим отдавать. Мы, как в финале книжки 1984, от всей души захотели.
Еще мы хотим, потому что нас убедили, что нам так будет лучше. Мы просто еще не понимаем, вот поживем, петух жареный клюнет нас, и тогда мы поймем, что не надо было выпендриваться, а надо было хотеть простых и понятных вещей.
А еще мы хотим, потому что нам кто-то всадил в головы неправильные взаимосвязи. Например, половина моих подруг годами мечтали похудеть, потому что они думали, что от этого у них станет много секса. Потом им объяснили (или сами додумались) что надо просто хотеть много секса, и тогда будет много секса, а вес тут вообще не при чем.
Примерно так.
Кстати, рецепт "загляните в свое сердце и подумайте, действительно ли вы этого хотите?" не работает. Смотрела и искренне отвечала: "Да, хочу!", хотя позже (одумавшись), сама себе про тоже желание говорила: "Дура ты, дура!"
Немножко больше помогает попытка разобраться, зачем именно я этого хочу. Продолжить мысль до победного тупика: вот исполнится оно, в полной мере и в наилучшем виде, и дальше что? Что я получу? И что я буду с этим делать? Обязательно надо к концу этого эксперимента привешивать вопрос: "И через сколько мне это надоест, и как потом от этого избавиться?"
А лучше всего, конечно, помогает узнать, что завтра умирать. Или прождать 3-4 дня результатов из онколаботатории, или анонимного анализа на СПИД. Люди начинают ходить и думать, рассматривать со слезами на глазах лирические картинки, проплывающие перед мысленным взором. И вдруг замечают, как какие-то желания исчезли. Не то чтобы с грохотом отвалились, а как-то растворились. Нет их, будто и не было, от них остался один только вопрос: "Да какое это вообще имеет значение, глупости это и не хочу я этого. Может быть другой кто-нибудь хочет, но точно не я!"
© Miumau. Вещи, которых хотим не мы
Девичье сердце вмещает бессчётное число котов. Каждый кот как в первый раз. Маша познакомилась с одним, в Макдональдсе. Ужасно влюбчивая. Отдала котлету из моего чизбургера. Я за салфетками ходил. Вернулся, а он уже бреется моей бритвой (С).
Невозможно ругать женщину за чувства. Тем более, Маша рассказала пронзительные подробности из кошачьей жизни. Суть такая, они милые и доверчивые, а люди пользуются.
Пока мы обедали, ещё пять воскресных отцов, как могли, полюбили салатик. Их котлеты пошли на доброе дело. Окружающие девочки предлагали также картошку и напитки, но кот ел только мясо. Чёртов каннибал. Потом пошёл за куст, там громко и мучительно тошнил. Всё-таки Макдональдс котам вреден.
Мой домашний аналог, кот Чемодан, больше всех любит хомяка. Глаза проплакал смотреть, как хомяк моется, жрёт сено, какает и роет лаз на волю. Кот мечтает хотя бы поцеловать эти ушки и глазки. Но с хомяком его фатально разделяют мои предрассудки.
Кот догадался столкнуть клетку с подоконника, клетка рассыпалась, хомяк выпал. Кот взлетел, разинул радостную пасть, но навстречу тоже взлетел я, толстой молнии подобный. Короче, мы подрались. И долго пахли потом хомячьими опилками. Прибежала Маша, не знает, кого жалеть. Сгоряча съела две булочки с маком, потом смотрела в зеркало на попу, тревожно. Весь вечер на нервах.
Маша любит кота, кот хомяка, хомяк не любит никого. Только себя и семечки. Это треугольная драма, основа литературы и жизни вообще. Когда двоим хорошо, третий обязательно убывает и мучается.
Вот смотрите:
Напряжение – сопротивление – сила тока.
Женя – Надя – Ипполит Матвеевич.
Масса – время – скорость света.
Бог-отец – сын – дух святой.
Температура – давление – объём.
Ум – красота – женское счастье.
Девушка – кот – прочие млекопитающие самцы.
Одна моя знакомая пять часов визжала на табурете. К ней пришла мышь и гуляла по кухне как по гастроному. Мыши хотелось на ужин чего-то необычного.
Женщина боролась с грызуном противным голосом. Мышь морщилась, но терпела. На шум заглядывал кот, но чисто посмотреть. Он был пацифист, в его душе росли тюльпаны.
Потом пришёл муж и спас всех шваброй. Бросил, промахнулся, и уже по звону посуды мышь поняла, больше здесь ей не рады. Пора.
Конечно, виноват муж. Ему показали щели за плинтусом: «эти огромные дыры, скоро в них динозавры поползут, не смей орать на кота, он не виноват что в доме нет мужчины, это ты моральный импотент, он не любит мышей, сам её ешь, может ему и раковину за тебя чинить?»
Ладно, коты. Вот в Амазонке живёт розовый дельфин боуто. Это вообще. Местные говорят, по ночам он выходит на сушу и женщины не могут сопротивляться. Идут за ним в воду, такой он волшебный. Я себе представил боуту – мега-усы, хвост, улыбка и экстра тёплый пузик тройной волосатости. За таким на край джунглей. А на фото в яндексе обычная свинья с клювом. Непонятно.
Скорей всего, какая-то женская хитрость – «дорогой, прости, бежала домой, повстречала боуту, к утру насилу вырвалась, ты же знаешь, мы не в силах сопротивляться.»
И ходи потом, ищи способ настучать в клюв розовому дельфину.
© Слава Сэ
Невозможно ругать женщину за чувства. Тем более, Маша рассказала пронзительные подробности из кошачьей жизни. Суть такая, они милые и доверчивые, а люди пользуются.
Пока мы обедали, ещё пять воскресных отцов, как могли, полюбили салатик. Их котлеты пошли на доброе дело. Окружающие девочки предлагали также картошку и напитки, но кот ел только мясо. Чёртов каннибал. Потом пошёл за куст, там громко и мучительно тошнил. Всё-таки Макдональдс котам вреден.
Мой домашний аналог, кот Чемодан, больше всех любит хомяка. Глаза проплакал смотреть, как хомяк моется, жрёт сено, какает и роет лаз на волю. Кот мечтает хотя бы поцеловать эти ушки и глазки. Но с хомяком его фатально разделяют мои предрассудки.
Кот догадался столкнуть клетку с подоконника, клетка рассыпалась, хомяк выпал. Кот взлетел, разинул радостную пасть, но навстречу тоже взлетел я, толстой молнии подобный. Короче, мы подрались. И долго пахли потом хомячьими опилками. Прибежала Маша, не знает, кого жалеть. Сгоряча съела две булочки с маком, потом смотрела в зеркало на попу, тревожно. Весь вечер на нервах.
Маша любит кота, кот хомяка, хомяк не любит никого. Только себя и семечки. Это треугольная драма, основа литературы и жизни вообще. Когда двоим хорошо, третий обязательно убывает и мучается.
Вот смотрите:
Напряжение – сопротивление – сила тока.
Женя – Надя – Ипполит Матвеевич.
Масса – время – скорость света.
Бог-отец – сын – дух святой.
Температура – давление – объём.
Ум – красота – женское счастье.
Девушка – кот – прочие млекопитающие самцы.
Одна моя знакомая пять часов визжала на табурете. К ней пришла мышь и гуляла по кухне как по гастроному. Мыши хотелось на ужин чего-то необычного.
Женщина боролась с грызуном противным голосом. Мышь морщилась, но терпела. На шум заглядывал кот, но чисто посмотреть. Он был пацифист, в его душе росли тюльпаны.
Потом пришёл муж и спас всех шваброй. Бросил, промахнулся, и уже по звону посуды мышь поняла, больше здесь ей не рады. Пора.
Конечно, виноват муж. Ему показали щели за плинтусом: «эти огромные дыры, скоро в них динозавры поползут, не смей орать на кота, он не виноват что в доме нет мужчины, это ты моральный импотент, он не любит мышей, сам её ешь, может ему и раковину за тебя чинить?»
Ладно, коты. Вот в Амазонке живёт розовый дельфин боуто. Это вообще. Местные говорят, по ночам он выходит на сушу и женщины не могут сопротивляться. Идут за ним в воду, такой он волшебный. Я себе представил боуту – мега-усы, хвост, улыбка и экстра тёплый пузик тройной волосатости. За таким на край джунглей. А на фото в яндексе обычная свинья с клювом. Непонятно.
Скорей всего, какая-то женская хитрость – «дорогой, прости, бежала домой, повстречала боуту, к утру насилу вырвалась, ты же знаешь, мы не в силах сопротивляться.»
И ходи потом, ищи способ настучать в клюв розовому дельфину.
© Слава Сэ
Пока нам всем читают эту сказку,
вокруг всё ровно так и происходит:
сначала твердый маленький грызун, почти игрушечный, лежит среди картошки;
потом зима, мы возимся с обедом и слышим женский крик из под балкона:
восьмой этаж, девятый кошкин раз.
Потом чужая жучка где-то в парке, -
наш брат роняет леденец от горя:
мы с ней росли, - и вот, переросли.
Потом сначала бабка, позже - дедка.
Потом зима, ты возишься с картошкой -
И чувствуешь, как полегоньку тянут.
Уже тихонько начали тянуть.
© Линор Горалик
вокруг всё ровно так и происходит:
сначала твердый маленький грызун, почти игрушечный, лежит среди картошки;
потом зима, мы возимся с обедом и слышим женский крик из под балкона:
восьмой этаж, девятый кошкин раз.
Потом чужая жучка где-то в парке, -
наш брат роняет леденец от горя:
мы с ней росли, - и вот, переросли.
Потом сначала бабка, позже - дедка.
Потом зима, ты возишься с картошкой -
И чувствуешь, как полегоньку тянут.
Уже тихонько начали тянуть.
© Линор Горалик
-…аж трясет. И весь день, понимаешь, ношусь, как больной, и прямо меня выворачивает. И я решаю, что домой не пойду, потому что за***ла все-таки. Нет, ну шесть лет, я живу с женщиной этой шесть лет, и она из-за ***ного порошка стирального такие устраивает мне закидоны? Я тебе говорю, больная на всю голову, ничего, кроме своей уборки, не видит. Охренела. И орет мне: меня за***ло, я не хочу тебя видеть, вали отсюда нах**, ты только о себе думаешь, чтоб ты сдох! Я говорю: ты себя послушай вообще, какими ты словами говоришь, у тебя дочка растет, а ты что несешь, а? Так она в меня кинула этим самым свитером! И я в пятницу после этого порошка, - что тебе сказать? – ну все, решил, что все. Ты говоришь вали – все, свалил! И так весь день, знаешь, хожу и думаю: так, переночую у матери, вещи самые нужные завтра заберу, пока она на работе, деньги у нее сейчас есть, еще оставлю на столе пару сотен, чтобы совесть, знаешь – и все, и пошла она… С Наташкой сам поговорю… И тут мы, значит, уже идем обедать, а я мобильник забыл, говорю: ребята, я догоню сейчас, забегаю к себе – телефон. И я беру трубку, думаю – кто б ты ни был, иди ты на хер, - и вдруг слышу – ну, рев. Натурально, ревет, как белуга, рыдает и носом хлюпает. У меня сердце в пятки, я сразу подумал – что-то с Наташкой. Я говорю: «Лена, что с ней, что с ней? Лена, скажи мне, что с ней?» А она: «Ууууу…. С кееееем?» У меня сразу отлегло. Я вообще не могу, когда она плачет, мне сердце вынимает, я все забываю, ни зла, ничего, только это самое… Я говорю: «Белочка, белочка, ну скажи мне, что такое?» А она ревет. И говорит: «Я в газееете…» «Что,» - говорю, - «детка, что в газете?» Думаю – может, родственники, может, что. А она «Ууууу… В газете… Что все мужчины… Ыыыы... Что через двадцать тысяч лет… Ну, не двадцать… Что вы все выыыымрете… Хромосома… Ууууу…» Леночка, говорю, что ты такое говоришь? А она: «Хромосома разрушается… ааааа… Сто тысяч лет – и вас не бууудет… Будем только мыыыыыы….» Я говорю: Ленка, ну и что с того? А она говорит: Леша, Лешечка, не вымирай, пожалуйста! Приезжай домой, прямо сейчас, ну пожалуйста! Так я опять порошок не купил. Ну ненормальная, а?
© Линор Горалик. Говорит:
© Линор Горалик. Говорит:
Подожди, подожди, всё равно я теперь не усну,
Завтра утром война, мы уходим с тобой на войну,
Мы обнимемся крепко, мы станем с тобою снаряд,
Нас с тобою снесут до траншеи, и там зарядят…
Будут целиться долго - держи меня крепче, держи -
Посмотри, как тела не касаются больше души.
Мы с тобою снаряд, нас по первому снегу снесут,
До короткого «пли!» только пара недолгих минут.
Мы теперь никогда не уснём - завтра утром война,
Видишь, цель белым мелом на будущем нанесена.
© Елена Касьян
Завтра утром война, мы уходим с тобой на войну,
Мы обнимемся крепко, мы станем с тобою снаряд,
Нас с тобою снесут до траншеи, и там зарядят…
Будут целиться долго - держи меня крепче, держи -
Посмотри, как тела не касаются больше души.
Мы с тобою снаряд, нас по первому снегу снесут,
До короткого «пли!» только пара недолгих минут.
Мы теперь никогда не уснём - завтра утром война,
Видишь, цель белым мелом на будущем нанесена.
© Елена Касьян
В это узкое горло, Тэйми, из этих тонких ладоней вливался свет,
Как потом получилось, что всё вдруг сошло на нет?
Пела подруга о дудочке из тростника - я плакала и умирала.
Эта песенка без конца и начала –
вынула всю душу, выдула тонким телом, и душа упала.
Я купила такую же дудочку – девочку, тростниковую палочку.
Я целую её, как родную, лелею и пестую.
Тишина по дому ходит вразвалочку, обживает квартиру, чужая, не местная.
Да и мы с дудочкой, Тэйми, та ещё парочка…
Нам давно не завозят музыки, только память о ней – в пальцах и на губах.
Кто-то вновь напивается, чтобы поплакать и выкричать весь свой страх.
А такие, как ты, Тэйми, маршируют с лентами в волосах,
со своим пластилиновым войском,
заливают трещины воском на своей невесомой лодке,
и плывут по реке, посерёдке, по кайме голубой,
по густому небесному соку,
и они обязательно к сроку
причалят домой.
Здесь внизу всё не так –
мою спальню штормит, и качает пустую кровать,
У меня не хватает музыки, посмотри, мне нечем тебя обнять.
Если слово пребудет во мне, то пусть это будет лишь звук.
Потому что нам больше не нужно, Тэйми, ни глаз, ни коленей, ни рук.
О, смертельнейшая из мук!..
Мы готовы к ответу, мы так обустроили быт,
что нам незачем быть здесь. Нам здесь больше незачем быть.
И трёхмерной любовью никак это не оправдать.
Если не на чем плыть, я к чертям разломаю на доски кровать,
Я возьму эту дудочку, девочку, тросточку – и пережму ей рот!
В мои лёгкие хлынет музыка, всю меня вглубь протечёт.
И одной этой дудочки мне бы хватило сполна…
Но если ты её хочешь, Тэйми, то на!
© Елена Касьян
Как потом получилось, что всё вдруг сошло на нет?
Пела подруга о дудочке из тростника - я плакала и умирала.
Эта песенка без конца и начала –
вынула всю душу, выдула тонким телом, и душа упала.
Я купила такую же дудочку – девочку, тростниковую палочку.
Я целую её, как родную, лелею и пестую.
Тишина по дому ходит вразвалочку, обживает квартиру, чужая, не местная.
Да и мы с дудочкой, Тэйми, та ещё парочка…
Нам давно не завозят музыки, только память о ней – в пальцах и на губах.
Кто-то вновь напивается, чтобы поплакать и выкричать весь свой страх.
А такие, как ты, Тэйми, маршируют с лентами в волосах,
со своим пластилиновым войском,
заливают трещины воском на своей невесомой лодке,
и плывут по реке, посерёдке, по кайме голубой,
по густому небесному соку,
и они обязательно к сроку
причалят домой.
Здесь внизу всё не так –
мою спальню штормит, и качает пустую кровать,
У меня не хватает музыки, посмотри, мне нечем тебя обнять.
Если слово пребудет во мне, то пусть это будет лишь звук.
Потому что нам больше не нужно, Тэйми, ни глаз, ни коленей, ни рук.
О, смертельнейшая из мук!..
Мы готовы к ответу, мы так обустроили быт,
что нам незачем быть здесь. Нам здесь больше незачем быть.
И трёхмерной любовью никак это не оправдать.
Если не на чем плыть, я к чертям разломаю на доски кровать,
Я возьму эту дудочку, девочку, тросточку – и пережму ей рот!
В мои лёгкие хлынет музыка, всю меня вглубь протечёт.
И одной этой дудочки мне бы хватило сполна…
Но если ты её хочешь, Тэйми, то на!
© Елена Касьян
Когда уже в начале нашего века Оскар Уайльд в предисловии к роману «Портрет Дориана Грея» сформулировал тезис о том, что не искусство отражает жизнь, а наоборот, читатели отнеслись к этому как к парадоксу. Сегодня же Оскара Уайльда можно, скорее, обвинить в чрезмерной категоричности, чем в пристрастии к лингвистическим шалостям. Да и сам он доказал, что не шутит, когда, вставив зеленую орхидею в петлицу своему герою, вынудил английских модников последовать его примеру – и зеленая орхидея в петлице фрака стала считаться на время признаком особенной утонченности.
В таких ситуациях можно понять Жизнь: ей с собой немножко скучновато, хочется чего-нибудь на стороне, чего-нибудь эдакого. И она обращается к Литературе с просьбой о зеленой орхидее в петлицу. А Литература щедра: в ней сколько угодно зеленых орхидей, целый сад зеленых орхидей!
Как тосклива жизнь без зеленых орхидей!.. Иногда кажется, и живем то мы именно потому, что предвкушаем чудесные перемены. Завтра, думаем мы, случится такое, чего не случалось никогда, ну, по крайней мере, ни позавчера, ни вчера, ни сегодня уж точно не случалось! А когда мы устаем ждать, мы приходим на поклон к Литературе – и в ней проживаем те самые жизни, которых не знали и не узнаем в действительности. Правда, чаще всего наш жизненный опыт не только не помогает, но и мешает нам прожить эти жизни. Нужен какой-то другой опыт…
© Евгений Клюев. Между двух стульев
В таких ситуациях можно понять Жизнь: ей с собой немножко скучновато, хочется чего-нибудь на стороне, чего-нибудь эдакого. И она обращается к Литературе с просьбой о зеленой орхидее в петлицу. А Литература щедра: в ней сколько угодно зеленых орхидей, целый сад зеленых орхидей!
Как тосклива жизнь без зеленых орхидей!.. Иногда кажется, и живем то мы именно потому, что предвкушаем чудесные перемены. Завтра, думаем мы, случится такое, чего не случалось никогда, ну, по крайней мере, ни позавчера, ни вчера, ни сегодня уж точно не случалось! А когда мы устаем ждать, мы приходим на поклон к Литературе – и в ней проживаем те самые жизни, которых не знали и не узнаем в действительности. Правда, чаще всего наш жизненный опыт не только не помогает, но и мешает нам прожить эти жизни. Нужен какой-то другой опыт…
© Евгений Клюев. Между двух стульев
А бог нас покупает пачками, как валидол,
(ему нас без рецепта отпускают),
по одному выдавливает на ладонь
и под язык кладёт, и ждёт.
Не помогает…
© Елена Касьян
(ему нас без рецепта отпускают),
по одному выдавливает на ладонь
и под язык кладёт, и ждёт.
Не помогает…
© Елена Касьян
Абрикосовое
чудовище
У меня что-то заныло в животе - долго и тупо. Где-то в глубине и в спину отдает. Никогда не думал, что живот такой глубокий, до позвоночника доходит. Раньше у меня не было живота - это было место, которым я сгибался, если надо грудь приблизить к ногам. Я мог бы поспорить, что там ничего нет, кроме мышцы, стягивающей тело в клубок. И, конечно, позвоночника, но это уже не живот, а спина - он сзади, как упругий стержень, тело на него нанизано, как шашлык на шампур. Сравнение не очень хорошее, но думаю, что людоед обрадовался бы ему. А мне нечего радоваться - теперь у меня есть живот. Когда много имущества - глаза разбегаются. Я думал - пройдет, не было и не будет. А он еще сильней, грызет меня, как лисенок спартанца... Не обращай внимания - обидится и замолчит. Или засни - проснешься другим человеком и все забудешь... Засыпаю - просыпаюсь, а он все тут. Отстегнуть бы его, как краб отстегивает больную ногу - и бежать. Или вывернуть наружу - выкинуть, как может морская звезда... Я хожу и смотрю в себя, жду новых неприятностей. И мысль больше не летает передо мной, а переехала в живот, как у нас любят говорить, получила новую прописку... А что?... вот и живет там...
Прихожу к приятелю, он говорит: "У меня давно живот. Ты вот что попробуй - есть не давай ему, авось сдохнет. Только воду пей".
Я перестал есть - и живот затих, что-то выжидает. Заснул я, проснулся - нет живота. Поел - болит, но уже потише, послабей... Потом еще тише стал, и еще - и все-таки остался...
Теперь я знаю - в нем много всего и кипит сложная жизнь, и всегда может что-то испортиться. Все каким-то чудом работает, просто чудом. Все кипит, крутится, варится, движется, все само за себя решает, а я тут при чем?... Никто меня ни о чем не спрашивает, делают, что хотят. Это спятить можно, никаких у меня прав нет, ни остановить, ни исправить не могу, не вижу, не понимаю... Я сам у себя в гостях. Заняты все - вот-вот попросят. А идти-то куда... куда идти...
ДАН МАРКОВИЧ
Прихожу к приятелю, он говорит: "У меня давно живот. Ты вот что попробуй - есть не давай ему, авось сдохнет. Только воду пей".
Я перестал есть - и живот затих, что-то выжидает. Заснул я, проснулся - нет живота. Поел - болит, но уже потише, послабей... Потом еще тише стал, и еще - и все-таки остался...
Теперь я знаю - в нем много всего и кипит сложная жизнь, и всегда может что-то испортиться. Все каким-то чудом работает, просто чудом. Все кипит, крутится, варится, движется, все само за себя решает, а я тут при чем?... Никто меня ни о чем не спрашивает, делают, что хотят. Это спятить можно, никаких у меня прав нет, ни остановить, ни исправить не могу, не вижу, не понимаю... Я сам у себя в гостях. Заняты все - вот-вот попросят. А идти-то куда... куда идти...
ДАН МАРКОВИЧ
Сегодня не будет цитат, хотя все мы, наверняка, читали "Трёх мушкетёров". А уж фильм-то засмотрели до дыр. Я уже не помню, кто в книге ушёл первым... в жизни первым стал Арамис.
Мы знаем все, ведь мы не дети,
Опасно жить на белом свете.
Но как не жить на свете белом,
Коль любишь жизнь душой и телом.
Века уходят неотложно,
Дуэль исчезнет до конца.
И это к лучшему, возможно.
Но, боже мой, как будет сложно
Ах, боже мой, как будет сложно
Призвать к ответу наглеца
Призвать к ответу наглеца!
Мы знаем все, ведь мы не дети,
Опасно жить на белом свете.
Но как не жить на свете белом,
Коль любишь жизнь душой и телом.
Века уходят неотложно,
Дуэль исчезнет до конца.
И это к лучшему, возможно.
Но, боже мой, как будет сложно
Ах, боже мой, как будет сложно
Призвать к ответу наглеца
Призвать к ответу наглеца!
Бывает, что все люди вокруг по какой-то невидимой команде начинают делать вещи, несовместимые с жизнью.
Я это называю "люди сломались и больше не работают".
Например, недавно иду по подземному переходу со своим знакомым. Проходим мимо бабушки, она просит денег. Через десяток шагов знакомый вдруг останавливается, судорожно начинает шарить в карманах, находит сотню и бежит отдать бабушке. А потом говорит: «Да ты понимаешь, постирал вместе с джинсами. Да она еще рваная в двух местах, теперь все равно нигде не берут, даже в кофейных автоматах».
Или недавно одна моя знакомая купила своему коту на его день рождения живую мышь. Посадила мышку в ванную и запустила туда кота.
Или вот умерли сейчас артисты. Бондарчук и Старыгин. Обязательно станут показывать их похороны. Общие планы издалека в гробу. Все гости похорон будут одеты с уклоном на непримиримое горе, но непременно модно. Женщины в шляпах с мрачными ажурными вуалями, обтягивающие скорбные платья из черных тканей, высокая траурная шпилька. Один раз я видела, как актриса собиралась на похороны, у нее рано закончилась смена и она как раз выгодно успевала к выносу тела. Захожу в гримерную, она спрашивает: «Алесенька, дитя мое, как я выгляжу, губы не слишком ярко?»
Или вот еще случай был. В автобусе. Моя остановка следующая, стою около выхода. Передо мной пара: он и она. Двери открываются, он выходит, а она что-то замешкалась с сумочкой, я спрыгиваю со ступенек первая. Он в этот момент поворачивается, чтобы протянуть ей руку, проявить воспитанность и быть джентльменом. И тут видит - я, а не она. И сразу раз - руку убрал.
Или вот еще про транспорт. Одна девочка недавно возмущается утром в офисе: "И почему я должна уступать место пенсионерам в маршрутке? Я же плачу за это место! Это же не какой-то там обычный автобус!"
Да. Он волшебный!
Я вернулась к той бабке и говорю: «Давайте поменяем деньги. Я вам эти сто рублей, а вы мне те». И сразу ее голосок, вот тот тонкий и молящий, превращается резко в поставленный голос и она кричит: «Это почему? Он сам дал, все видели!» И какая-то дебильная ситуация. Сказать про знакомого, что он дал ей постиранные деньги – это получается заложить человека, плохо же. А если у нее останутся эти сто рублей, то она пойдет на них покупать еду и вдруг выяснится, что деньги не действительны. И тут бабка поймет, что ее обманули. И я ей говорю: «А они сломались. И больше не работают».
Кстати. Самое главное! А потом бывает так, что люди чинятся и работают заново. И вообще оказывается, что сломанной была ты сама. Например. Мне недавно звонит один близкий приятель и говорит: "Алеся. А вот помнишь два года назад?.. Прости меня за это". А там была какая-то ерунда, просто мелкая ситуация, мы после нее все это время счастливо общались. Говорю ему: "Да ты с ума сошел! Я и забыла давно!" И вдруг понимаю, что помню.
© Алеся Петровна
Я это называю "люди сломались и больше не работают".
Например, недавно иду по подземному переходу со своим знакомым. Проходим мимо бабушки, она просит денег. Через десяток шагов знакомый вдруг останавливается, судорожно начинает шарить в карманах, находит сотню и бежит отдать бабушке. А потом говорит: «Да ты понимаешь, постирал вместе с джинсами. Да она еще рваная в двух местах, теперь все равно нигде не берут, даже в кофейных автоматах».
Или недавно одна моя знакомая купила своему коту на его день рождения живую мышь. Посадила мышку в ванную и запустила туда кота.
Или вот умерли сейчас артисты. Бондарчук и Старыгин. Обязательно станут показывать их похороны. Общие планы издалека в гробу. Все гости похорон будут одеты с уклоном на непримиримое горе, но непременно модно. Женщины в шляпах с мрачными ажурными вуалями, обтягивающие скорбные платья из черных тканей, высокая траурная шпилька. Один раз я видела, как актриса собиралась на похороны, у нее рано закончилась смена и она как раз выгодно успевала к выносу тела. Захожу в гримерную, она спрашивает: «Алесенька, дитя мое, как я выгляжу, губы не слишком ярко?»
Или вот еще случай был. В автобусе. Моя остановка следующая, стою около выхода. Передо мной пара: он и она. Двери открываются, он выходит, а она что-то замешкалась с сумочкой, я спрыгиваю со ступенек первая. Он в этот момент поворачивается, чтобы протянуть ей руку, проявить воспитанность и быть джентльменом. И тут видит - я, а не она. И сразу раз - руку убрал.
Или вот еще про транспорт. Одна девочка недавно возмущается утром в офисе: "И почему я должна уступать место пенсионерам в маршрутке? Я же плачу за это место! Это же не какой-то там обычный автобус!"
Да. Он волшебный!
Я вернулась к той бабке и говорю: «Давайте поменяем деньги. Я вам эти сто рублей, а вы мне те». И сразу ее голосок, вот тот тонкий и молящий, превращается резко в поставленный голос и она кричит: «Это почему? Он сам дал, все видели!» И какая-то дебильная ситуация. Сказать про знакомого, что он дал ей постиранные деньги – это получается заложить человека, плохо же. А если у нее останутся эти сто рублей, то она пойдет на них покупать еду и вдруг выяснится, что деньги не действительны. И тут бабка поймет, что ее обманули. И я ей говорю: «А они сломались. И больше не работают».
Кстати. Самое главное! А потом бывает так, что люди чинятся и работают заново. И вообще оказывается, что сломанной была ты сама. Например. Мне недавно звонит один близкий приятель и говорит: "Алеся. А вот помнишь два года назад?.. Прости меня за это". А там была какая-то ерунда, просто мелкая ситуация, мы после нее все это время счастливо общались. Говорю ему: "Да ты с ума сошел! Я и забыла давно!" И вдруг понимаю, что помню.
© Алеся Петровна
В Риме под Новый год не бывает снега.
Сверху город похож на конструктор «лего»,
Сверху всё выглядит как-то совсем по-детски.
Вот мы сидим на площади, словно нэцке –
Миниатюрные гипсовые изваянья.
Вот мы стоим под сводами Сан-Джованни -
О, как мы живы здесь до изнеможенья!
Вот мы в кондитерской выбираем печенье,
Сверху печенье вовсе неразличимо,
Но различим автобус, ползущий мимо –
Группа туристов экскурсоводу внемлет.
Вот эскалатор утаскивает нас под землю –
Вместе с печеньем, с разноязыкой толпою,
С глупой тоскою, забившейся под ребро,
С этой дурацкой, треклятой моей любовью…
А время блокирует выходы из метро.
© Елена Касьян
Сверху город похож на конструктор «лего»,
Сверху всё выглядит как-то совсем по-детски.
Вот мы сидим на площади, словно нэцке –
Миниатюрные гипсовые изваянья.
Вот мы стоим под сводами Сан-Джованни -
О, как мы живы здесь до изнеможенья!
Вот мы в кондитерской выбираем печенье,
Сверху печенье вовсе неразличимо,
Но различим автобус, ползущий мимо –
Группа туристов экскурсоводу внемлет.
Вот эскалатор утаскивает нас под землю –
Вместе с печеньем, с разноязыкой толпою,
С глупой тоскою, забившейся под ребро,
С этой дурацкой, треклятой моей любовью…
А время блокирует выходы из метро.
© Елена Касьян
Что отнято судьбой, а что подарено, -
В конце концов, не все ли мне равно?
Так странно все, что было бы, сударыня,
Печально, если б не было смешно.
И я не тот, ничуть не лучше всякого,
И вы не та, есть краше в десять раз.
Мы только одиноки одинаково,
И это все, что связывает нас.
Когда один из нас падет, поверженный,
Другой - и не заметит впопыхах.
Зачем же я пред вами, как помешанный,
И слезы лью, и каюсь во грехах?
Зачем дрожу, зачем порхаю по небу,
И жду чудес, и все во мне поет?..
Зачем, зачем... Пускай ответит кто-нибудь,
Конечно, если что-нибудь поймет...
Простите мне, что диким и простуженным
Ворвался к вам средь зимней тишины.
Не то беда, что я давно не нужен вам,
Беда - что вы мне тоже не нужны.
И все ж - сама Судьба с ее ударами,
Капризами и ранами потерь, -
Ничто пред блеском ваших глаз, сударыня,
Он светит мне, особенно теперь,
Теперь, когда невзгоды приключаются
Все чаще, все смертельней бьют ветра,
И кажется, что дни мои кончаются,
И остаются только вечера...
Сияйте ж мне, покуда не отмечено
Печатью лет ни сердце, ни чело...
И, видит Бог, сказать мне больше нечего.
Да больше - и не скажешь ничего.
© Михаил Щербаков
В конце концов, не все ли мне равно?
Так странно все, что было бы, сударыня,
Печально, если б не было смешно.
И я не тот, ничуть не лучше всякого,
И вы не та, есть краше в десять раз.
Мы только одиноки одинаково,
И это все, что связывает нас.
Когда один из нас падет, поверженный,
Другой - и не заметит впопыхах.
Зачем же я пред вами, как помешанный,
И слезы лью, и каюсь во грехах?
Зачем дрожу, зачем порхаю по небу,
И жду чудес, и все во мне поет?..
Зачем, зачем... Пускай ответит кто-нибудь,
Конечно, если что-нибудь поймет...
Простите мне, что диким и простуженным
Ворвался к вам средь зимней тишины.
Не то беда, что я давно не нужен вам,
Беда - что вы мне тоже не нужны.
И все ж - сама Судьба с ее ударами,
Капризами и ранами потерь, -
Ничто пред блеском ваших глаз, сударыня,
Он светит мне, особенно теперь,
Теперь, когда невзгоды приключаются
Все чаще, все смертельней бьют ветра,
И кажется, что дни мои кончаются,
И остаются только вечера...
Сияйте ж мне, покуда не отмечено
Печатью лет ни сердце, ни чело...
И, видит Бог, сказать мне больше нечего.
Да больше - и не скажешь ничего.
© Михаил Щербаков
Три вещи может сделать женщина для русского писателя. Она может кормить его. Она может искренне поверить в его гениальность. И наконец, женщина может оставить его в покое…
Это Довлатов сказал, не я.
Когда я думаю об этом, то всякий мужчина представляется мне русским писателем, ибо что большего может сделать женщина для мужчины?
- Ну что ты! – говорит мне приятельница.
– Мужчина и русский писатель, - говорит она, – это две большие разницы! Практически взаимоисключающие!
Я с ней не спорю, Сергей Донатович. Много ли русских писателей видела я вблизи, чтобы спорить с ней?
Вот поэты – другое дело. Совсем другое дело - эти поэты…
© Елена Касьян
Это Довлатов сказал, не я.
Когда я думаю об этом, то всякий мужчина представляется мне русским писателем, ибо что большего может сделать женщина для мужчины?
- Ну что ты! – говорит мне приятельница.
– Мужчина и русский писатель, - говорит она, – это две большие разницы! Практически взаимоисключающие!
Я с ней не спорю, Сергей Донатович. Много ли русских писателей видела я вблизи, чтобы спорить с ней?
Вот поэты – другое дело. Совсем другое дело - эти поэты…
© Елена Касьян
Почему все-таки женщина уходит? Ведь все хорошо, все хорошо. И можно сделать еще лучше. Чего совсем нет, можно построить. Или сыграть. Но она уходит, иногда явно, иногда тайно. Еще можно понять, если женщина уходит, когда все, как говорится, плохо. Но она, злодейка, норовит свалить, когда все наконец-то становится ОК.
И мужчина не понимает, не понимает, не понимает, почему же она уходит. Можно возразить, а Вы, мужчина, не уходите, что ли? Тоже уходите. Но в ваших уходах меньше мистики и больше прагматизма. Больше страсти, больше усталости, больше каких-то понятных потных мотивов.
Слышала я такую теорию от одного умного человека. Ландшафтную, так сказать. Женщина уходит, стремясь к равновесию, она скатывается с неустойчивой горки, добирается до какой-нибудь удобной ямки и там отдыхает. А мужчина, он наоборот, из ямки карабкается на неустойчивую горку. То есть женщина уходит из-за отсутствия равновесия, когда ей надоедать балансировать, а мужчина к этому самому дисбалансу как раз и стремится… Если взять за точку отчета довольно шовинистическую теорию директора Таллинской школы менеждмента Владимира Тарасова "женщина – пустое, мужчина – твердое", то любые уходы – естественное стремление к обратному: женщины – к твердому, к устойчивости, а мужчины – к пустоте, к иллюзорности. Я с Тарасовым (кстати, мы не родственники) не согласна. Мне кажется, что женщина уходит, когда в ее жизни "твердого" становится слишком много, вот она и переливается в пустоту, перестает быть различимой. Она возвращается в свой первоначальный образ в мужских глазах, в женщину, лишенную имени и привычек. Она уходит, словно надев кольцо Всевластия, перестав быть видимой для людей, перейдя в мир теней и призраков, становясь при этом тонкой, прозрачной. Она снова хочет стать открытием!
Потому что она соскучилась. По самой себе. Ей хочется еще раз рассказать близкому человеку, какие она любит книжки. И "как я была маленькая". И что главное она успела понять. Потому что в устойчивом "твердом" мире ей давно не задают вопросов, и она уже успела забыть, какая же она хрупкая и прекрасная и как талантливо училась в художественной школе.
Поэтому так часто женщина уходит (хотя бы мысленно, хоть бы на минуту) к объектам виртуального общения. Вот уж где сплошная пустота! Никто не мешает (невидимый собеседник только помогает) власть поговорить о себе. Но пора, пора, и вот она закрывает почту, отрубает аську, садится к мужу в машину. И молчит. Спросите ее о чем-нибудь для нее важном. А то неизвестно, куда она, горемычная, отправится на следующий день…
© Вера Тарасова. Почему женщина уходит?
И мужчина не понимает, не понимает, не понимает, почему же она уходит. Можно возразить, а Вы, мужчина, не уходите, что ли? Тоже уходите. Но в ваших уходах меньше мистики и больше прагматизма. Больше страсти, больше усталости, больше каких-то понятных потных мотивов.
Слышала я такую теорию от одного умного человека. Ландшафтную, так сказать. Женщина уходит, стремясь к равновесию, она скатывается с неустойчивой горки, добирается до какой-нибудь удобной ямки и там отдыхает. А мужчина, он наоборот, из ямки карабкается на неустойчивую горку. То есть женщина уходит из-за отсутствия равновесия, когда ей надоедать балансировать, а мужчина к этому самому дисбалансу как раз и стремится… Если взять за точку отчета довольно шовинистическую теорию директора Таллинской школы менеждмента Владимира Тарасова "женщина – пустое, мужчина – твердое", то любые уходы – естественное стремление к обратному: женщины – к твердому, к устойчивости, а мужчины – к пустоте, к иллюзорности. Я с Тарасовым (кстати, мы не родственники) не согласна. Мне кажется, что женщина уходит, когда в ее жизни "твердого" становится слишком много, вот она и переливается в пустоту, перестает быть различимой. Она возвращается в свой первоначальный образ в мужских глазах, в женщину, лишенную имени и привычек. Она уходит, словно надев кольцо Всевластия, перестав быть видимой для людей, перейдя в мир теней и призраков, становясь при этом тонкой, прозрачной. Она снова хочет стать открытием!
Потому что она соскучилась. По самой себе. Ей хочется еще раз рассказать близкому человеку, какие она любит книжки. И "как я была маленькая". И что главное она успела понять. Потому что в устойчивом "твердом" мире ей давно не задают вопросов, и она уже успела забыть, какая же она хрупкая и прекрасная и как талантливо училась в художественной школе.
Поэтому так часто женщина уходит (хотя бы мысленно, хоть бы на минуту) к объектам виртуального общения. Вот уж где сплошная пустота! Никто не мешает (невидимый собеседник только помогает) власть поговорить о себе. Но пора, пора, и вот она закрывает почту, отрубает аську, садится к мужу в машину. И молчит. Спросите ее о чем-нибудь для нее важном. А то неизвестно, куда она, горемычная, отправится на следующий день…
© Вера Тарасова. Почему женщина уходит?
У света и счастья очень сходная природа, во всяком случае, для меня - это что-то, что пробивает насквозь.
Не так давно спрашивал - что называете счастьем, добрые люди?
Добрые люди отвечали разное, я думал о своем.
Счастье - это очень тугое и острое состояние, сиамский близнец печали. Или даже не печали, а чувства моно-но аваре, пронзительной красоты и хрупкости всего живого. Это всегда здесь-и-сейчас, и в то же время - вечность. Чувство невероятного счастья бьет меня насквозь, когда я просто стою посреди города, парка или света, и вижу этот мир таким, какой он есть, - мокрый, взъерошенный, грязноватый снизу, золотой и синий сверху, смертный мир. И одновременно - мир бесконечного "да" на все, что только не пожелаешь, пространства, где любой звук - гармоничен и протяжён вдоль невидимой нити, и эти нити суть свет, и несть им числа. То место, где эти два мира смыкаются, и есть я, и быть между ними - означает счастье.
Это почти невыносимое состояние, я понимаю, почему люди стараются, чтобы его было поменьше, чтобы можно было войти в этот поток, зачерпнуть, сколько удастся - и поскорее выйти. "Счастье длится краткий миг," - говорят они, и я им верю, но теперь знаю другое.
Счастье - это стержень, на который я насажен, как бабочка, я могу отвлечься от него, когда чем-то очень сильно занят, но стоит пошевельнуться, как я чую этот прут во всем теле, он бьет от меня вверх и вниз так, как может бить только свет, иногда я чувствую его течение, вернее, шевеление, будто клинок вздыхает в ножнах во сне. И это - признак меня, и других признаков меня нет, но конкретно этого пока вполне достаточно.
Самое интересное то, что для него не нужно никаких условий. Необходимы некоторые формальности, чтобы я при всем этом оставался жив, но и только.
(с) Александр Шуйский (Стрейнджер)
Не так давно спрашивал - что называете счастьем, добрые люди?
Добрые люди отвечали разное, я думал о своем.
Счастье - это очень тугое и острое состояние, сиамский близнец печали. Или даже не печали, а чувства моно-но аваре, пронзительной красоты и хрупкости всего живого. Это всегда здесь-и-сейчас, и в то же время - вечность. Чувство невероятного счастья бьет меня насквозь, когда я просто стою посреди города, парка или света, и вижу этот мир таким, какой он есть, - мокрый, взъерошенный, грязноватый снизу, золотой и синий сверху, смертный мир. И одновременно - мир бесконечного "да" на все, что только не пожелаешь, пространства, где любой звук - гармоничен и протяжён вдоль невидимой нити, и эти нити суть свет, и несть им числа. То место, где эти два мира смыкаются, и есть я, и быть между ними - означает счастье.
Это почти невыносимое состояние, я понимаю, почему люди стараются, чтобы его было поменьше, чтобы можно было войти в этот поток, зачерпнуть, сколько удастся - и поскорее выйти. "Счастье длится краткий миг," - говорят они, и я им верю, но теперь знаю другое.
Счастье - это стержень, на который я насажен, как бабочка, я могу отвлечься от него, когда чем-то очень сильно занят, но стоит пошевельнуться, как я чую этот прут во всем теле, он бьет от меня вверх и вниз так, как может бить только свет, иногда я чувствую его течение, вернее, шевеление, будто клинок вздыхает в ножнах во сне. И это - признак меня, и других признаков меня нет, но конкретно этого пока вполне достаточно.
Самое интересное то, что для него не нужно никаких условий. Необходимы некоторые формальности, чтобы я при всем этом оставался жив, но и только.
(с) Александр Шуйский (Стрейнджер)
И ты идешь по городу, и за тобой летят бабочки.
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
© Изя Райдер
Мама на даче, ключ на столе, завтрак можно не делать. Скоро каникулы, восемь лет, в августе будет девять. В августе девять, семь на часах, небо легко и плоско, солнце оставило в волосах выцветшие полоски. Сонный обрывок в ладонь зажать, и упустить сквозь пальцы. Витька с десятого этажа снова зовет купаться. Надо спешить со всех ног и глаз - вдруг убегут, оставят. Витька закончил четвертый класс - то есть почти что старый. Шорты с футболкой - простой наряд, яблоко взять на полдник. Витька научит меня нырять, он обещал, я помню. К речке дорога исхожена, выжжена и привычна. Пыльные ноги похожи на мамины рукавички. Нынче такая у нас жара - листья совсем как тряпки. Может быть, будем потом играть, я попрошу, чтоб в прятки. Витька - он добрый, один в один мальчик из Жюля Верна. Я попрошу, чтобы мне водить, мне разрешат, наверно. Вечер начнется, должно стемнеть. День до конца недели. Я поворачиваюсь к стене. Сто, девяносто девять.
Мама на даче. Велосипед. Завтра сдавать экзамен. Солнце облизывает конспект ласковыми глазами. Утро встречать и всю ночь сидеть, ждать наступленья лета. В августе буду уже студент, нынче - ни то, ни это. Хлеб получерствый и сыр с ножа, завтрак со сна невкусен. Витька с десятого этажа нынче на третьем курсе. Знает всех умных профессоров, пишет программы в фирме. Худ, ироничен и чернобров, прямо герой из фильма. Пишет записки моей сестре, дарит цветы с получки, только вот плаваю я быстрей и сочиняю лучше. Просто сестренка светла лицом, я тяжелей и злее, мы забираемся на крыльцо и запускаем змея. Вроде они уезжают в ночь, я провожу на поезд. Речка шуршит, шелестит у ног, нынче она по пояс. Семьдесят восемь, семьдесят семь, плачу спиной к составу. Пусть они прячутся, ну их всех, я их искать не стану.
Мама на даче. Башка гудит. Сонное недеянье. Кошка устроилась на груди, солнце на одеяле. Чашки, ладошки и свитера, кофе, молю, сварите. Кто-нибудь видел меня вчера? Лучше не говорите. Пусть это будет большой секрет маленького разврата, каждый был пьян, невесом, согрет, теплым дыханьем брата, горло охрипло от болтовни, пепел летел с балкона, все друг при друге - и все одни, живы и непокорны. Если мы скинемся по рублю, завтрак придет в наш домик, Господи, как я вас всех люблю, радуга на ладонях. Улица в солнечных кружевах, Витька, помой тарелки. Можно валяться и оживать. Можно пойти на реку. Я вас поймаю и покорю, стричься заставлю, бриться. Носом в изломанную кору. Тридцать четыре, тридцать...
Мама на фотке. Ключи в замке. Восемь часов до лета. Солнце на стенах, на рюкзаке, в стареньких сандалетах. Сонными лапами через сквер, и никуда не деться. Витька в Америке. Я в Москве. Речка в далеком детстве. Яблоко съелось, ушел состав, где-нибудь едет в Ниццу, я начинаю считать со ста, жизнь моя - с единицы. Боремся, плачем с ней в унисон, клоуны на арене. "Двадцать один", - бормочу сквозь сон. "Сорок", - смеется время. Сорок - и первая седина, сорок один - в больницу. Двадцать один - я живу одна, двадцать: глаза-бойницы, ноги в царапинах, бес в ребре, мысли бегут вприсядку, кто-нибудь ждет меня во дворе, кто-нибудь - на десятом. Десять - кончаю четвертый класс, завтрак можно не делать. Надо спешить со всех ног и глаз. В августе будет девять. Восемь - на шее ключи таскать, в солнечном таять гимне...
Три. Два. Один. Я иду искать. Господи, помоги мне.
© Изя Райдер
...из карманов в карманы
за зубами под снегом укрой
знаю - эти обманы
называются детской игрой
ах ты Боже мой кожею
чувствую сбереги
и сегодня пусть тоже я
встал не с нужной ноги
не азарт не нажива
не магнолии розовый цвет
на разрыв сухожилий
мне не нужен ответ и совет
предпоследних иллюзий
незнакомый еще аромат
если выдержат шлюзы
не подсуден и не виноват...
© Нахум Виленкин
за зубами под снегом укрой
знаю - эти обманы
называются детской игрой
ах ты Боже мой кожею
чувствую сбереги
и сегодня пусть тоже я
встал не с нужной ноги
не азарт не нажива
не магнолии розовый цвет
на разрыв сухожилий
мне не нужен ответ и совет
предпоследних иллюзий
незнакомый еще аромат
если выдержат шлюзы
не подсуден и не виноват...
© Нахум Виленкин