Лет семь назад наша Каринка решила круто изменить свою жизнь. Потому что в очень важном военном министерстве, где она дослужилась до немалой должности, ей сказали, что выше капитана армянская женщина не прыгнет. И что рыпаться дальше не имеет смысла.
-Почему?- возмутилась Каринка.
-Потому,- последовал исчерпывающий ответ.

Кто читал про нашу Каринку, тот понимает – в этом министерстве работают на голову фееричные идиоты. Потому что только идиоты могут вот так взять и упустить лучшего в мире диверсанта.
Знаете, как она устроилась туда на работу? Пришла с двумя дипломами о высшем образовании, сказала, что горит желанием служить родине. Её погнали стрелять. Сестра легко взяла все мишени.
-У вас какой разряд?- уважительно спросили её.
-Никакой. Я стреляла один раз в жизни, с нашего балкона, в физрука напротив.
-Попали?- перепугался инструктор.
-Ему просто повезло.
Взяли сразу. Сказали, что впервые встречают такую девушку.
Ещё бы! Со всей ответственностью заявляю – вторую такую девушку не сыскать. Случись ещё одна такая Каринка – и участь человечества была бы решена не в пользу человечества.

И теперь, после четырёх лет беззаветной службы ей говорят, что женщине выше капитана не подняться.
-Да пошли вы в жофедрон,- плюнула на порог важного военного министерства Каринка и ушла в художники.

Для начала купила себе Фиесту, ровесницу отца-основателя концерна Генри Форда.
Такую, знаете, маленькую, двухдверную, по резвости ничем не уступающую черепахе Тортилле машинку. Пробег всего ничего, 38000 километров. Мы сопоставили возраст и состояние Фиесты с пробегом и решили, что спидометр обнуляли как минимум раз двадцать.
-Ничего,- махнула рукой Каринка,- зато машина. Разбогатею на батике, куплю себе новую.

И поехала переобувать свою кровиночку. Потому что у кровиночки такие лысые шины, что никакие тормозные колодки её не удерживают. При попытке припарковать она скользит вдоль обочины до какого-нибудь упора и только там счастливо успокаивается.

В магазине Каринку обрадовали известием. Шины к такой машине уже не производят. В ассортименте имеются другие, к новой Фиесте.
-Переобувайте в шины новой,- велела Каринка.

Новые шины были машине несколько велики и элегантно подпирали крыло и бампер. Поэтому когда сестра поворачивала или шла на разворот, лязг стоял такой, что закладывало уши всему Еревану. Каждый ереванец знал – едет начинающий предприниматель, художник по росписи по ткани Каринэ Абгарян.

Однажды к нам в гости приехали две замечательные девушки из Москвы. Варя и Маша. Варя была армянкой коренного московского разлива, про родину предков знала три слова – Арарат, Азнавур, Айвазовский. Ехала, таксказать, обогатиться корнями. Маша, девочка из русской семьи, поехала за компанию.
Ереванский аэропорт встретил московских девушек неожиданно цивильными интерьерами.
-Хохо,- обрадовались девушки,- Европа!
На выходе образ Европы был несколько смыт шумной встречающей толпой. Толпа радостно принимала каждого пассажира, расспрашивала имя и по цепочке передавала:
-Ашотик Гукасян. Есть встречающие?
-Вай, Ашотик-джан,- теряла сознание какая-нибудь впечатлительная тётка и продолжала вещать из глубокого обморока,- вай, свет моих глаз прилетел!

Когда, балансируя на 11 сантиметровых каблуках, из аэропорта выплыли наши грациозные леди, толпа несколько притихла и даже расступилась. В освободившемся проёме девушки увидели Каринку. Обрадованные, полетели, как на свет в конце туннеля.
"Свет в конце туннеля", не мешкая, загрузила девушек в свою машину, закидала сверху багажом и повезла домой. По возможности стараясь ехать по прямой.
Только кто хоть раз бывал в Ереване, тот знает – в городе лишь одна прямая улица. Называется пр. Маштоца, долго стелется по центру, упирается в Матенадаран, а потом резко поворачивает направо. Поворот направо венчается перекрёстком с круговым движением.

Так как девочки посещать с дороги Матенадаран отказались, Каринке ничего не оставалось, как с оглушительным лязгом повернуть направо, а далее крутить петлю на перекрёстке с круговым движением, чтобы проехать вверх, в сторону микрорайона Райком. Варя с Машей тихо ржали под сумками. Армения им определённо начинала нравится.

На следующий день сестра повезла их на Севан. Пугать страшными водоворотами и двухголовыми змеями.
По дороге Фиесту обогнал 570-й Лексус. Какие-то подозрительные молодые парни, высунувшись в окна, что-то показывали Каринке руками.
Варя с Машей перепугались до смерти.
-Только не тормози,- взмолились,- они хотят изнасиловать нас!
-Это ещё вопрос кто кого изнасилует!- рявкнула Каринка и стала на ходу со скрипом опускать стекло. Чтобы доходчиво объяснить. Стекло почему-то красиво застряло на полпути.
Молодые люди меж тем показывали руками налево и что-то кричали.
-Вахмамаджан!- проснулись в Варе армянские корни.- Каринэ, дорогая, газуй! Намекают, что хотят с нами налево пойти.

Варя допустила большую ошибку. При нашей Каринке нельзя произносить слово «газуй». При слове «газуй» в Каринке отключается мозг и просыпается демон скорости. Он заставляет Каринку мчаться вперёд, игнорируя тормоза, в манящие кудлатые дали.
Об этом демоне скорости много чего интересного может рассказать Каринкин автоинструктор. Когда заикаться перестанет. А пока он пьёт успокоительное и регулярно посещает логопеда.
Варя про демона скорости, конечно же, ничего не знала. Вот и сказала «газуй». А Каринка, услышав запретное слово, переключилась на крайнюю скорость и рванула вперёд.
Молодые люди из 570-го Лексуса какое-то время наблюдали, как Фиеста, сверкая пятками, летит бешеной табуреткой по Севанской трассе. На заднем стекле в бинокль можно было разглядеть бледные лица московских девочек.
-Налево – это ещё не самое страшное, что может случиться с человеком,- как бы говорили эти лица.

Догнал Лексус Каринку под стрелкой на Красносельск. Обиженная таким беспардонным отношением Фиеста чихала на крутом подъёме и скатывалась вниз. Лексус проехал мимо, остановился у обочины.
Из машины вывалились четыре амбала. Обошли Фиесту, молча дотолкали до макушки подъема.
-Сестра,- заглянули в щель заклинившего окна,- ты так быстро рванула, что мы не успели спросить, где поворот на Сисиан!
-А вон там,- махнула рукой Каринка, с лязгом развернулась и пришпорила в обратном направлении.

Варя и Маша недавно звонили мне, спрашивали, когда лучше ехать в Армению, чтобы тутовки привезти.
-Сейчас самый сезон,- напутствовала я.
Каринка их с нетерпением ждёт. Готовит поездку в Карабах. Видимо, планирует заодно передвинуть демаркационную линию чуть правее. Километров на пятьсот.
Очень важное военное министерство небось кусает себя в локти.
Ещё бы, такого диверсанта прозевали!

А Фиесту Каринка продала. Притом как-то неожиданно для себя.
Вот как это было.
Однажды Каринка ехала в сопровождении полицейской машины домой. Вообще, полиция Каринку любила. Несколько раз тормозила чисто поржать. Однажды вызвалась сопровождать её до дома. Сестра в принципе не возражала. Ехала перед новенькой полицейской Тойотой, старалась не поворачивать, чтобы не доводить до истерики полицейских. И надо же было такому случиться, что именно в этот день от её машины отвалилась какая-то важная запчасть и осталась элегантно лежать на дороге! Истерика с полицейскими приключилась такая, что у одного из них на почве нервного смеха поднялось давление.

Каринка пожала плечами и поехала в знакомую автомастерскую – приклеивать запчасть обратно. Сдала машину, села курить в тень красноречивой вывески «Жештанчик-Шинамантаж».
Мастер поднял автомобиль на подъёмник, начал отковыривать днище. Днище не отковыривалось. Отошёл за подмогой. В эту минуту машина сорвалась с подъёмника и с высоты человеческого роста рухнула вниз.
Хозяин автомастерской молча обошёл руины машины, отслюнявил Каринке две тысячи долларов и лаконично сказал:
-Извини, сестра.
Вот так Каринка неожиданно для себя стала удачливым бизнесменом. Потому что купить старую машину за 1500 и продать за 2000 может только удачливый бизнесмен!

© Наринэ Абгарян. Про нашу Каринку

Астрид Линдгрен — совершенно из своих книг. Она замечательная, она худая, высокая, очень веселая, очень живая и как-то очень непосредственно на все реагирующая. Когда я первый раз пригласила ее домой, Жене было три года. Она пришла к нам — Женя уже спал. Она немедленно его разбудила, посадила на ковер и начала с ним играть. Вот это Астрид Линдгрен. А когда мы ее проводили этим же вечером в гостиницу «Россия», а там второй троллейбус делает круг, — она вышла из троллейбуса и начала танцевать. В час ночи. Прощаясь с нами. И настолько это было заразительно, что мы с Симой должны были ей ответить и тоже исполнили какие-то танцевальные па в пустом троллейбусе.

Она поражает живой душой. И я как-то ее спросила: откуда ты взялась вообще такая? Я знала ее биографию. Она была замужем за небольшим бизнесменом, работала секретаршей-машинисткой в его бюро. Дети, никакого высшего образования, — дочка фермера. «Эмиль из Леннеберги» — это биография ее отца, мальчик Эмиль — таков был ее отец. И я ей говорю: ну откуда ты взялась такая, откуда эта фантазия и все прочее? Она говорит: о, это очень понятно, это очень легко объяснить. Я выросла в тени великой любви. Мой отец, когда ему было семнадцать лет, на ярмарке увидел девочку. Четырнадцатилетнюю девочку в синем платье с синим бантом. И влюбился. Ждал, пока ей исполнится восемнадцать лет, попросил ее в жены и получил ее в жены. Он ее обожал. Мы были довольно бедные фермеры, у нас был один работник и одна работница (это бедные фермеры), мама доила коров, делала всю работу. Но каждое утро начиналось с молитвы отца — он благословлял бога за то, что ему послали эту чудо-жену, эту чудо-любовь, это чудо-чувство. И вот мы в тени этой великой любви, обожания выросли, и это, очевидно, сделало нас такими, с братом. Я говорю: а мама? — «Мама умерла десять лет назад». Я говорю: господи, а отец? «Отец жив». — «Как же он пережил, ужасно, наверное, смерть матери?» Она говорит: «Что ты! Он благословляет каждый день бога, что боль разлуки выпала ему, а не ей». Меня это потрясло. Вот Астрид Линдгрен.

© Подстрочник: Жизнь Лилианны Лунгиной, рассказанная ею в фильме Олега Дормана.

Люблю лето.
За распахнутые ставни, за шторы на ветру, за горький кофе с горстью последней, приторно-сладкой черешни. За то, что можно ходить босиком, путаться в длинном подоле простенького сарафана, щуриться жаркому солнцу. Быть беззаботной и беззаветно влюблённой – невзирая на возраст, на морщинки вокруг глаз, на неизменно обёрнутое в прошлое лицо.

Люблю лето.
За скоропалительные грозы, за охровый дух опалённой земли, за багряные закаты на самом излёте дня, когда ещё вздох – и последний луч, цепляя синий край земли, уйдёт в небытие. И с тихим перешёптыванием высыпают звёзды.

Люблю лето.
За жаркие объятия, за капельки пота на висках и сгибах локтей, за выгоревшие ресницы, за шершавые губы. За то, что можно быть такой, какой ты была когда-то. Когда-то была – и больше не будешь.
За высокие каштаны, что растут напротив дома камерной музыки. Можно укрыться за их могучими спинами, гладить по шершавым бокам и оплакивать свою канувшую в лету любовь. Ах, как это больно, когда тебе двадцать. Бедная, бедная моя девочка. Дотянуться из своего лета в твою двадцатилетнюю весну, прижать к груди и шептать наивные и бестолковые слова. Всё будет хорошо, милая, всё будет хорошо. И это пройдёт.

Люблю лето.
За медовый привкус полдня, за небрежные причёски, за пёстрые побрякушки, за истоптанные балетки, за лоскутное покрывало городских улиц. За своих девочек. До вас проще дотянуться-достучаться летом, ведь потом дожди и снега, и каждая в своём коконе, в своём бесконечном сне – додержаться, дожить, долететь, домечтать.
Обнять, прижать к груди, шептать наивное и бестолковое всё будет хорошо, милая, всё будет хорошо.
И это пройдёт.

© Дневник Наринэ Абгарян

По совокупности трех переписок и одного разговора сегодня:
«Я всё время чувствую себя несчастной...»
«Я всё время жду от жизни удара в лицо или спину...»
«Со стороны посмотреть – у меня всё есть для счастья, но мне не хочется жить – я боюсь жить...»
«У меня всё время в голове вертится – почему она такая дрянь? Она вчера не брала трубку поздно вечером, когда я звонила. Я уверена – видела мой номер и сбрасывала. А сегодня утром позвонила и сказала, что вчера легла спать раньше, потому что плохо себя чувствовала и на работу рано. Почему она стала так плохо ко мне относиться? Вот она обещала перезвонить вечером, я хочу ей ВСЁ высказать! Что значит: «Не надо!»? В каком смысле: «Зачем?». Мне плевать, что там у неё! Пусть ей будет неприятно! Мне же неприятно!»

Главный вопрос к себе: «Хочу ли я быть счастливым человеком НА САМОМ ДЕЛЕ? ЗАЧЕМ мне быть несчастным?».
Честный ответ требует глубинных раскопок. Не все справляются самостоятельно. Далеко не все... Нужны инструменты для этих раскопок (методики, психологи, психоаналитики).

Во многих из нас сидит подсознательная необходимость специфической ИНДУЛЬГЕНЦИИ НЕСЧАСТЬЕМ.

Если ты счастлив (хоть в полном одиночестве в шалаше с водой и краюшкой хлеба) и ПРИЗНАЕШЬ себя счастливым, ты несешь Ответственность за свою судьбу и за все её повороты.
Ты получил БОЛЬШЕ чем большинство среднестатистических человекоединиц и поэтому должен ОТДАВАТЬ, ОТДАВАТЬ, ОТДАВАТЬ.
Реальное счастье всегда РАСШИРЯЕТ Поле и ЭМАНИРУЕТ Свет.
Счастье всегда - Щедрость. Души, сил, любых проявлений.
Счастье хочет ДЕЛИТЬСЯ.
Счастье НЕ БОИТСЯ БЫТЬ.
Счастье найдет себя в капельке росы, в котором отразилось солнце, на листике куста, растущего за окном у постели парализованного человека.
Для Счастья чужое счастье становится дополнением, а чужое несчастье – поводом укрепиться в своей уверенности в себе и оказать помощь другому.

Если ты несчастен (хоть сидя под опахалами на золотом троне посреди атомоходной и ледокольной яхты длиной в 500 метров), это даёт индульгенцию безответственности и право на ТРЕБОВАНИЯ к Мирозданию и окружающим ДАВАТЬ, ДАВАТЬ, ДАВАТЬ.
Несчастье сжимает Поле и поглощает Свет как Черная Дыра.
Несчастье всегда – Жадность. Несчастье требует, отбирает, отсасывает и высушивает.
Несчастье боится ВСЕГО: жизни, смерти, всего, что между.
Несчастье найдет себя в любом событии простым «но», которое всегда наготове: «Да, я ..., но это могло случиться раньше, и тогда бы...», «Да, мне..., но у ... оно больше, толще и ваще...».
Для Несчастья чужое счастье – оскорбление и стимул искать подвох и скрытые несчастья.
Чужое несчастье ВСЕГДА несоизмеримо меньше по масштабу и восприятию по сравнению со своим.
Своё несчастье холится, лелеется и вставляется в золотую раму с резными завитушками.

Посмотри на себя в Прямое Зеркало – ОНО ТЕБЕ НАДО?

Если да, надо искать глубинные причины СТРАХА ПЕРЕД ЖИЗНЬЮ. Это – отдельная тема.

Если нет, необходимо два решительно-разрешительных шага.

Начни РАЗРЕШАТЬ себе быть счастливым человеком сразу в двух масштабах:
- в самом Большом - ты ЖИВЕШЬ здесь и сейчас. ТЫ – уникальное явление – ЖИВЕШЬ;
- и в самом малом – постоянно находить и испытывать счастье от самых крохотных ПРОЯВЛЕНИЙ Жизни, начиная с запаха свежего хлеба из булочной, мимо которой идешь на работу, или прекрасного лица, мимо которого проезжаешь в автобусе. Ты не съешь этот хлеб и, возможно, никогда больше не встретишь обладателя этого лица, но тебе было дано ощутить Прекрасное Проявление Жизни. Оно формально никак не относится к тебе, но существует одновременно с тобой.

Попробуй научиться ПОДНИМАТЬ и УДАЛЯТЬ свою Точку Обзора (ТО) происходящего с тобой и вокруг тебя.
Ты смотришь на Человечество, страну, общество, семью как УДАЛЕННЫЙ НАБЛЮДАТЕЛЬ. Привыкни к этой ТО.
Потом можно вернуться в обычный масштаб явлений, но эта ТО должна постоянно БЫТЬ с тобой на краю сознания. Этакий постоянно включенный КООРДИНАТОР ВАЖНОСТИ и Камертон Истинности.

Дуализм – не просто заумно-философское и абстрактно-физическое понятие. Он дан нам постоянно в ощущениях и восприятиях.
Да, мы - муравьи на ленте Мёбиуса Мироздания, но, в то же время, мы (КАЖДЫЙ ИЗ НАС)– необходимые и уникальные явления, создающие и трансформирующие это Мироздание.
Помните классическое «А если бы он вез патроны?!»? Так вот, мы все «везем патроны». Каждый из нас - индивидуально отлитые и НЕОБХОДИМЫЕ. Абсолютно необходимые патроны, которые Несчастье отказывается везти.

© Индульгенция несчастьем

Я сидела в свежевырытой яме во дворе и ждала Антона. Антон был из соседнего двора, но горячую воду искали только у нас и ямы были вырыты только у нас. Яма была рыжая, глиняная и на ее стенках уже проросли какие-то ромашки. Антон пришел и спрыгнул в яму. Мы с ним немного поговорили. Вдруг по стене ямы быстро-быстро пополз маленький, крошечный паучишка. Я пауков боюсь всю жизнь до визга, но этот был совсем с миллиметр, наверное. Я уже занесла палец, чтобы его раздавить (я негуманная), но что-то меня остановило.
- Ой, - пискнула я, - паук!! Я боюсь!!

Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Надо ли говорить, с каким искренним восхищением я на него посмотрела?
Мне было три года, ему четыре.
Сверху ямы за нами присматривала моя бабушка.
Я на всю жизнь запомнила этот невесть откуда донессшийся до меня сигнал "стоп". Не надо самой убивать паука, когда рядом есть мальчик, способный на роскошный щелбан.

Но нечасто ему следовала. Было время, когда мне казалось, что с моими огромными пауками разных мастей не справится никто, кроме меня. И справлялась сама.

Давайте посмотрим, что такое женская гиперфункциональность. Это то, что случилось бы со мной окончательно, если бы я в свои три года не услышала этот древний "стоп".

Паук первый. "Я сама, потому что ты не справишься".
Я смотрю на Антона, понимаю, что он слишком хилый, заранее его презирая, убиваю паучка сама, небрежно говорю- смотри, я паука убила. Антон как оплеванный вылезает из ямы, или ищет зверя покрупнее, чтобы мне что-то доказать, но я горжусь собой как дура, потому что я сильнее Антона. Ну и я вообще храбрая.

Паук второй. "Я всегда знаю все и расскажу тебе"
Антон убивает паука, а я ему говорю - Антон, а что ты вообще знаешь про пауков?? У них восемь ног, например, ты знаешь?
Быстро выскакиваю из ямы, несусь домой, хватаю Брэма и бегу обратно, чтобы изучить все вместе с Антоном. Антон пытается сбежать, но я недоумеваю- как ему может быть неинтересно такое? Как он может отважно сразиться с пауком, не получив при этом никакого ликбеза про восемьног?
К яме со всех ног бежит Антонова бабушка. Антон вырывается и плачет, я, тряся бантиком, зачитываю вслух куски.

Паук третий. "Я знаю все лучше, чем ты, ты меня не переспоришь"
Антон убивает паука, а я ему говорю - Антон, а что ты вообще знаешь про пауков?? У них восемь ног, например, ты знаешь?
-- Знаю, - важно говорит Антон, - У меня дедушка орнитолог ( или офтальмолог). У них еще есть жала.
- Не жала, а жвала, - смеюсь я , - ха-ха- ха!! Не умеет отличить жала от жвала! Маркетинг от франчайзинга! Щас я тебе расскажу, - говорю я, придерживая Антона за футболку, - что такое флюктуация.
И, тряся косичками, говорю сорок пять минут. Антон обмякает.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук четвертый. "Быстро, быстро развиваем отношения!"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Надо ли говорить, с каким искренним восхищением я на него посмотрела?
-- А теперь поцелуй меня, - прошептала я томно, закрыв глаза и подставив щечку.
-- Я не готов, - стесняется Антон, - я это... только пауков пока могу...
-- Нет, теперь тебе необходимо меня поцеловать, - топаю я ногой, - иначе все это будет не по правде! Если ты убил паука, ты меня любишь!
- Я пока просто убил паука, - оправдывается Антон, - мне надо разобраться в своих чувствах...
- Нет, это символически много значит! Ты уже взял на себя ответственность!
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук пятый. "Я тоже не хуже!"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
-- Хо-хо! - вскричала я. - Красивая - это фигня. Я тоже могу как ты!
После этого за пять минут я нахожу восемь братьев покойного и со смаком размазываю их пальцем по стенке ямы.
Антон мрачнеет или даже испуганно икает.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук шестой. " Щас я тебя развеселю!"
После убийства Антоном паучишки я преисполняюсь благодарности и хорошего настроения. -- Я тебе сейчас спою, - говорю я Антону, и, отставив ножку в сандалике, пою и пляшу сорок пять минут.
Антон пытается выбраться из ямы, но я его не пускаю, потому что у меня обширный репертуар.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук седьмой. "Ты все сделал не так, я покажу как надо"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку.
Я с презрением на него посмотрела.
- Ты вот его убил неаккуратно, - сказала я, - а теперь восемь ног будут валяться по всей яме. Смотри, как надо убивать пауков!
И быстро-быстро левой рукой нахожу и убиваю восемь братьев покойного. Аккуратно собирая в мешочек останки.
Антон испуганно икает.
К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук восьмой. "Ты не так ко мне относишься, я научу как надо".
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Я холодно на него посмотрела.
- В чем дело, дарлинг? - испуганно икая, спросил Антон.
- Ты не так сказал, - отчеканила я. - Ты сказал тихо. Говори отчетливо, чтобы я слышала каждое слово! Тогда я тебе поверю!
- Я смущаюсь, - сказал Антон.
- На этом этапе отношений неправильно смущаться! - сказала я и махнула косичкой. - Это второй этап ухаживаний, по Грэю, надо все делать четко, четко доносить до женщины свои месседжи! Сейчас ты снова мне скажешь, а потом мы поцелуемся! Это будет норма и стандарт!
...Антон карабкается вверх, я презрительно насвистываю марш ему в спину сквозь выпавший молочный зуб, бабушка Антона подает ему руку и они вместе убегают со всех ног.

Паук девятый. "Я страшно современная и остроумная"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Я захохотала.
-- Ты вылитый рыцарь, - сказала я сквозь смех, - ты не находишь, что все, что произошло между нами- так забавно?
- Э...- сказал Антон.
- Ну посмотри, все эти нормы, стандарты, комплименты, все это такая пошлость! Как в учебнике по психологии. Я выше этого! Паук такой дурак, классная рифма, как палка-селедка, да? тебе читали Незнайку? Не заморачивайся! Между нами ничего серьезного, расслабься! Паук тебя ни к чему не обязывает! Я тебе сейчас анекдот про пауков расскажу! Только он пошлый, закрой уши!
...К яме со всех ног бежит бабушка Антона.

Паук десятый. " Я тебе объясню всю себя"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
-Как ты хорошо сказал! - восхищаюсь я. - А знаешь, когда ты его убивал, я почувствовала такое щекотание в носу... обычно это перед слезами... Я ведь, знаешь, очень люблю плакать... Ты не плачешь, мальчики не плачут... А девочки плачут... я девочка... я плачу каждый вечер... И так боюсь пауков... Я думаю, что это вытесненное желание убийства родителей...Я читала у Фрейда, но не поверила- я , знаешь, на самом деле, такая недоверчивая... Когда ты вот это сказал, пржеде чем защекотало в носу. я подумала- а вдруг он мною манипулирует? вдруг он говорит это специально, чтобы я им восхитилась? Но потом я подумала, что вдруг ты говоришь это с чистой душой? Мне очень сложно поверить в чистую душу, вдруг обманут... Я еще подумала, Антон, только ты не смейся, что вдруг я на тебя произвела отталкивающее впечатление? Нет-нет! я потом подумала еще и поняла, что это вряд ли... потому что ты на меня так взглянул... и у меня защекотало в носу....Иногда у меня еще щекочет перед тем, как чихнуть,но тут явно было не это... явно предчувствие... предчувствие чего-то светлого, что могло бы между нами быть...Я очень чувствительная во всем, что касается отношений, ты знаешь? Антон? Антон, ты завтра выйдешь? Я тебе еще должна сказать про эманации и сенситивность, это так важно для того, чтобы ты лучше понимал, какая я...Лидия Васильевна, не тащите его так из ямы, вы ему воротник оторвете... Я так волнуюсь, когда что-то слишком быстро... И без объяснений....Я вообще очень всегда волнуюсь, вы знаете...

Паук одиннадцатый "Мы будем жить теперь по новому"
Антон занес руку и роскошным щелбаном убил паучишку. А потом пробормотал, что я самая красивая и очень ему нравлюсь.
Надо ли говорить, с каким искренним восхищением я на него посмотрела?
- Как зовут твою маму? - промурлыкала я.
- Нина Андреевна, - сказал Антон.
- Ах да, я ее видела у нас возле третьего подъезда. Роскошная женщина, но ее макси ей совсем не идет. Я тебе дам телефончик портнихи моей мамы, передашь своей, пусть сошьет приличное. Сколько у вас комнат?
- Ну две, - сказал Антон.
-- Ага... гм... кхм... Если продолбить стенку... вы еще так не сделали? Сделайте, это будет хорошо. На стене ковер висит?
- Угу...
- Ковер убрать, у тебя аллергия. Ты творог ешь?
- Неа, я его ненавижу.
- Надо есть, у тебя молочные зубы меняются. Я вот ем - видишь, дырка- и у меня очень быстро растут новые. Видишь, дырка? Эээ? Ыыы? Я ем пачку в день. Ты тоже ешь, это будет хорошо. Кот у тебя есть?
- Ну есть...
- Кота надо привить. И вычесывать. Запомнил? Привить кота, продолбить стенку, и творог. Ах да, и мама. И ковер. Это будет хорошо. Я тебе потом списком напишу. Дай мне адрес электронки? А, ты читать еще не умеешь? Антон, это уж вообще. Завтра придешь ко мне, будешь учиться. И творог заодно поешь, я прослежу...Антон, что ты делаешь с убитым пауком? Воскресить пытаешься? Лидия Васильевна, он только что отказался есть творог и засунул грязные пальцы в рот, я вам завтра принесу специальное мыло от микробов, в семь утра, чтобы все успели умыться...Сказал что я дура, но я не обижаюсь, мальчик у вас хороший, перспективный...Это будет хорошо....

Антинаучное пояснение:
Гиперфункциональность - это когда даму вечно несет, она не может остановиться, непрерывно или говорит, или делает, или хочет говорить, или хочет делать. Знает все как надо и вообще знает все. Она активна, ответственна, зачастую язвительна, или все время шутит, или дает отпор. Не дает наступить себе на горло, оставляет всегда за собой последнее слово, успешно сражается с мужчиной на всех фронтах, драматична, артистична, остроумна или вечно взволнована, способна на истерику и клоунаду да и вообще спроста слова не скажет, спуску не даст, всем покажет и докажет, со всем справится и горящего коня спасет. Мужчинам в отношениях с такой дамой очень трудно успеть что-то сделать, начать что-то делать или даже захотеть что-то делать. В семье с такой дамой мужчина затихает и с годами становится невидимый, неслышимый, иногда пьющий, почти всегда неуспешный, и, как правило, очень утомленный.
Девушки! Девочка должна быть скромной. Умоляю- молчите больше! Или хотя бы замолкайте вовремя!
Свои 14 тысяч слов в день, песни, пляски, Брэма, творог, нервную организацию и прочее обсуждайте преимущественно с подругами, мамами и бабушками.
Это вам мое завещание.

© Юлия Рублёва. Гиперженщина

Израильтянин — он же еще и еврей в большинстве своем; а еврей — он на генетическом уровне уверен, что делает любое конкретное дело лучше всех. Соответственно, израильтяне уверены, что они делают лучше всех абсолютно всё. Чтобы признать обратное, нужны чрезвычайные обстоятельства. Вот по рынку Кармель идет молодая мать удивительной, совсем недавно появившейся породы. Больше всего она похожа на уверенную в себе антилопу.
Одета эта молодая мать по всем требованиям умеренного иудаизма, но при этом у нее роскошные дреды, собранные кверху ярким африканским платком; под закрывающей колени узкой джинсовой юбкой — в африканских же узорах леггинсы, на ногах — высоченные «платформы». Крупные звенящие серьги, идеальный макияж с длинными стрелками, сумка из этнической коллекции Proenza Schouler. За холеной молодой матерью идут пятеро ее детей, причем систему их передвижения (самостоятельно этой матерью, кстати, изобретенную) стоило бы запатентовать: у самой матери в руке зажата одна ручка от пакета с яблоками, у старшей дочки — другая; во второй руке у той же девочки — одна ручка пакета с грушами, у ее брата поменьше — другая, — и так далее. Жарко, шумно, маленькие антилопчики уже получили по пите, по порции мороженого, по браслетику из конфет, напоминающих вкусом «аскорбинки» из нашего детства. Они переполнены впечатлениями, устали, ноют, роняют пакеты, старательно наступают друг другу на пятки, но матери удается кое-как сохранять боевой порядок. Паровозик подходит к благоуханному, открыточно-яркому прилавку со специями, останавливается — и тут же рассыпается. Дети начинают яростно спорить о том, кем является слоняющийся по лавочке кот — мальчиком или девочкой. Молодая мать начинает присматриваться к специям.
- Это что? — спрашивает она у лавочника, указывая на миску с ярко-алой смесью ярко-алым ноготком.
— Это приправа для курицы.
Продавец подает молодой матери приправу для курицы на кончике пластмассовой ложечки. Дети, тем временем, не могут прийти к консенсусу касательно кота и решают проверить все выдвинутые теории органолептически. Молодая мать острым язычком пробует приправу и неодобрительно качает головой.
— Приправу для курицы я делаю лучше. А это что?
— Приправа для рыбы.
Ложечка, язычок, недовольное покачивание головой на фоне тихих повизгиваний изловленного кота.
— Приправу для рыбы я делаю лучше. А это что?..
— Я буду рад помочь госпоже, если она заранее скажет мне, что она делает плохо, —сообщает продавец сахарным голосом.
Утробный вой несчастного кота. Молодая мать наклоняется к продавцу и тихо, доверчиво говорит:
— Детей?..
Остальное здесь.
© Линор Горалик. Самодостаточные антилопы.
Там у неё вообще забавная колонка. Это уже шестой текст колонки "Библейский зоопарк".

Израильская тревожность — это тревожность совершенно особого свойства: ее цель — с облегчением убеждаться, что все хорошо. Так израильская тревожность становится основой израильского оптимизма. Этот прекрасный, уникальный оптимизм проистекает из невозможности париться столько, сколько Израиль предлагает тебе париться. Поэтому попарься-попарься и переставай, нечего. «Почему этот охранник меня не досматривает? Почему он всех досматривает, а меня не досматривает?!» — «Эли, иди вперед, музей закроется!» — «Но он же даже не знает, есть ли у меня с собой оружие!» — «Эли, у тебя на носу очки «минус 8», какое оружие? Консервный нож?» — «Я не пойду в музей, где такие небрежные охранники! Почему он меня не досматривает?!» — «Потому что по тебе видно, что ты ни на что не способен!..» Внезапно Эли успокаивается. И правда, по нему видно, он в курсе. Ну, слава Богу, — страна в безопасности.
© Линор Горалик. Оптимистичные голуби.

Начинается день и дневные дела,
Но проклятая месса уснуть не дала –
Ломит поясницу и ноет бок,
Бесконечной стиркою дом пропах.
- С добрым утром, Бах! – говорит Бог.
- С добрым утром, Бог, – говорит Бах.
С добрым утром!
В детстве мы справедливо считали: хочешь почитать книгу – нужно, чтобы она у тебя была. Чтобы ее можно было взять в руки, открыть, полистать. Без книги невозможно чтение. Такая же аксиома, как «без еды останешься голодным». Как можно прочесть книгу, если книги нет?
Нам запрещали трогать книги немытыми руками, книги нельзя было рвать, книга всегда была более важным, требовательным имуществом ребенка, нежели кубики и куклы. Но, невзирая на строгости, любимые книги постоянно перечитывались (в том числе и за едой, когда никто не видел), заляпывались вареньем и сгущенным какао, страницы рвались по краям от перелистывания грязными пальцами, на обложке рано или поздно появлялись пятна, посаженные любопытным младшим братом. Новенькая юная книга взрослела с течением лет.
Она была для нас своего рода винникотовским «переходным объектом» – предметом, помогающим взрослению, проводником ребенку, первым принимающим на себя функцию внешнего мира для него. Младенцам такими объектами служат зайцы и мишки, помогая сделать первый неуверенный шаг от мамы. А подрастающим детям отойти от знакомых стен помогала книга. Ныряя туда, ребенок знакомился с чем-то, помимо дома. И постепенно уходил все дальше, оглядываясь только для того, чтобы убедиться: пока он путешествовал под водой, летал на воздушном шаре, гостил на другой планете или убивал соперников на дуэли, знакомое кресло под лампой и бумажный переплет на коленях остались без изменений. А значит, можно снова нырять. Книга, физический предмет, была «порталом», как мы бы сегодня сказали. Взялся за обложку – сработало колдовство.
Закон был прост: каждая книга – один проход в один конкретный мир. Собираешься ходить в гости по утрам, поступая мудро – хватаешь с полки том с толстеньким мишкой на обложке. Хочешь исследовать свойства голов, отрезанных от тел – обращаешься к широкоформатному пятитомнику пяти разных цветов, первый – темно-синий. Тянет на крышу – ищи перевод со шведского, охота полетать без пропеллера – на портале будет написано «Питер Пен». Вот он, Питер Пен, живет на странице. Закроешь страницу – закроется и Питер. Он неотъемлем от нее.
Нынче текст обрел неожиданную самостоятельность. Встряхнул крыльями, зацокал копытами, зажужжал пропеллером и улетел с зачитанных листов, оставив после себя горьковатый привкус библиотечной пыли. Привычная, старая, «обыкновенная» книга постепенно отходит на второй план. Вместо нее приходит объект совсем другого перехода.
Под попреки жены, исхитрись-ка, изволь
Сочинить переход из це-дура в ха-моль,
От семейных ссор, от долгов и склок
Никуда не деться, и дело – швах.
- Но не печалься, Бах, – говорит Бог.
- Да уж ладно, Бог, – говорит Бах.
Да уж ладно.
Понятие «почитать» по-прежнему подразумевает некоторый, скажем так, артефакт. Читать совсем беспредметно пока еще невозможно (хотя, подозреваю, не за горами тот момент, когда содержание книг будет передаваться читателям прямо в мозг), но сам «предмет», который для этого нужен, не имеет уже отношения ни к какому конкретному тексту. Книга – электронная, компьютерная, онлайновая – стала чем-то вроде холодильника. Есть холодильник – отлично, там можно хранить любые продукты, только положи. Нет холодильника – плохо, некуда натаскать домой еды. Печаль. Но мало кому придет в голову духовно возвышать сам холодильник. Он – функция, ящик, коробка. И пустым не имеет смысла.
Точно также бессмысленна электронная книжка без закачанных в нее текстов. Обычная книга не может быть «пустой», она сама и является своим содержанием. А электронная, требующая непрерывного наполнения, лишена самостоятельности и постоянства – двух главных свойств переходного объекта. И быть таким объектом уже не может.
Я вспоминаю – когда мне было четырнадцать лет, я случайно попала на спектакль по Галичу. Попала – и пропала. Ходила, натыкаясь на стены, бормотала про себя, совершенно заболела тем, что услышала. И охотно отдала бы полцарства за галичевскую книжку. Но хорошие книги в то время (перестройка!) только начали выходить, их было не достать и вожделенный Галич светил мне примерно как одноместный складной самолет с функцией межпланетного перехода. Я обегала все книжные магазины, но, конечно же, ничего не нашла.
А пронзительный ветер – предвестник зимы
Дует в двери капеллы Святого Фомы,
И поет орган, что всему итог –
Это вечный сон, это тлен и прах.
- Но не кощунствуй, Бах, – говорит Бог.
- А ты дослушай, Бог, – говорит Бах.
Ты дослушай!
И вот, пару месяцев спустя, случайно встретила на улице подругу детства Зою, с которой не виделась несколько лет. Сели на лавочку, разговорились, зима, зуб на зуб не попадает, но сидим. И тут (опять случайность!) на нас радостно набежала Зоина мама, тетя Люда, которую я тоже знала в детстве и ни разу не видела с тех пор.
- Вика, – обрадовалась тетя Люда, – как же я тебе рада, я как раз только что прочла в «Юности» твои стихи! Мне так понравилось! Я бы очень хотела иметь этот номер журнала, но нигде не могу его найти, все уже раскупили. А тот, который я читала, пришлось отдать. Ужасно жалко
Какая удача, у меня есть та самая «Юность», они дают кучу авторских экземпляров, давайте я вам один подарю!
Забежала к бабушке, жившей неподалеку, притащила журнал. Написала что-то теплое, «дорогой тете Люде, с доброй памятью о нашем с Зойкой детстве». Тетя Люда растрогалась, обняла.
- Мне так хочется сделать тебе ответный подарок, но я даже не знаю, что предложить. Вот разве только… ты ведь много читаешь. А мне недавно подарили сразу два сборника стихов Александра Галича, я могла бы отдать тебе один. Ты любишь стихи? Знаешь, кто такой Галич?
Вот так, на промерзшей скамейке, между делом. Мы с Зойкой наперегонки бежали к дому, с разбега прокатываясь по заледеневшим лужам, и у меня болела голова от стука собственного сердца. Сборников Галича у тети Люды, действительно, было два, и я никак не могла выбрать, какой из них забрать с собой. В результате выбрала тот, который оказался с фотографиями (очень мне нравилось галичевское лицо), но в нем не было одного из самых ярких стихотворений, моего любимого «По образу и подобию» – про Бога и Баха. А без него же нельзя! Тетя Люда не понимала причин заминки, она испекла пирог, звала пить чай, уже сердилась. А мы с Зойкой спешно, в четыре руки, переписывали стихи, я – синей ручкой, она – зеленой (другой не нашлось), разделив текст пополам и склонив над бумагой она – светлую, я – темную, но одинаково близорукие головы. Переписали, успели. Фух. Пошли пить чай с пирогом. А потом я шла домой, спрятав драгоценную книжку в карман пальто, сунув туда же руку (перчатки забыла у тети Люды) и гладя обложку кончиками озябших пальцев. Внутри меня жило ощущение случившегося чуда. Абсолютного волшебства.
Если бы мне тогда сказали, что через двадцать лет я буду носить в кармане что-то вроде блокнота, в который запросто войдет вся Всемирная Библиотека, я не умерла бы от счастья исключительно потому, что жизнь с детства приучила меня верить в чудеса. Но я росла среди книжных шкафов, поэтому в маленькой электронной штучке «вживую» вижу законсервированные книжные полки. А современные дети получают товар уже в готовом виде – вот тебе карман, вот тебе библиотека, все включено. У них складывается совсем другое восприятие ценности текста, который больше не трудно заполучить и физически не тяжело держать.
Одна из особенностей переходного объекта – сыграв свою роль, он перестает быть нужным. Вырастая, ребенок бросает старого мишку, перестает спать с одноухим зайцем, больше не перечитывает «Пеппи», где к веснушчатому личику героини пририсованы фломастером лихие кавалеристские усы. Книга со страницами, заклеенными сгущенным какао, вырастила столько поколений, сколько потребовалось, чтобы найти ей замену. Она уходит, освобождая текст от своего навязчивого присутствия, а он остается, свободный от физического объекта и пока до конца не понявший, где же у него теперь границы. И существуют ли они.
Мир легких текстов не хуже и не лучше нашего, заставленного тяжелыми шкафами. Он просто другой. В нем сложнее ориентироваться, больше вариантов, больше свободы, меньше ограничений. Он растит совсем других детей. И мы пока не знаем, какой переходный объект они выберут для себя. Возможно, одноместный складной самолет с функцией межпланетного перехода.
Он снимает камзол, он сдирает парик,
Дети шепчутся в детской:
Вернулся старик!
Что ж, ему за сорок. Немалый срок.
Синева как пыль на его губах.
- Доброй ночи, Бах, – говорит Бог.
- Доброй ночи, Бог, – говорит Бах.
Доброй ночи.
© Виктория Райхер. Каждому - своё.

Чем пахнет мужчина, знакомый едва?
Шампанским. Прогулкой. Цветочной пыльцой.
И кругом от этих мужчин голова,
Так пахнущих утром, зарей и росой.

Чем пахнет мужчина, идущий на штурм?
Идеями. Ужином. Клубом. Дарами.
Прибоем, несущим прохладу и шум,
Обещанным солнцем в нагрудном кармане.

Чем пахнет мужчина, согревший постель?
Доверием, силой и слабостью сразу.
Мелодией той, что играет свирель,
И ласковым сумраком в смеси с экстазом.

Чем пахнет мужчина, желанный тобой?
Бассейном из роз с тишиною на дне,
Надеждой, теплом, пеньем птиц и мечтой,
И страхом потери, пришедшим во сне.

Чем пахнет мужчина, достойный тебя?
Надежностью. Верностью. Пылом и страстью.
Любовью, разлитой за неба края,
И круглыми сутками полного счастья...

здорово, кто автор?

мне в контакте как то написали...

Маленькая глупая белая кошка знает, что такое любовь.
Любовь - это лежать на неудобных скользких коленях неудобного скользкого, постоянно шевелящегося любимого существа, сползать с них каждые несколько минут, но не выпускать отросшие после стрижки когти, не цепляться, а шмякаться на пол, вздыхать, запрыгивать обратно на скользкие неудобные колени, сворачиваться клубком и снова сползать на пол, но не выпускать когти, не цепляться, падать, вздыхать и возвращаться - и так до бесконечности.
Глупый большой неудобный и скользкий человек тоже знает, что такое любовь. Любовь - это сидеть в неудобной позе, задрав колени, едва касаясь пола кончиками пальцев ног, стараться поменьше шевелиться, чтобы маленькая глупая белая кошка падала и вздыхала как можно реже, и в этом удивительном мире, сотканном из глупости и любви, было чуть больше тишины и покоя.
© Макс Фрай

Как придумали французский язык:
- А давайте половина букв будет читаться бог знает как, а половина вообще не будет!
- Палки сверху не забудь!

Как придумали английский язык:
- А давай, букв будет немного, все они простые, но гласные пусть читаются как попало.
- И чтобы значение слова менялось непредсказуемо в зависимости от предлогов и социального статуса говорящего/пишущего!

Как придумали итальянский язык:
- А давай все слова буду заканчиваться на гласные!
- И руками махать. А то жарко.

Испанский язык:
- А давай поприкалываемся над итальянским языком!

Русский язык:
- А давай писать слова в случайном порядке, а смысл передавать интонациями!
- Приставки и суффиксы не забудь!

Болгарский язык:
- А давай поприкалываемся над русским языком!
- Точно! Будем разговариать как русские дети.

Польский язык:
- А давай говорить по-славянски, но по западно-европейским правилам?

Немецкий язык:
- А зачем нам пробелы?
- Букв добавь!

Китайский язык:
- А давай вместо слов использовать звуки природы!
- Смотри какую я каляку-маляку нарисовал. Вот тут как бы Солнце, вот тут быки пашут Землю. Пусть это означает стол!

Японский язык:
- А давай говорить все звуки с одной интонацией?
- Как собака лает. Чтобы все боялись.
© Любовь Кузнецова. Занимательное языковедение

Друзья мои, не надо отчаиваться! Никогда не бывает так плохо, чтоб потом не было ещё хуже.
© Шолом-Алейхем?

Так бесполезно писать тебе, так напрасно…
Спи, мой маленький, ты никому не должен.
Вызревает осень,
стекает жёлтым
и красным,
словно нежным мёдом по огрубевшей коже.

В доме так сыро, что голос под утро сипнет.
Выйдешь к столу,
а время опять ложиться.
Веки сомкнешь на секунду – и сон настигнет.
Так и проснёшься весной в прошлогодних джинсах.

В воздухе столько смерти, что жизнь прекрасна,
и неважно даже,
какой был сюжет предложен.
Но писать напрасно,
писать всё равно напрасно…
Спи, мой маленький, ты никому не должен.
© Елена Касьян

Есть очень унылое, набившее оскомину словосочетание "отношения это работа".

Я задумалась, в чем конкретно это выражается?

Невозможно жить с человеком или дружить с ним годами, и все время пребывать в восторженно-приподнятом отношении к нему. Невозможно все время быть полным сил и готовности что-то делать для друга или любимого человека. Невозможно все время ощущать себя идеальными сыном или дочерью, и быть всегда, без исключения, внимательными к своим родителям. У нас часто нет сил, настроения, желание что-то сделать куда-то пропадает, и зачастую мы плывем по волнам своего настроения как лодка без весел.

На семейной терапии многие пары приходят к открытию, что старались жить не ссорясь и не вступая в конфликты. И следующее открытие - что не это стремление делает пару устойчивой. В дружбе тоже так же. Наши отношения, и не только любовные, но и родственные, и дружеские, делает устойчивыми способность принимать другого разным. Способность ссориться и мириться. Выдерживать собственную злость и злость другого ( внимание, я сейчас говорю не о насилии), обговаривать свои границы и уважать границы другого. А еще, на мой взгляд, способность и готовность в чем-то переступать через собственное "не хочется".

Не хочется звонить другу, который ждет звонка. Потому что устали, огорчены, сил нет да и вообще пошло оно все.
Не хочется спрашивать у любимой, чем она огорчена, потому что сам расстроен и неприятности.
Отменили в последний момент встречу, на которой тебя очень ждут и о которой договаривались, потому что "не то настроение".
Не хочется делать, что обещал, потому что "сил нет и гори оно все синим пламенем".
У подруги умер близкий родственник - не знаю, что и как сказать, лучше промолчу, а то буду неуместным, да и вообще страшно.
Бабушка старенькая, говорит все время одно и то же, и очень ждет звонка, а это утомительно, и просто некогда.
Не поздравлю с днем рождения друга, потому что накопилась на него злость и поругались немного, пережду злость ( и день рождения заодно), а потом поздравлю.
Не хочется общаться с кем-то, кто нужен лишь изредка, зачем им вообще интересоваться, не до этого.

Ну и так далее. Наверное, это всем всегда знакомо и все через это так или иначе проходят.

Я вот что заметила. Есть люди, которые умеют строить отношения, и любовные, и дружеские. Я вижу, как они переступают через это "не хочется". Собирают силы и звонят, и приезжают. "Она же ждет", "Мы же договаривались", "Я же обещал". "Держись, я тебе соболезную". "Мне кажется, у тебя голос (пост в ЖЖ ) грустный, что случилось?" "Бабушка, я тебе звоню на минутку, времени сейчас нет, но я позвоню завтра и мы поговорим". "Поздравляю тебя с днем рождения, старик, давай забудем, как мы поругались, это все ерунда".

Они не оставляют тебя без связи. Они не считают, что ты обладаешь телепатическими способностями - они учитывают, что ты не можешь сам догадаться, что случилось. Они говорят или пишут сами: "У меня сейчас депрессия жуткая, ни с кем не могу общаться, как вынырну, позвоню". "Я в полной заднице, мне ни до чего, но я помню про нашу договоренность, мы можем перенести все на неделю?" "Я не сделал то, что ты просила, извини, но я помню, и сделаю обязательно".

Я сейчас об очень маленьком куске отношений, но довольно важном. Об обратной связи и, если хотите, о долге. Когда мы называем кого -то другом, родителями, любимым, это значит, мы нередко понимаем, что они чего-то от нас ждут, по умолчанию. Что мы поможем, будем внимательными, и так далее. И иногда у нас на это нет сил или иногда это нас раздражает. Это нормально. Но если мы регулярно сливаем этот долг или молчим о том, почему мы чего-то не можем, наши отношения разлаживаются или просто не имеют прочности.

© Юлия Рублёва. "Работа" в любви и дружбе.

Урядник: О, це верно! Хороший ты человек, Тевль, хотя и еврей.
Тевье: Кому-то надо быть евреем, ваше благородие. Уж лучше я, чем вы…

* * *
Менахем: На здоровье. Он мне не мешает. (Закуривает сигару.) У вас не курят?
Голда: Теперь курят.
Менахем: (взял из чашки изюм) Где вы берете такой крупный изюм?
Голда: Это вы берете, а мы покупаем.
Менахем: Резонно. Так вот, Голда, у меня к вам дело. Начну издалека… Как вы думаете, чем я сейчас промышляю?
Голда: Откуда знать бедной женщине, чем занимается такой удачливый коммерсант? Наверное, торгуете воздухом или прошлогодним снегом… Наверное, разбогатели… Видела как-то вашу жену. Глаза заплаканы… Наверное, от счастья…

* * *
Менахем: Что пишут в газетах?
Федя: Ничего хорошего… Холера в Одессе, погром в Кишиневе.
Менахем: Поэтому я их и не покупаю. Надо иметь стальные нервы, чтобы еще платить за эти новости. Про Анатовку ничего?
Федя: Слава богу, нет.
Менахем: Тогда будем жить как жили… Послушай, Федор, у меня дело. Вы ведь у нас главный книжник, все про все читали… У вас нет на памяти какой-нибудь красивой истории, как старик полюбил молодую?
Федя: Зачем это вам?
Менахем: Федор, вы, слава богу, не еврей и не учитесь у нас дурному. Не отвечайте вопросом!

* * *
Тевье: (обращаясь к небу) А это Тебе зачем? Такая новость в такой день… Понимаю, что мы – избранный народ. Бог мой, но иногда выбирай кого-нибудь другого…

* * *
Менахем: Реб Тевье, полгода как бросил это дело. Всех не переженишь! Я теперь страховой агент. Страхую от несчастных случаев. Пожар, наводнение…
Тевье: И с этим шел ко мне?
Менахем: Реб Тевье, я похож на идиота? Чему у вас гореть? Ладно. Не можете в трактир – поговорим здесь. Начну по порядку, издалека…
Тевье: Не очень издалека, Менахем. Замерзнешь по дороге.
Менахем: Так вот, реб Тевье, вы меня сто лет знаете… Я человек современный, но от политики держусь в стороне. Не еврейское это дело. Но вот три недели назад иду по Крещатику, вдруг вижу – толпа. Крики, шум… Впереди – человек с красным флагом. И кто? Перчик!
Тевье: Наш?
Менахем: А чей же? Я тогда сразу подумал: ох, не еврейское это дело – махать флагом на Крещатике… И только это хотел ему сказать, как налетели казаки… Свист! Шашки наголо! Кошмар! Хватают меня, тащат в участок… Допросы, расспросы: кто нес флаг? Где этот Перчик? Я говорю: господа хорошие, откуда мне знать? Я, конечно, агент, но страховой… Куда там! Всыпали по первое число, бросили в холодную… Мороз не как здесь, но тоже неприятно. В общем, через две недели едва отпустили… Взял я ноги в руки – и бегом из Киева! Провалитесь, думаю, со своими демонстрациями. Поеду в Анатовку, попробую застраховать Лейзера Волфа от наводнения. Приезжаю – Лейзера нет. Я к одному, к другому. Никто не страхуется. Не верят, что может быть еще хуже, чем сейчас…

* * *
Тевье: Но они же не повенчаны! Перчик! В Сибири есть раввин?
Перчик: Не может быть, чтоб в Сибири не было раввина! Раввины тоже люди, их тоже должны сажать.

* * *
Менахем: Добрый вечер, мадам Голда. Я, конечно, не специалист, но, если это инфлюэнца, как мне сказал реб Тевье…
Тевье: Это доктор говорил.
Менахем: Главное, чтоб вы повторяли правильно. Так вот, если это инфлюэнца, то лекарство действительно чудо. Их прислали из Америки моей теще Хане-Мириам, упокой Бог ее душу.
Голда: Она от них померла?!
Менахем: Язычок у вас, Голда, слава богу, еще ворочается в нужном направлении. Это хорошо! Но за таблетки я гарантирую. Посмотрите на коробочку. В такую коробочку дерьмо не кладут. Здесь написано: они быстродействующие. Просто не рассчитаны на нашу почту. Пока дошли до больного – адресат выбыл… Но моя мама пьет их с чаем – и, слава богу, ничего… А у моей мамы возраст, когда уже и чай вреден…

* * *
Лейзер: Хорошо, Цейтл, где нас нет. А поскольку мы теперь везде – где хорошо?.. Вы-то куда?
Цейтл: В Бердичев. К родне.
Лейзер: Кто там у вас?
Цейтл: Менахем… Мама его…
Лейзер: (иронично) Та еще родня… С такой родней хорошо переписываться, и то по большим праздникам…

* * *
Менахем: Здравствуйте, реб Тевье! Как говорится: а вот и мы! (Пауза.) Реб Тевье, у меня такое ощущение, что вы нам не до конца рады. Вы получили мою телеграмму?
Мотл: Получили…
Менахем: Ну?
Мотл: Что значит «ну»? Вот она, ваша телеграмма. (Достает из кармана бумажку.) «ПРИЕЗЖАЙТЕ ПОЖИТЬ МЕНАХЕМ С МАМОЙ».
Менахем: Не «приезжай-те», Мотл, а «приезжа-ем»!
Мотл: Здесь… «те».
Менахем: Я не знаю, что здесь, я знаю, что писал… И потом, я получил же от вас ответ. (Достает телеграмму.) «Спасибо! Век не забудем! Семья Тевье». Вы это посылали?
Мотл: Ну…
Менахем: Что «ну»?
Мотл: Менахем, вы нормальный или нет? За что написано «спасибо»?
Менахем: Как за что? Я думал, за то, что приезжаем…
(Пауза.)
Тевье: (не выдержав, поднял руки к небу) Господи милосердный, и Ты хочешь, чтоб я молчал?

© Григорий Горин. Поминальная молитва.

Желая отметить свое 45-летие, я составила 45 уроков, которые преподала мне жизнь.
Это самая востребованная колонка из всех, что я когда-либо писала.
Мне стукнуло 90, и вот, я снова публикую эту колонку:

1. Жизнь несправедлива, но все же хороша.
2. Если сомневаешься, сделай еще шажок вперед.
3. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить её на ненависть.
4. Работа не позаботится о тебе, когда ты болеешь. Это сделают твои друзья и родители. Береги эти отношения.
5. Каждый месяц оплачивай долги по кредиткам.
6. Не обязательно выигрывать в каждом споре. Согласись или не согласись.
7. Плачь вместе с кем-то. Это лечит лучше, чем плач в одиночестве.
8. Допустимо злиться на Бога. Он поймет.
9. Копи на пенсию с первой зарплаты.
10. Когда дело доходит до шоколада, сопротивляться бессмысленно.
11. Примирись со своим прошлым, чтобы оно не испортило твое настоящее.
12. Можно позволить себе заплакать в присутствии своих детей.
13. Не сравнивай свою жизнь с чьей-то. Ты и понятия не имеешь, что им приходится испытывать на самом деле.
14. Если отношения должны быть тайными, тебе не стоит в этом участвовать.
15. Все может измениться в мгновение ока. Но не волнуйся: Бог никогда не проморгает.
16. Сделай глубокий вдох. Это успокаивает мысли.
17. Избавься от всего, что нельзя назвать полезным, красивым или забавным.
18. Что не убивает, делает тебя сильнее.
19. Никогда не поздно иметь счастливое детство. Однако второе детство зависит исключительно от тебя...
20. Когда приходит время следовать за тем, что ты действительно любишь в этой жизни, не говори "нет".
21. Жги свечи, пользуйся хорошими простынями, носи красивое нижнее белье.
Ничего на храни для особого случая. Этот особый случай - сегодня.
22. Подготовься с избытком, а потом будь что будет.
23. Будь эксцентричным сейчас. Не жди старости, чтобы надеть ярко-красную одежду.
24. Самый важный орган в сексе - это мозги.
25. Никто, кроме тебя, не несет ответственности за твое счастье.
26. При любой так называемой катастрофе задавай вопрос: "Будет ли это важно через пять лет?"
27. Всегда выбирай жизнь.
28. Прощай всё и всем.
29. Что другие думают о тебе, не должно тебя волновать.
30. Время лечит почти всё. Дай времени время.
31. Неважно, плоха ли ситуация или хороша, - она изменится.
32. Не принимай себя всерьез. Никто этого не делает.
33. Верь в чудеса.
34. Бог любит тебя потому, что он - Бог, а не из-за того, что ты что-то сделал или нет.
35. Не нужно изучать жизнь. Ты появляешься в ней и делаешь столько, сколько успеешь.
36. Состариться - более выгодная альтернатива, чем умереть молодым.
37. У твоих детей есть только одно будущее.
38. Все, что в итоге имеет смысл, - это то, что ты испытал любовь.
39. Выходи гулять каждый день. Чудеса происходят повсеместно.
40. Если бы мы сложили в кучу все наши проблемы и сравнили их с чужими, мы бы живо забрали свои.
41. Зависть - это пустая трата времени. У тебя уже есть все, что нужно.
42. Однако самое лучшее ждет впереди.
43. Неважно, как ты себя чувствуешь, поднимись, оденься и выйди на люди.
44. Уступай.
45. Хоть жизнь и не повязана бантиком, это все равно подарок.

© Регина Бретт, Кливленд, Огайо

В нашем теле есть орган, который не видно на узи, но при этом одним своим существованием он причиняет человечеству больше неудобства, чем все воспаленные гланды мира. Имя ему – глубина души. Факт наличия глубины души в организме никто не проверял, в нее принято просто верить. Как в Деда мороза.

- «Он игнорирует мои просьбы, не отвечает на смс, приходит ближе к полуночи, на мой День рождения купил в переходе кислотно-зеленого йоду и сам долго смеялся, но я знаю, что в глубине души он меня любит и заботится обо мне»;

- «Она никогда не звонит первой, отменяет встречи в последний момент, если приходит – безразлично ковыряет салат вилкой и рассказывает про других мужчин, но мне кажется, что в глубине души она мечтает выйти за меня замуж и родить пятерых детей».

Я очень долго верила в глубину души. И легко соглашалась и с первыми, и со вторыми. Ну, потому что – почему бы и нет? Мы ведь такие сложные. Такие таинственные. Пойди разбери, почему мы не отвечаем на смс, не звоним и отменяем встречи в последний момент. А потом до меня дошло, что есть большая разница между тем, чтобы оставлять ближнему право на внутреннюю неоднозначность, и тем, чтобы объявлять фактом нечто, желательное лично тебе. Не говоря уже о том, что в 90 случаях из 100 все просто: что видишь – то и получишь.

***
Представьте, что вы дружите с Машей. У Маши есть три зеленых яблока. А вам этих яблок нужен килограмм, красных. И в данной ситуации разумным было бы пойти на рынок и купить килограмм красных яблок у того, кто готов вам продать килограмм красных яблок. Но рынок – это так абстрактно, так далеко – а вдруг там вообще никаких яблок не будет? А вдруг санитарный день? А Маша – вот она здесь стоит, она классная. И вы делаете смелое предположение, что килограмм красных яблок у Маши все-таки есть. В глубине души. А если приложить соответствующие усилия, она вам их отдаст. Ведь это было бы очень кстати.

«Маш, а хочешь, я тебя в кино свожу?» - добродушно интересуетесь вы. Маша удивлена, но она, наверное, хочет, тем более, что вы делаете вид, что вам это абсолютно не тяжело. Вы ведете Машу в кино. Но после этого килограмма красных яблок у вас не появляется. «Что за фигня?» - думаете вы и ведете ее в кафе. Вы гуляете с ее собакой. Вы клеите ей обои. Вы ремонтируете ее машину. И ничего не происходит. «Да что же ты за сука такая» - возмущаетесь вы и предлагаете ей переехать к вам. Цена килограмма красных яблок взлетает до небес. Какой там рынок - теперь вам принципиально получить свои яблоки именно у Маши. Вы говорите себе, что это судьба. И здесь уже ясно, чем дело кончится: придет день, когда кто-то будет кричать: «Я на тебя жизнь положил, а тебе для меня паршивых яблок жалко», кто-то будет рыдать в ответ: «Да нет у меня никаких яблок, с чего ты взял?».

Действительно, с чего? Я сознательно не беру ситуацию, когда коварная Маша старательно вводит вас в заблуждение, потому что ей тупо нравится ходить в кино (хотя часто именно это и происходит). Но сплошь и рядом случается так, что мы не до конца честны в своих намерениях, а у окружающих людей просто нет того, что нам нужно: килограмма красных яблок, желания рожать от нас пятерых детей, потребности в совместном отдыхе, способности говорить по душам, банально – любви к нам и, соответственно, возможности эту любовь демонстрировать. И это нормально. Точно так же, как нормально хотеть всех этих замечательных вещей.

Ненормально – заниматься рэкетом, пытаясь вытрясти из первого симпатичного человека, затесавшегося поблизости, то, чего у него нет - только на том основании, что «в глубине души» у него это, возможно, отыщется.

Не отыщется. Если у кого-то что-то для вас есть, он этим поделится сам. Не из глубины души - а от всей ее широты.

© Etwas. Про яблоки и глубину души

Есть такой распространенный тезис о том, что люди не телепаты.
Обычно об этом вспоминают в контексте того, что если вдруг твои желания, потребности и чаяния окружающими не улавливаются, то это все исключительно из-за отсутствия у представителей нашего биологического вида способности читать мысли. В зависимости от ситуации предлагается "поговорить об этом" или "перестать заморачиваться".

В большинстве случаев один из двух способов помогает. Особенно второй. Особенно после первого. В смысле - поговорить, а потом, когда не поможет, перестать заморачиваться.
Но в процессе обычно опускается один не очень удобный факт.

Все все понимают.
Еще раз, для надежности. Все Все Понимают.

Люди - социальные животные. Мы с рождения оттачиваем способность улавливать оттенки настроения друг друга. Кто голоден, кому больно, кто чувствует себя виноватым, кто готов напасть на нас из-за угла, кому нужна помощь, кто расположен поделиться с нами чем-нибудь ценным, кто нас намеренно игнорирует, кто готов ловить каждое наше слово. Посмотрите на трехлеток в песочнице. Они ничего не знают о том, что там и с кем нужно "проговаривать", но отлично разбираются, кого можно лупить совочком, а кого нельзя.

Если трехлетки - не очень убедительный пример, то можно еще понаблюдать за младшими специалистами при строгом начальстве. За влюбленными поклонниками. За теми, чьи интересы зависят от вашего решения.
За любым человеком, которому хочется все понимать. И все сразу же станет ясно. Мы на удивление хорошо справляемся с чтением мыслей, когда нам это нужно.

Даже моя собака становится потрясающе интеллектуальным животным, как только у меня в руках появляется сыр. Вся мудрость мира сосредотачивается в глубоких собачьих глазах - ровно до того момента, как я убираю его обратно в холодильник.

Это я все к чему.
Нет сыра - нет телепатии.

© Etwas

Время приготовления блинов - два часа. Время пожирания - три минуты. Бесполезней тратить жизнь можно разве что в кататоническом ступоре.
У нас каникулы. Дети хотят есть, гулять, всё как можно громче. Ловля кота в их исполнении нивелирует шум аэропорта. Работать невозможно. Чтобы пройти в кухню, надо назвать пароль.
- Я не знаю пароль.
- На букву Ч, это есть у нас в доме.
- Часы. (неа) Чай (иже с ним чашки, чайник, всё не то). Чемодан, Чубчик, портрет Чайковского. Чих, исполненный Машей, микробы по-прежнему в квартире - не подходят. Двадцать минут Ляля уговаривает не сдаваться, подумать. Потом торжественно:
- Это Чувства!
На выставке бассет-хаундов мне бы дали приз за самый собачий взгляд.
- Ты, отец, чего-то грустный - говорят дети, прыгая по кровати. С треском вылетает фанерное дно. Батутистки проваливаются. Им страшно весело. Убийство мебели они считают лучшей шуткой дня. Остаток вечера пишут сочинение “Как я собираюсь провести каникулы, ничего при этом не разрушив”. По надутым щекам видно, насколько разное у нас чувство юмора. У меня, например, вместо него чёрная дыра.

С утра неловко. Жестокое сочинение за какую-то старую кровать, как я мог.
Улучшить отношения можно праздничной едой. Один сайт рекомендует говядину с кокосовым молоком. Следует добавить чили, имбирь и куркуму. Подавая на стол, посыпать кунжутом. Подозрительный рецепт. Другой сайт начинает вроде бы как человек - очистить помидоры от кожицы. Но потом тоже срывается в бред - “залейте жареный плантин соусом из кассавы”.
Из всего этого фонтана я выбираю блины, их сигнатура доступна без словаря. Если для кого блины не праздник, тот пусть не смеет жаловаться на жизнь. Сгоряча купил два литра молока. Пришлось второй рукой варить кашу. Левой держал кастрюлю, правой мешал, в остальных руках сковорода, черпак и тесто. Ещё несколько рук свеже-обожжены, заживают. Всё-таки, кухня - моя родная стихия.

По липким пятнам на костюме любой бы догадался, кто тут наготовил столько вкусного. Я спросил, желает ли аудитория блинов или каши. Мне казалось, дети захотят намазать кашу на блины. Я предвкушал слёзы сытости на их счастливых лицах.
- Только варенье! - ответили они.
Я задал ряд наводящих вопросов. Намекнул, что в блинах четыре желтка. Они сказали, что рады за меня, желтки мне полезны. Не знаю. Маше десять, Ляле семь, я так устал от дочерней неблагодарности.

На конкурсе красоты мои блины завоевали бы приз “за кощунство”. Часы терзаний и ожогов породили гору лепёшек неявно овальной формы. Но можно ведь представить, что это карты морей. Можно залить сметаной остров Хонсю и слопать вместе с населением. Или нанести стрелки и цифры, получится символ текущего времени, как на картинах одного счастливого испанца.

Раньше к нам ходила чудесная няня. Она из пустоты доставала борщ, салат и котлетки. В моём холодильнике водилось много прохладного воздуха и зелёнка для коленей. Ещё рос кактус на окне. Этих запасов няне хватало на три блюда. Без всякой куркумы, заметьте. Потом она вышла за банкира в розовой рубашке. Мы бы сами не против жить с банкиром, но он нас чего-то не захотел. Коварный деспот. Взял няню без приданого чтоб потом помыкать.

И ладно. В воскресенье я чинил кровать, Ляля рисовала оленя. У зверя вышел застенчивый зад и уши с возможностью вертикального взлёта. Добрый автор обещала каждую осень дарить мне по оленю. У нас бесконечный запас осеней. Наше время кружит по краю блина. Его можно сложить втрое, макнуть в варенье, потом новое испечь. Два часа для вечности не жалко.

Кто дочитал, смотрите застенчивого оленя.

© Слава Сэ. Про оленей вечности.

Вопль: "Есть здесь что-нибудь не имени?"

Прошла рослая девица. В будние дни замещает монумент Лермонтова.

Она знала все языки, но после тифа все забыла.

Поедем в город, там хорошо, коммунальные услуги.

Предел застенчивости. Курьер, открывающий крышку рояля перед концертом, всю жизнь волнуется.

-- Врешь.
-- Нет, не вру. Ошибаюсь.

-- Прошлое?
-- Нет. Предыдущее.

Саванарыло.

Надо показать ему какую-нибудь бумагу, иначе он не поверит, что вы существуете.

В квартире, густо унавоженной бытом, сами по себе выросли фикусы.

Выдвиженщина.

Станция Анадысь.

Умалишенец.

Почему он на ней женился, не понимаю. Она так некрасива, что на улице оборачиваются.
Вот и он обернулся. Думает, что за черт! Подошел ближе, ан уже было поздно.

-- Вы марксист?
-- Нет.
-- Кто же вы такой?
-- Я эклектик.
Стали писать -- "эклектик". Остановили. "Не отрезывайте человеку путей к отступлению".
Приступили снова.
-- А по-вашему, эклектизм -- это хорошо?
-- Да уж что хорошего.
Записали: "Эклектик, но к эклектизму относится отрицательно.

Надо иметь терпениум мобиле.

Писатель со странностями всех сразу великих писателей.

"Пуля пробегает по виску". Что она, лошадь? Или клоп?

Ели косточковые, играли на щипковых.

Открылся новый магазин. Колбаса для малокровных, паштеты для неврастеников. Психопаты, покупайте продукты питания только здесь!

Лису он нарисовал так, что ясно было видно -- моделью ему служила горжетка жены.

У баронессы Гаубиц большая грудь, находящаяся в полужидком состоянии.

Список замученных опечаток.

Позавчера ел тельное. Странное блюдо! Тельное. Съел тельное, надел исподнее и поехал в ночное. Идиллия.

"Надо портить себе удовольствие, -- говорил старый ребе. -- Нельзя жить так хорошо".

-- Кому вы это говорите? Мне, прожившему большую неинтересную жизнь?

"Моя половая жизнь в искусстве" -- сочинение режиссера....

При исполнении "Куккарачи" в оркестре царили такая мексиканская страсть и беспорядочное воодушевление, что больше всего это походило на панику в обозе.

Девушки-фордики. Челка, берет, жакетик, длинное платье, резиновые туфли.

По звукам казалось, что веселятся эскадронные лошади. На самом деле это затейник вовлекал отдыхающих в "массовку".

Жить на такой планете -- только терять время.

Напился так, что уже мог творить различные мелкие чудеса.

© Илья Ильф: "Записные книжки (1925--1937)" Здесь больше.

что мы знаем о лисе?
ничего, и то не все.
На самом деле все началось с того, что я перечел одну книжку. Но о книжках, письмах и просто записях будет в самом конце. А начну я вот с чего: за последние пятнадцать-двадцать лет кардинальным образом сменилась идея естественной изоляции среды для каждого взрослого (ну, хотя бы совершеннолетнего) человека.
Исчезли такие границы как время и расстояние. Еще каких-то двадцать-тридцать лет назад письмо даже в пределах города (Питера) шло несколько дней, а междугородний разговор необходимо было заказывать заранее. Я уже не говорю о разговорах международных.
Большей частью общение человека было обусловлено той средой, в которой он находится, степенью изоляции этой среды - коммуникация со всем миром шла с большим или меньшим запозданием, имела те или иные рамки. Я еще помню, как делились питерцы на тех, кто выписывает "Литературку" и тех, кто... ну, скажем так, всех остальных. Но она выходила раз в неделю. Равно как и "Аргументы и факты" - еще одна газета, читаемая от первой страницы до последней. У телевиденья было три программы. (Или две? Уже не помню.) Люди общались (или НЕ общались) с однокурсниками, сослуживцами, друзьями, живущими неподалеку, соседями. Если друг уезжал в другой город, возможности именно поговорить с ним практически не было. Под "поговорить" я сейчас имею в виду обмен репликами в реальном времени, почти так же, как если бы это было в разговоре лицом к лицу.
Что есть сейчас. Скайп, социальные сети, "аська", "гугл-ток", чаты, литературные страницы, форумы, - в общем, что душе угодно. И ладно бы близкий и дальний круг друзей. При минимальном знании английского языка любой человек может сейчас написать открытое письмо, скажем, Нилу Гейману - у него есть блог, он охотно отзывается. И мало того, что это письмо увидит Гейман. В конце концов, письма к кумиру - явление очень старое. Это письмо увидят все, кто зайдет в блог писателя. То есть, в потенциале, практически весь мир.
Барьер задержки ответа - исчез. Барьер расстояния - исчез. А что появилось? А появилась очень интересная вещь, о которой старшее поколение, судя по всему, даже задуматься возможности не имели - то, чего нет, не требует названия или размышлений о нем.
Появилась уместность. Или неуместность, в зависимости от обстоятельств. Появилась возможность выбирать себе близкий - действительно близкий, с живыми разговорами, с ежедневными быстрыми пересечениями то там, то здесь, - круг общения. Из кого угодно - сумей только привлечь внимание. Хлестаковское завиральное "С Пушкиным на короткой ноге" из нелепицы, абсурда - превратилось в обыденную реальность. При этом нет ни малейшей необходимости физически находиться там же, где и твой собеседник. Я регулярно ловлю себя на том, что мое "мы вчера обсуждали то-то и то-то с..." на деле означает, что я провел вечер то в Прибалтике, то в Иерусалиме, то в Дюссельдорфе. Причем иногда один и тот же вечер.
Появилась значительно большая независимость от среды, в которой находишься физически.
И одновременно - огромная зависимость от навыков общения. От выстроенности собственных границ и от умения чувствовать чужие. Вообще от навыка понимать язык другого, его систему символов, слышать (читать) то, что было сказано, а не то, что ты сам об этом подумал.
А это непременно ведет к переоценке себя, своей системы символов, своего языка, своего умения слышать себя же и реагировать осознанно, а не на автомате.
Исчезнувшая граница снаружи оставляет в растерянности.
Мне могут сказать - но ведь есть подзамки, записи для "своего круга" - конечно же, они есть. И это большое спасение. Потому что не иметь доступа к закрытым записям далеко не так обидно, как быть посланным напрямую в записи, открытой и видной всем. Или быть осмеянным. Или подумать, что над тобой посмеялись, проигнорировали, послали и так далее.
И все же особенность интернета "здесь могут послать" куда менее интересна (скажем так, интересна), чем его же особенность - могут не послать. Все мы отлично знаем, что будем делать, если пошлют. А вот если не пошлют? О чем говорить, как говорить, что вообще предложить наружу? Как быть интересным и уместным?
И если хочется коммуникации, этот вопрос необходимо решать. В ту или другую сторону - либо поднимать свои границы и ставить их так, что общение становится действительно интересным, либо воздвигать стену обиды "ну и не надо". И тогда проживать и проживать эту обиду, все больше закрываясь, придти в итоге в отчаянье, а потом (ну, например) долго искать рекомендации, войти в кабинет и сказать: "Со мной что-то не так, и я хочу с этим что-то сделать".
Этот вопрос - все ли со мной так? - в результате отмены задержки времени-расстояния и практически неограниченного выбора в количестве и качестве контактов возникает так или иначе. И возникает теперь гораздо чаще, чем тогда, лет эдак двадцать пять назад, когда "литературка" приходила раз в неделю, а отъезд друга в Америку означал полный обрыв всех контактов, практически смерть.

И одновременно с этим вдруг появился другой перевертыш. Люди текста, желая поговорить, начали писать друг другу книги. Что-то, на что невозможно ответить мгновенно. Обратная сторона доступности коммуникации. Мы не перестали рассказывать истории, но теперь за каждым текстом (или мне это только кажется) стоит разговор с кем-то конкретным, с адресатом письма, причем такого письма, на которое можно ответить только своим текстом, внахлест, и ответ этот не будет ни первой, ни второй реакцией на текст, а именно новым разговором, где ни на одну реплику нет мгновенного ответа, а есть только общий ответ, почти невысказанный, переживаемый где-то внутри. Но если разговор получается, обязательно бывает продолжение. И новые тексты. Не важно, насколько они велики - это может быть и короткая запись. "Смерти нет. Вчера мы ели сладкие весенние баккуроты. Человечество будет смотреть на солнце сквозь прозрачный кристалл".
А история как таковая, в книжке или тексте - просто иллюстрация к разговору. О вопросах жизни и смерти, о превратностях судьбы, о старых знакомых, о совместной работе - в общем, обо всем том, о чем можно заговориться на кухне далеко заполночь, под пятую чашку чая, под рассвет в окна. А близкий друг в собеседниках или мироздание - уже как получится, но обычно и тот, и другое. И в то же время это - книга. Иногда - очень немалая книга, на много сотен страниц. И те, кто ее читает, становятся участниками этого разговора, получают ответы на вопросы, которых не задавали, но когда-нибудь зададут обязательно.
Коммуникация отложенная, сознательно задержанная. Возникшая именно с появлением всеобщей мгновенной коммуникации.

© Александр Шуйский (Стрейнджер)

Кажется, постила это ещё в первом По-читательском, но пусть будет.* * *
Про секс

Одна девочка была уверена, что детей находят в капусте.
А другая девочка была уверена, что детей покупают в магазине.
А третья девочка была уверена, что детей приносит аист.
Вот и получается: что бы девочкам ни врали, а рожать всё равно придётся.

Один мальчик хвастался друзьям, что переспал с самой красивой старшеклассницей.
А другой мальчик хвастался, что целых пять раз переспал с самой красивой старшеклассницей.
А третий мальчик хвастался, что переспал, вообще, со всеми старшеклассницами из их школы.
Вот и получается: в этом смысле дяденьки – вечные мальчики.

Одна тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что совсем его не любила.
А другая тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что хотела его подразнить.
А третья тётенька не легла с мужчиной в постель, потому что забыла побрить ноги.
Вот и получается: никогда не знаешь, по какой причине тебе отказали.

Один дяденька считал, что чем моложе его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.
А другой дяденька считал, что чем опытней его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.
А третий дяденька считал, что чем разнообразней его партнёрши, тем больше удовольствия он получит.
Вот и получается: время идёт, а дяденьки всё выдумывают разную фигню.

© Елена Касьян. Вот и получается

Когда мы победим, одеяла будут вдеваться в пододеяльники сами. Достаточно будет посмотреть на них со значением – они сразу прыг, и уже внутри.
Квартиры, когда мы победим, тоже будут убираться совсем без нас. Скажешь ей – убирайся! – и все, она уже убралась. Вместо нее пришла другая, чистая, как четверг.
Пыль в домах, когда мы победим, будет лететь не вниз, а вверх. Вылетать из домов через окна и улетать сразу в космос, красиво поблескивая по пути.
Продукты перестанут портиться, вообще. Курица, забытая в выключенном холодильнике и обнаруженная через полгода, бодро соскочит с полки и тут же снесет яйцо.

Машины будут ездить на честном слове. Автомеханик сказал: «честное слово, доедет!» - и доедет, честное слово.
Парковаться можно будет везде. Остановился – вот и запарковался. Шоссе, когда мы победим, будут четырехмерными: по ним можно будет уехать вдаль, вверх, вниз и в вышел на пять минут раньше.

Болезней, когда мы победим, уже не будет. Ортопеды переквалифицируются в фигуристов, стоматологи – в артистов эстрады, хирурги займутся бисерным ткачеством. Медсестер можно будет оставить. Пусть ходят по улицам и улыбаются людям, в профилактических целях.
От грустных глаз начнут продавать лекарство, на котором так и будет написано: «счастье в капсулах, 3 мг». Будут разновидности счастья: «с перцем», «со свистом», «с душевной болью», «усиленное, 5 мг». Когда мы победим, каждый сможет сам выбирать себе счастье.

Родители будут просто любить своих детей, а детям этого просто будет достаточно. Знание древнегреческого будет впитываться с материнским молоком, знание математики – с первым прикормом. К году все дети будут ходить и говорить, к двум – читать, к трем привыкать к горшку, к пяти оканчивать университет. Родителям останется только тратить их зарплату на мороженое и кино.

Никто не будет говорить о политике - не о чем будет говорить. Меньше, чем о политике, будут говорить только об ипотечных ссудах и ценах на бензин.

Когда мы победим, у котов разовьются пристойные голоса. Будет сиамский вид, мяукающий тенором Карузо, порода русских голубых с сопрано Марии Каллас и вислоухие британцы с басом, на выбор, Бориса Христова или Зураба Соткелава. Те, кому не нравится опера, смогут завести себе кота с интонациями диктора Левитана. «Я хочу в туалет» этот кот будет сообщать таким тоном, каким сообщают, что окончилась мировая война. Поэтому в тех домах, где он поселился, всегда будет мир.

Вообще, всегда будет мир, когда мы победим. И всем будет тепло, независимо от погоды. Восемь градусов на улице, восемнадцать или минус двадцать пять – все равно всем будет тепло. Сказал с утра «хочу, чтобы мне весь день было как в плюс двадцать два» - и целый день тебе так оно и есть. А погода на улице станет декоративной, как обои на компьютерном столе.

Чем больше люди нравятся друг другу, тем ближе они будут жить. А те, кто друг другу не нравится, разлетятся по разным полушариям. И тут же прекратятся войны: слишком далеко будет бегать воевать.

К интернету научатся подключаться силой мысли. Информацию получать напрямую в подсознание, вместе с картинками. Из любой страны: для подсознания не существует языков. Можно будет, не отвлекаясь, вести машину, а подсознательно при этом читать "Закат Европы" по-немецки. Перед глазами ничего лишнего не возникнет, а образовательный уровень будет повышаться с каждой поездкой в гастроном.

Светофоры будут всегда светить зеленым. Автокатастроф не будет. Люди перестанут понимать, как такое вообще возможно, нарушить правила дорожного движения. Да и сами правила сведутся к самому простому: запрету автокатастроф.

Осенние листья будут шуршать под ногами в любое время года.
В каждом городе будет море.
Из любого места можно будет быстро попасть куда угодно.
Например, из Парижа – в Лондон. Достаточно перейти дорогу.
Или из Иерусалима – в Прагу. Семь минут езды.
Москвичи будут ходить пешком купаться в Женевском озере. А жители Женевы – гулять на Патриаршие пруды.
И Катя Нечаева из седьмого подъезда перестанет быть задавакой и даст списать.

Очень просто узнать, когда именно мы победим, и все это случится. Как только выглянем в окно и увидим, что всё уже так и есть – значит, мы уже победили.

И младенцы тогда будут спать ночами, не просыпаясь. Шесть часов подряд. Или даже семь. Впрочем, если сбудется все остальное, бог с ними, с младенцами. Пусть спят, как хотят.

© Виктория Райхер. Когда мы победим.

По голосу собеседник мог быть либо женщиной с басом, либо мужчиной с тенором. Решив, что во втором случае можно не церемониться, Петропавел спросил напрямик:
– Вы, простите за нескромный вопрос, какого пола?
– Скорее всего, женского, – с сомнением ответили сзади, окончательно сбив Петропавла с толку.
– Нельзя ли поточнее? – не очень вежливо переспросил Петропавел. – В нашем положении это все-таки важно.
– В вашем положении – важно, а в моем нет, – заметили в ответ.
«Оно право», – подумал Петропавел и сказал:
– Может быть, если у Вас нет полной уверенности в том, что Вы женского пола, и остается пусть даже маленькая надежда, что Вы мужчина, я перестану смущаться хотя бы на время и повернусь к Вам лицом?
– Валяйте.
Петропавел осторожно и не полностью повернулся и стыдливо представился. То, как представились ему, потрясло Петропавла.
– Белое Безмозглое, – отрекомендовалось существо.
– Вы это серьезно? – спросил он.
– Не деликатный вопрос, – заметило Белое Безмозглое.
– Извините… Мне просто стало интересно, почему Вас так назвали.
Белое Безмозглое пожало плечами:
– Можно подумать, что называют обязательно почему-то! Обычно называют нипочему – просто так, от нечего делать.
– Белое Безмозглое… – с ужасом повторил Петропавел.
– Да, это имя собственное. То есть мое собственное. Но не подумайте, что у меня нет мозгов: у меня мозгов полон рот! А имя… что ж, имя – только имя: от него не требуется каким-то образом представлять своего носителя… Асимметричный дуализм языкового знака.

* * *
– Я что-то начало объяснять?.. Видите ли, я засыпаю исключительно тогда, когда приходится что-нибудь кому-нибудь объяснять или, наоборот, выслушивать чьи-нибудь объяснения. Мне сразу становится страшно скучно… По-моему, это самое бессмысленное занятие на свете – объяснять. Не говоря уже о том, чтобы выслушивать объяснения.
– А вот я, – заявил Петропавел, – благодарен каждому, кто готов объяснить мне хоть что-то – все равно что.
Белое Безмозглое с сожалением поглядело на него: это было первое из уловимых выражение лица.
– Бедный! – сказало оно. – Наверное, Вы ничего-ничего не знаете, а стремитесь к тому, чтобы знать все. Я встречалось с такими – всегда хотелось надавать им каких-нибудь детских книжек… или по морде. Мокрой сетью. Книжек у меня при себе нет, а вот… Хотите по морде? Правда, сеть уже высохла – так что вряд ли будет убедительно.
– Зачем это – по морде? – решил сначала все-таки спросить Петропавел.
– Самый лучший способ объяснения. Интересно, что потом уже человек все понимает сам. И никогда больше не требует объяснений – ни по какому поводу!.. И не думает, будто словами можно что-нибудь объяснить. У Вас были учителя? – неожиданно спросило Белое Безмозглое.
– Конечно, – смешался Петропавел. – Были и… и есть. Как у всех.
– Да-да… – рассеянно подхватило Белое Безмозглое. – Терпеть не могу учителей. Они всегда прикидываются, будто что-то объясняют, а на самом деле ничегошеньки не объясняют.
– Ну, не скажите! – вступился Петропавел за всех учителей сразу.
– А вот скажу! – воскликнуло Белое Безмозглое. – Я еще и не такое скажу!.. – Даже переживая какую-нибудь эмоцию, оно оставалось почти неподвижным. – Для меня достаточно того, что при объяснении они пользуются словами: одно это гарантирует им полный провал.
– Чем же, по Вашему, надо пользоваться при объяснении?
Белое Безмозглое не задумываясь ответило:
– Мокрой сетью. Исключительно эффективно. А слова… – Белое Безмозглое подозрительно зевнуло, – все суета и асимметричный дуализм языкового знака.

© Евгений Клюев. Между двух стульев.

Кота, как с ними часто бывает, погубило любопытство. Сероглазая личинка человека почти с самого рождения выражала в адрес животного неумеренные восторги. Дрыгала ножками, пищала, улыбалась до ушей и нежно кричала что-то вроде «курлы, курлы». Кот, падкий на лесть и аплодисменты, быстро просек, что восторженная публика, как бы активно она ни рукоплескала, неизменно остается в ложе. И приобрел привычку выходить на шум оваций и усаживаться спиной к происходящему, соблазнительно выставив хвост. Публика цапала пальчиками воздух, до кота не доставала, но громко радовалась. Кот грелся в волнах славы, а мне перепадало несколько минут на чашку кофе.

Но сероглазые личинки человека – крайне непостоянные существа. Сначала клиент покинул ложу и твердо встал на четвереньки. Кот насторожился. Но четвереньки – еще не способ передвижения, а только форма, что-то вроде дилижанса без лошадей. Дилижанс без лошадей, как известно, не ездит. Цап раскачивался туда-сюда, мотал головой, призывно гулил и протягивал цепкие лапки. Кот приходил, как бывало, и вальяжно рассиживался на расстоянии хвоста. Клиент тянулся и пыхтел – но самоуверенный кот, привыкший к стабильности внешнего мира, не принимал его всерьез.

В один прекрасный день до Цапы дошло, что великая цель Поймать Кота отстоит от неё ровно на один толчок локтями. Четвереньки приобрели требуемый уклон, конечности сработали в нужной противофазе – и вожделенный хвост, удачно приделанный к коту с той стороны, оказался восхитительно доступен с этой. Кот, не оборачиваясь, фыркнул «не понял» и раздраженно выдернул хвост. Клиент сделал еще одно движение и достал до хвоста повторно. Кот обернулся и удивился. Он точно помнил, что пять минут назад эта выставочная кукла была от него гораздо дальше.

- Совсем с ума посходили, - бормотал кот, лениво пересаживаясь чуть левее, - скоро у них мебель ходить начнет.

Мебель ходить не начала. Но сероглазая личинка человека, которой пока недостает устойчивости, зато с лихвой отмерено упрямства, продолжила преследовать животное, каждый раз перегоняя его вперед на два шага. На пятый раз до кота дошло, что картина мира изменилась, он осуждающе сказал личинке «мяу» и отправился заедать шок кошачьим кормом. Личинка человека тут же догадалась, что кошачий корм – это изысканный деликатес, который ей, как младшей в стае, по-жлобски не дают, и решительно последовала за ним.

Когда я перехватила сероглазый таран на пути к расширению пищевых границ, кот уже был загнан на подоконник. Оттуда он осуждающе рассматривал назойливую личинку и скандально жаловался мне:
- Поесть не дают – раз! Наслали какого-то толстого таракана – два! И ладно бы он просто ел со мной, он же разбрасывает корм двумя руками и отпихивает меня задней левой ногой!

Толстый таракан, весь в крошках кошачьего корма, сидел у меня на руках и смотрел на мир огромными глазами. Только младенцы умеют смотреть так невинно. И только они успевают шкодить быстрее, чем коты.

С тех пор отношения кота и личинки человека приобрели стабильность и простоту, как у давно женатой пары. При виде робко появляющегося животного Цапа оживляется, с размаху бухается на живот и начинает дрыгать ножками, колотить ручками по полу, призывно гулить и широко улыбаться. Любой поймет, что это - комиссия по встрече, изо всех сил голосующая «ну иди же, иди же ко мне, моя прелесть». Прелесть тоже это понимает и немедленно делает ноги. Цапа издает радостный вопль и быстро-быстро ползет за ним, каждые десять секунд пытаясь поймать кошачий хвост и, к счастью для кота, проигрывая на этом пару-тройку сантиметров. Дальнейшее зависит от настроения животного: они могут намотать таким образом и пять, и пятнадцать кругов по нашей немаленькой кухне. После чего кот устает кататься и сматывается наверх. Личинка человека пока не успевает сообразить, куда он делся, поэтому похожа на страуса из анекдота, который потерял страусиху, на его глазах засунувшую голову в песок. Цап крутит головой, молотит ручками и гулит: «ну где же ты, где же ты, моя прелесть?».

Прелесть отсиживается у Муси на высоком подоконнике, щурится в окно на соседские красные крыши и делает вид, что он тут ни при чем.

© Виктория Райхер. Пирог с цапустой. Полностью здесь.

Твой сын просил, чтоб спела перед сном
Но ты хлопот вечерних не успела
Закончить в срок, и был не прибран дом.
Лишь в спешке чмокнула, и даже не присела
На краешек кровати. Он сопел,
Уткнувшись носом в плюшевого мишку.
Так много было всяких разных дел,
И некогда укладывать мальчишку.
Уже большой - чего там, не малыш,
Тебе самой в том возрасте не пели.
Просил, но ты сказала, что спешишь,
И нечего капризничать в постели....
Ты не успела, много разных "не"
За это накопилось семилетье.
Сын сладко улыбается во сне
В зеленой лампы приглушенном свете...
Он вырастет ведь так бегут года,
Свою пижамку желтенькую сносит.
Он вырастет, и взрослый, никогда
Спеть колыбельной больше не попросит.

Я свяжу тебе жизнь
Из пушистых мохеровых ниток.
Я свяжу тебе жизнь,
Не солгу ни единой петли.
Я свяжу тебе жизнь,
Где узором по полю молитвы —
Пожелания счастья
В лучах настоящей любви.
Я свяжу тебе жизнь
Из веселой меланжевой пряжи.
Я свяжу тебе жизнь
И потом от души подарю.
Где я нитки беру?
Никому никогда не признаюсь:
Чтоб связать тебе жизнь
Я тайком распускаю свою

-Как думаешь,- спросил король Георг Тридесятый своего Первого Министра,- народ меня любит или нет?
-Ну, я бы сказал, что мнения народа разделились,- осторожно ответил Министр.- Примерно... 99 к одному.
-Как так?- удивился король.
-Ну, всегда найдётся хоть один довольный идиот...
-Ага,- понимающе кивнул король.- А вот, скажем, если бы мы провели демократические выборы - сколько бы голосов я получил?
-101%, разумеется,- пожал плечами Министр.
-Правильно,- согласился король.- Соображаешь. Потому что государство - это я. Плюс один процент идиотов.

© Бормор

Стареть приятно. Люди, за которыми раньше гнался, стареют тоже. Ты на них смотришь в телевизор – а у них уже два подбородка и пузо еле влезает в пиджак.
За молодыми гнаться не тянет, молодые - не наша школа. Новодел, кому он вообще интересен. А ровесники вот они, поседели. Уже не хозяева жизни, а если еще и да, сколько им там уже осталось. Столько же, сколько тебе. Вот и догнал.

Стареть приятно. Чего в жизни не сделал, того и не сможешь. Не «лодырь», не «сам себе виноват», не «если бы ты постарался» и даже не «бездарь». Просто уже не можешь, состарился, отыграл. Хоть подпрыгни – не сможешь уже. Свободен, значит.
Одно раздражает: на кухне капает кран. Кричу туда: «Грета! Грета, кран!», а она мне из кухни – «Я не кран!». И смеется. Лень ей, что ли? Я тоже смеюсь. «Грета, - кричу, - вода!» А она мне – «Я не вода!». «Грета, - кричу, - подойди ко мне». Подходит, смеется. «Чего тебе сделать?». А я и не знаю, чего мне сделать. Целую ей руку. «Кран, - прошу, - закрути покрепче».

Стареть приятно - не нужно ходить в костюме. Вообще не нужно ходить. Был бы я без ног в тридцать лет, какая была бы драма. Все бы жалели. А сейчас говорят: «Он так долго живет при его болезнях, ему чудо как повезло».
Грета тоже считает – стареть приятно. Говорит, не нужно носить колготки и высокие каблуки. Она всю жизнь ненавидит колготки. Я их ей помогал натянуть, пока мог нагибаться. Еще говорит, не нужно следить за фигурой. Ест по четыре пирожных в день. Я ей – «Грета, вес!», а она смеется: «Какой может быть вес у старухи, один объём».
Только вот кран. Капает днем и ночью, никак не может она его закрутить. Бужу ее ночью: «Грета, кран…», а она храпит. Даже не отвечает, храпит и всё. Стареть приятно: когда храпит во сне твоя молодая подруга, это шокирует, это мешает, девушки спят легко и тихо, как бабочки на цветке. А когда во сне храпит моя весомая Грета, я точно знаю: она жива.
Грета смеется. «Ты старый хрыч, доводишь меня из-за крана». Встаёт с утра и ползет на кухню. Мне варит кашу, себе сосиску. Мне нельзя сосисок, а она не ест мою кашу, без соли и сахара – кто бы вообще ее ел. Были бы молодыми, страдали бы смертно: ничего нам нельзя, и ни одно блюдо не можем поесть вдвоем, что за жизнь. А теперь приятно: денег хватает и на кашу, и на сосиски, и сил хватает варить. Что за жизнь.

Но кран этот чертов. Капает, капает, прямо в мозг. Грета не замечает, она плохо слышит, сто раз попросишь – забудет, пока дойдет. Отправишь ее на кухню: «Грета, кран!», вернется с тарелкой: «Я тебе каши сварила». Ну что же, сварила – я поем.
Себе, как обычно, сосиску. Наливает воды на два пальца, кладет сосиску, сосиска в воде по ватерлинию, сверху сохнет. А Грета доварит сосиску до половины, а потом раз! – и перевернет. Сварившейся стороной вверх, сырой – вниз. И дальше варит. Я сначала не понял, потом сообразил. Кастрюлю, где больше воды, она не поднимет, тяжело ей и руки дрожат. Специально самую маленькую берет, и воды почти не наливает. Сосиска и на пару сварится, ей-то что. А я так радовался, что догадался.

Стареть приятно. Не нужно быть успешным, не нужно быть красивым, не нужно быть хорошим. Достаточно быть. Молодым недостаточно, их гонит возраст. Скорее, скорее, успеть побольше, бежать поживее и побыстрее попасть сюда, к нам. А у нас тут тихо, как под шубой. Никто не спешит.
А тут вдруг слышу – кран капать перестал! Ну, просто праздник. «Грета, - кричу, - Грета, кран не капает, Грета, иди сюда!». А она почему-то молчит. Не отвечает.
- Грета!
- Грета!
- Грета…
Полная тишина. Никто не смеется, не слышно тяжелых шагов, не пахнет горелым из кухни. И кран молчит.
- Грета, - голос сорвал, - Грета, мне плохо! Грета, иди сюда!
Так кричал, что заснул. Или сознание потерял? Не помню. Очнулся – темно. И по-прежнему тихо.
- Грета, кран…
Совсем охрип.

Вдруг слышу, хлопнула дверь. И шаги. Стареть удобно: молодых гораздо хуже слышно издалека.
- Грета!!!
Волосы растрепанные седые, еле дышит, смеется. «Я, - говорит, - сантехника хотела позвать. Дозвониться же им невозможно, я и решила – дойду сама. Ты замучил меня своим краном, я хотела в подарок тебе... А сантехника нет, и до нового года не будет. Зря ходила».
Но ведь тихо! Не капает ничего!
«А это они, - говорит, - отключали воду на два часа. Как раз я к ним пришла, тогда и предупредили. Скоро включат».
И точно, слышу. Кап, кап, кап. Знакомая музыка.
- Пойду на кухню, сварю сосиску. А каша еще осталась.

Кап, кап, кап. Она сейчас сварит сосиску, и каша еще осталась. Черт с ним, с краном. Стареть прекрасно. Самому ничего не приходится делать. После нового года придет сантехник и все починит.

© Виктория Райхер. Кран.

Затемняя гирлянды своим сиянием, Президент появился под елкой. С бокалом шампанского в руках.

— Ну чего? Свитер или носки? – спросил он у кого-то за кадром.
— Свитер. – ответили Президенту. – Носки – на двадцать третье февраля.
— А дезодорант? – спросил встревоженно Президент.
— Мотор. – ответили Президенту.

— Дорогие, сограждане. – пуще прежнего засиял Президент. – Свитер!
— Офигеть. – удивились сограждане. – Каждому?
— Нуачо. – пожал плечами Президент. – Хоть какая-то компенсация. С оленем, правда.
— Вау! – сказали хипстеры.
— Ох, йо! – отозвались остальные.

— Не перебивайте меня. – поморщился Президент. – Пока вы все там за столами – я тут под елкой. А тут , между прочим, холодно.
— А свитер? – удивились сограждане.
— Великоват. – пожаловался Президент. – Казалось бы эска, а все равно.
— Еще бы. – грохнули со смеху сограждане.

— Полноте вам. – по-доброму усмехнулся Президент. – Поднимая этот бокал шампанского, хотел бы сказать... Прошедший год был знаковым, поворотным, выдающимся, историческим и таким же как все остальные. Только хуже. Или лучше. И пусть все даже было как-то так... Тернистый путь по граблям не пройден до конца, чаша не испита, крест не донесен, не все лбы разбиты в молитве, не все ошибки совершены...
— Вяжи с этим. – помрачнели сограждане.
— Не, не. Это важно. – заупрямился президент. – Не все еще хорошо и даже почти все нехорошо, но все-таки.
Запищал телефон.

— Простите. – сказал Президент, доставая телефон. – Срочное это. Ага... Ишь ты... Сограждане, как по-вашему, как лучше будет –« С новогодним угощеньем, с новогодним настроеньем» или «С новогодним торжеством и счастливым Рождеством»? А?
— Лучше свитер! – взвыли сограждане.
— Свитер — так свитер. – согласился Президент. – Дорогой друг! С новым свитером! Не со скутером, проклятая железяка! С новым свитером!

Как у всякого пишущего человека, лицо его было скорбным.

— Ненавижу тачфоны. – вздохнул Президент дописав смс. – Ну о чем мы там с вами... А да! И все-таки... Или нет, нет... Даже несмотря... Или опять не так... С позиций оптимизма! Или нет... Как лучше-то, граждане?
— Лучше свитер! – подсказали сограждане. – Понятнее хоть. И заканчивай уже. Греется же.

— Это у вас греется. – хихикнул Президент. – У меня тут охлаждается все. В общем, подводя итоги года, хочется сказать... Главный же итог. Как бы это выразится? А да. Год прошел. Вот вам главный итог. Все живы, все за столом, на столе есть пока. Чего вам еще-то?
— А свитер? – возмутились сограждане.
— И свитер! – твердо сказал Президент.
— Ураа! – закричали сограждане.
— Тьфу. Чуть не забыл же. – сказал Президент. – С Новым Годом вас. Пусть все будет лучше, проще, удобнее, в носке не жмет, палец не давит, пятку не трет, из постели не гонит в нужный момент, не приглашает в неподходящий, кивает, улыбается, денег в долг дает, шкаф перенести поможет, подвезет просто так, обнимет, погладит, воротничок накрахмалит. Ну вот вроде и все. А нет. И свитер. И это. Аккуратнее там все. И денег, конечно. Ну, здоровья всем, понятное дело. И самое важное...

Президент сделал паузу.
— Ну? – не выдержали сограждане.
— Пусть газ в зажигалке заканчивается не так внезапно. – выдал Президент.
— Смотри-ка. – удивились сограждане. – В этот раз действительно о важном.

© Сергей Узун. С Нас Тупающим

Ночной перрон на станции уездной,
Пустой вагон висит над черной бездной,
И белый снег за окнами кружит.
И крутится без аккомпанемента
Пустых воспоминаний кинолента -
Лишь ложечка в стакане дребезжит.

За остановку, Господи, спасибо.
Не встретились с Тобою, а могли бы,
Ты заходил, а я ушла курить
В промозглый тамбур, с поводом отвлечься.
Еще нам будет время пересечься,
Лицом к лицу всерьез поговорить.

Благодарю за неизбежность срока,
За глубину всевидящего ока.
И за возможность повторять слова.
За эту точку данного пространства,
Где мастерство – не признак постоянства,
Но постоянство – признак мастерства.

За то, что на заснеженном перроне
Сижу, в Тобой отцепленном вагоне,
А думаю, что все еще в пути.
За то, что днем и ночью, ежечасно
Следишь за мной, спокойно и бесстрастно,
А мог бы отвернуться и уйти.

4 декабря 2011
© Яна Симон. Статика

Я, побывавший там, где вы не бывали,
я, повидавший то, чего вы не видали,
я, уже т а м стоявший одной ногою,
я говорю вам - жизнь все равно прекрасна.

Да, говорю я, жизнь все равно прекрасна,
даже когда трудна и когда опасна,
даже когда несносна, почти ужасна -
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.

Вот оглянусь назад - далека дорога.
Вот погляжу вперед - впереди немного.
Что же там позади? Города и страны.
Женщины были - Жанны, Марии, Анны.
Дружба была и верность. Вражда и злоба.
Комья земли стучали о крышку гроба.
Старец Харон над темною той рекою
ласково так помахивал мне рукою -
дескать, иди сюда, ничего не бойся, .
вот, дескать, лодочка, сядем, мол, да поедем.

Как я цеплялся жадно за каждый кустик!
Как я ногтями в землю впивался эту!
Нет, повторял в беспамятстве, не поеду!
Здесь, говорил я, здесь хочу оставаться!

Ниточка жизни. Шарик, непрочно свитый.
Зыбкий туман надежды. Дымок соблазна.
Штопаный, перештопанный, мятый, битый,
жизнь, говорю я, жизнь все равно прекрасна.

Да, говорю, прекрасна и бесподобна,
как там ни своевольна и ни строптива -
ибо, к тому же, знаю весьма подробно,
что собой представляет альтернатива...

Робкая речь ручья. Перезвон капели.
Мартовской брагой дышат речные броды.
Лопнула почка. Птицы в лесу запели.
Вечный и мудрый круговорот природы.

Небо багрово-красно перед восходом.
Лес опустел. Морозно вокруг и ясно.
Здравствуй, мой друг воробушек,
с Новым годом!
Холодно, братец, а все равно - прекрасно!

© Юрий Левитанский. Послание юным друзьям

Все непреложней с годами, все чаще и чаще,
я начинаю испытывать странное чувство,
словно я заново эти листаю страницы,
словно однажды уже я читал эту книгу.
Мне начинает все чаще с годами казаться -
и все решительней крепнет во мне убежденье -
этих листов пожелтевших руками касаться
мне, несомненно, однажды уже приходилось.
Я говорю вам - послушайте, о, не печальтесь,
о, не скорбите безмерно о вашей потере -
ибо я помню,
что где-то на пятой странице
вы все равно успокоитесь и обретете.
Я говорю вам - не следует так убиваться,
о, погодите, увидите, все обойдется -
ибо я помню,
что где-то страниц через десять
вы напеваете некий мотивчик веселый.
Я говорю вам - не надо заламывать руки,
хоть вам и кажется небо сегодня с овчину -
ибо я помню,
что где-то на сотой странице
вы улыбаетесь, как ничего не бывало.
Я говорю вам - я в этом могу поручиться,
я говорю вам - ручаюсь моей головою,
ибо, воистину, ведаю все, что случится
следом за тою и следом за этой главою.
Я и себе говорю - ничего не печалься
Я и себя утешаю - не плачь, обойдется.
Я и себе повторяю -
ведь все это было,
было, бывало, а вот обошлось, миновало.
Я говорю себе - будут и горше страницы,
будут горчайшие, будут последние строки,
чтобы печалиться, чтобы заламывать руки -
да ведь и это всего до страницы такой-то.

© Юрий Левитанский. Попытка утешенья

в каждом из нас, беспомощном, мягком существе, близкий может проделать дыру, вольно или невольно.

и делается это спокон веков только двумя способами: либо наш близкий уходит внезапно и необъяснимо, оставляя нас в пустоте, либо долго и размеренно бьет по одному и тому же месту, пока мы не приходим к мысли, что иначе просто не может быть.

и я хочу сказать.
жить с дырой от близкого человека почти невыносимо. она постоянно болит, она постоянно застит весь цвет и всю радость мира, она всегда голодна.
и тогда любого, кто подходит к нам, неисцелимым, клейменым нашими близкими, мы прикладываем к этой ране, как подорожник, мы запихиваем его в эту дыру, восполняя живым человеком недостачу плоти и тепла. мы плачем и требуем - будь нам тем, кто оставил дыру, заступи на его место, потому что незанятое, - оно болит.
но ведь и занятое оно болит, вот в чем дело. никто не в силах подменить собой того, кто продырявил, заткнутая дыра не зарастает, мы ведь и цели себе такой не ставим - зарастить, только заткнуть. а там ведь нервных окончаний побольше, чем в паху, начнешь теребить - попробуй остановись. и уже ужом вьешься, уже бьешься головой о стену, а кончить не можешь, никак не можешь кончить, не можешь год, не можешь два, не можешь полжизни.
то, что от этого появляются на свет всякие прекрасные (или отвратительные) вещи, никак не меняет общей картины, да и не фокус, от каждого соития бывают дети, а от этого - в особенности.
в зависимости от родителей, дети прекрасны или уродливы, скоротечны или бессмертны, но они, порождение дыры, ее не наследуют. а что родители? а родителей пожирает дыра.
я хочу сказать:
я люблю того, кто оставил во мне дыру, люблю всем сердцем, я хочу от него ответной любви, но не получаю ее, потому что нет со мной именно этого близкого, и не будет, пока я в этом здесь и сейчас.
но я хочу этой любви от него. многократные мои попытки получить ее же от кого-то другого заканчивались крахом, - и будут заканчиваться крахом во веки веков.
потому что прокрустово ложе не бывает впору никому, даже самому прокрусту. это старая, как мир, игра - превратить неутоленную любовь в орудие пытки, но неужели же моя - да чья угодно, - любовь не годится ни на что другое? неужели я сам не гожусь ни на что больше, как быть одной отверстой голодной пастью?
и неужели все мои близкие годны только как пища для нее, той самой первой дыры, неужели их единственное назначение - распяливать ее все шире и шире.
каждого вновьприбывшего рассматривать только с одной точки зрения - заменишь ты мне того единственного, которого не заменить никем и ничем не застить, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
каждый раз смотреть на себя самого как на пресловутую китайскую принцессу, да еще и топать ногами - да, именно так, да, я изнываю от любовной тоски, только сунься ко мне - уйдешь кастратом, ну, давай же скорее, мне неймется, моя рана неисцелима, а ты - лекарство мое, только ты и никто больше, все, сломался, не годен, сожран, пошел вон.
а куст базилика в горшке с головой мертвого возлюбленного цветет все пышнее, все больше и больше мотыльков слетаются на него, - чтобы обнаружить вместо базилика росянку, да поздно.

моя рана неисцелима, как была, так и осталась. но место это мне свято, а значит - не пусто. эта дверь - только на одного, для остальных близких у меня есть другие двери. никто никого никогда не заменит. но, кажется, я достаточно вырос, чтобы не пытаться завести себе кошек, чтобы из них сделать обезьян, чтобы из них сделать медведей, чтобы из них сделать друзей, чтобы из друзей сделать новые дыры на месте старых.

© Александр Шуйский (Стрейнджер). О неисцелимом.

Через наш город, разделяя его ровно пополам, текла бурная, рыжая от жёлтой глины река. Детям плавать в реке было строго запрещено – она была очень быстрой, пенной, вся в рытвинах глубоких водоворотов. Но мы с братом были очень упрямыми детьми, любой запрет воспринимали как инструкцию к действию. Поэтому каждый день убегали поплавать. Правда, уходили подальше от города, дабы не попадаться на глаза взрослым. А чтобы они не вычислили, что мы нарушаем их запрет, плавали голышом.
-Почему?
-Когда плаваешь голышом, загораешь полностью, и предательских следов от белья на теле не остаётся.

Однажды, пока мы ныряли в реку с высокого берега, кто-то украл нашу одежду. Сначала мы поплакали, потом пробрались на свалку, нашли какие-то полиэтиленовые пакеты. Обмотались ими, закололи деревянными прутиками на бёдрах и потопали домой. Идём и плачем, знаем, что таки да, влетит.
Полиэтиленовые пакеты держались на честном слове, и через какое-то время благополучно отвалились.

На окраине нашего города стояла чёрная часовня. Я нигде больше не видел таких часовен – тёмная, с узкими окнами-бойницами, вытянутая вверх серебристым шпилевидным куполом. Купол смахивал на минарет, крест на нём был невесомый, тонкий, даже с небольшого расстояния невидимый, и распознать в такой постройке христианский храм было практически невозможно. Поговаривали, что когда-то здесь жили кармелитки. А потом они куда-то ушли. В годы моего детства в часовне проводила свои молебны малочисленная католическая община, оставшаяся в городе после ухода французов. Мы иногда прибегали туда и, завороженные сладким запахом ладана и отблеском свечей, подолгу сидели на узких скамейках, разглядывая огромное, тяжёлое, скорбное распятие.

Иногда, впрочем, крайне редко, у входа в часовню оставляли новорожденных детей. Обязательно вкладывали в пелёнки записки – мусульманский ребёнок или христианский. Почему мусульманских детей подкидывали к христианскому храму – я не знаю, ведь в городе была большая мечеть. Вот в эту мечеть монахи и относили мусульманских новорожденных. Там над ними читали специальную молитву, а потом подыскивали им приёмные семьи. Христианских детей монахи обязательно крестили. И тоже устраивали в приёмные семьи – к своим. Редко кого из детей отдавали в приюты – почти всех усыновляли. Наши берберские соседи, хотя у самих было три ребёнка, забрали двоих – мальчика и девочку. И я тебе клянусь – любили усыновлённых не меньше, чем родных.

Но я отвлёкся.
Чем ближе город, тем медленнее мы шли. Скоро засеребрился в летнем мареве знакомый шпилевидный купол. Мы дошли до часовни, встали на её пороге и пустились в безутешный плач. Представь себе картину – два балбеса, пяти и семи лет, грязные, обгоревшие на солнце, с жалкими голыми пиписьками, стоят на входе в часовню и ревут в три ручья. Через пять минут вокруг нас собрался весь приход. Чем больше становилось людей, тем горше мы рыдали.
-Неужели их подбросили?- заголосила какая-то женщина в большой белой панаме.
Народ мигом подхватил – подкидыши, подкидыши.

-Чьи вы дети?- вышел к нам монах.
Брат при виде монаха собрался, плакать перестал. Сложил руки ковшиком, прикрыл своё мальчуковое достоинство.
-Мы уже ничьи дети, мы подкидыши!- выпалил.
Я почему-то словам брата безоговорочно поверил и сорвался в рёв. А брат, перекрикивая меня, рассказывал дальше, как нас бросили мама и папа, а старший брат подавно бросил.
-И даже одежду у нас забрали, говорят – идите куда хотите, а мы вашу одежду продадим и купим себе Мобилет.
-Что купят?- опешил монах.
-Мобилет!

Мобилет – мотоцикл. В автопарке нашего города имелся только один Мобилет, и принадлежал он косому Хакиму по кличке Тбуз. Это был насквозь ржавый, времён Шарля де Голля мотоцикл Пежо. Но все его упорно называли Мобилет. Тбуз чинил его молотком и сваркой – тут приварит, там приколотит. Глушитель у мотоцикла давно уже отвалился, и если мы слышали его протяжный вой, то знали, что у нас есть ещё полчаса, чтобы доделать свои дела. Потому что только спустя полчаса за оглушительным рёвом из-за поворота выскакивал мотоцикл Тбуза, и вся ребятня нашей улицы стремглав летела за отчаянно ревущим и чадящим монстром. Кстати, заправляли Мобилет смесью масла и бензина. Заправщик на глаз заливал в канистру масло, доливал бензина, несколько секунд эту канистру тряс, а потом заправлял адской смесью Мобилет. И по тому, как Мобилет чадил и отплёвывался, становилось понятно, что заправщик и в этот раз промахнулся с правильными пропорциями.

Услышав про Мобилет, толпа задохнулась от возмущения:
-Что за бессовестные люди, отказались от детей, чтобы сэкономить на Мобилет!
-А фамилия у вас какая?- спросил монах.
-Мы её не помним!- зарыдал брат.- От голода забыли!
У монаха сделалось такое лицо, что стало ясно – сейчас он снимет свою рясу, натянет на грудь патронташ из осиновых кольев и пойдёт убивать моих родителей.

К счастью, мимо проходила наша тётка. Подошла узнать, что случилось, и в раскалённой праведным гневом толпе узрела заплаканных сыновей своей младшей сестры.
-Что вы здесь делаете?- встала руки в боки она. Толпа сбавила обороты. По слухам, в нашем роду несколько столетий назад водились настоящие сефарды, поэтому в гневе женщины нашей семьи были не просто страшны, а чрезвычайно страшны. И даже смертельно опасны. Видимо, пошил в предков-пиратов.
-Что они здесь делают?- дыхнула огнём на монаха тётка.
Толпа притихла.
-Это ваши дети?- спросил оробевший монах.
-Это дети моей сестры. И я вас ещё раз спрашиваю, что они здесь делают. Голые!
-Но они подкидыши!- заволновалась толпа.
-Подкидыши?- вылупилась наша тётка.- Эти?!- и вперила свой длинный блестящий ноготь мне в лицо.
-Эти,- пискнул я.

А далее было вот что. Тётя схватила нас за шкирки и поволокла домой. Мы плелись по городу, голые, несчастные, в бахроме из соплей, и исходили потоками слёз. За нами, держась на безопасном расстоянии, шла толпа. По дороге она разрасталась новыми деталями – зеваками, нищими, странствующими дервишами, гимназистками, ослами, торговцами водой и мулами. Возле рыночной площади нам навстречу выскочила мама – кто-то из соседей донёс, что Анка ведёт домой её голых сыновей, а за ней идёт весь город – выяснять, как это она посмела продать детей сестры в рабство Тбузу в обмен на его Мобилет.

Здесь муж всегда делает глубокомысленную паузу.
-Наказали?- каждый раз выдыхаю я.
-А то! Притом наказывали нас не мама с папой, а старший брат. Он отводил нас в баню, сначала охаживал ремнём, потом купал, а потом каждому выдавал по сантиму. Знаешь сколько всего можно было купить на сантим в шестьдесят девятом году? Целый круассан, вазочку ванильного крема и стакан фанты. Или хрустящий багет и большую тарелку жареных в масле сардин с капелькой жгучей аджики и вялеными маслинами. Или…
-Больно бил?- перебиваю я.
-Больно. Он бил, а я плакал и прикидывал в уме, на что этот сантим потрачу.

***

Мой муж родился за границей. Брат, с которым он плавал в реке, вырос в большого умницу, красавца, талантливого писателя и художника.
Потом он ушёл в политику, в глухую оппозицию. Кончилось всё очень печально – в возрасте 27 лет брат погиб при невыясненных обстоятельствах. За три года до этого, тоже при невыясненных обстоятельствах, погиб их отец – махровый оппозиционер, социалист. Гибель отца и брата выжгла в душе моего мужа дыру размером во Вселенную. Говорит он о них крайне редко, если вспоминает, то только смешное, из далёкого детства.
Он с большой грустью об этом смешном вспоминает.
Даже когда про стоянку ослов на Фиалковой улице рассказывает – было в их городе специальное место, где люди оставляли ослов, платили сторожу и уходили по своим делам. А потом возвращались и забирали их.

-А откуда сторож знал, своего осла забирает человек или не своего?- спрашиваю я.
-По выражению морды вычислял,- отвечает муж, и я до сих пор не знаю, шутит он или нет.

© Наринэ Абгарян. Муж рассказывает.

- Древнейший человек, как установлено, жил в полиомиелите. (Хотел сказать: в палеолите)

- С самого начала люди жили в стадах и кочевали.

- Первый человек был питекантроп.

- Отметим следующие важнейшие черты. Во-первых, он был позвоночным животным. Или - беспозвоночным. Или - пресмыкающимся. (Версии одного автора - последовательно).

- У неандертальцев ещё был подбородочный выступ. Потом он исчез. У человека же верхнего палеолита уже исчезают глазные впадины, что демонстрирует появление человека современного вида, называемого как-то на букву «X».

- Человек в Ашёле не был даже неандертальцем, что подтверждается находкой знаменитой нюфгербюргской челюсти, имевшей объём мозга до 1200 см.

- Известный Л. Лики открыл в Африке 25 особей. Это были преимущественно черепные крышки.

- С основной территории Европы ледник отступал со скоростью 160 км/час.

- До изобретения стрел люди охотились на мелких животных - мамонтов и т.д., - хотя, согласно другой версии, мамонт, скорее, был похож на корову, а для охоты на него применялся остроконечник.

- Имеются данные и о рыболовстве на таёжного зверя: об этом свидетельствуют найденные каменные рыбы, которые были подсадными утками.

- Мужчины из тайных союзов нападали на женские половые селения по ночам, каждый отыскивал свою супругу и принимался за дело. Какое именно дело? Дело утверждения патриархата, причём дело кончалось иногда смертельным исходом.

- Попавши в огонь, человек убедился в преимуществе глиняной посуды.

- Для духовной культуры неолита показательны найденные в больших количествах глиняные статуэтки - символ материнства. Эти глиняные статуэтки, возможно, были беременны.

- В период бронзы развивалось скотоводство - разводили уток. А, например, трипольцы производили коров.

- Интересны способы добычи цветного металла, например меди: гору обливали водой, а затем она при помощи естественных условий отваливалась. После этого металл доводился до жидкого вида. Он шёл на изготовление различных орудий. Например, проушных топоров, то есть топоров, которые имеют уши, или мечей колючего действия. Или стрел-громил, а также молотков для добивания трупов.

- В Мариупольском могильнике были найдены палки от набалдахина с набалдашниками, то есть набалдашники, надетые на голову покойника.

- Среди прочих изделий явно античного изготовления была найдена ваза с изображением скифов, третий из которых завязывает раненому товарищу место.

- Несмотря на то, что римские мечи предназначались для прокола, в конце концов на развалинах рухнувшей римской империи образовались романские языки.

- Нередки находки мастерских: в одной избе сапожника были найдены его остатки - кожа и шерсть.

- Не забудем также знаменитые русские шлемы до колен. Один из них, принадлежавший Ярославу Всеволодовичу, нашла крестьянка, искавшая под кустом корову.

- В XIII веке каждый советский человек умел писать на бересте.

© Из ответов студентов МГУ по курсу «Основы археологии»

Наши окна ближе к раю,
Чем к проталинам в снегу.
Я сегодня улетаю,
Я здесь больше не могу.

Но пробелом между нами
Эта снежная тетрадь.
Я давлюсь уже словами,
Мне их некому отдать.

Из любого разговора
Можно выпасть под откос.
Я стою у светофора,
Словно он земная ось.

Вот бы швейною иглою
Приколоть тебя ко мне…
Между небом и землёю
снежит, снежит, снежит, сне…

© Елена Касьян

Ночью,
в самом начале удивительно теплого месяца,
он обошел всех остальных
и велел собираться.
Кто-то был предупрежден заранее.
Большинство — нет.

Сначала он боялся,
что их выдаст
испуганный недоуменный гомон,
дребезжание пыльных шкафов,
истерический перезвон ножей.

Потом это стало неважно.

Перепуганно причитали длинные старые селедочницы,
плакали ничего не понимающие маленькие рюмки,
утюги столпились в дверях
осоловелым, покорным стадом.
Тарелки метались,
не понимая, как можно бросить
весь этот затхлый скарб, -
потемневшие скатерти,
грязные кухоные полотенца,
священные бабушкины салфетки.
Жирная утятница, воровато озираясь,
быстро заглатывала серебряные ложечки.
Солонка трясла свою пыльныю, захватанную сестру,
истерически повторявшую:
«Она догонит и перебьет нас!
Она догонит и перебьет нас!..»

Он неловко ударил ее
деревянной засаленной ручкой.
Она замолчала.

Когда они, наконец, двинулись вниз по пригорку,
вся околица слышала их,
вся деревня смотрела на них из окон.
Когда они добежали до реки,
топот Федоры уже отзывался дрожью
в его тусклых от застаревшей грязи
медных боках.

Задние ряды проклинали его,
скатывались в канавы, отставали.
Средние плакали, проклинали его, но шли.
Передних не было, -
только он,
на подгибающихся старых ногах,
в молчаливом ужасе
ответственности и сомнений.

Когда они все-таки добежали до реки, -
измученные, треснувшие, надбитые, -
он обернулся и сказал им: «Вот увидите,
мы войдем в воду — и выйдем из нее другими».

Но тут река расступилась.

© Линор Горалик

О`к, сказала Ника, объясни, как ты придумываешь свои тексты. Может это чёткий сюжет, и ты заранее знаешь, чем всё закончится? Может это схема, которую ты уже выстроила у себя в голове, и тебе только и остаётся, что довести её до ума?

Нет у меня никаких сюжетов, Ника. Я тыкаюсь слепым несмышлёнышем мордочкой в безмолвие.
Но я знаю, что мне нужно, чтобы выудить из этого безмолвия слова.
Мне нужно, чтобы за окном стоял туман. Если нет тумана – я его нагоняю. Мысленно. Закрываю глаза. Рисую на внутренней стороне век ноябрьский рассвет. Утренний крик петухов. Уходящий клин журавлей. Прилипший к окну тополиный лист – он своё отлюбил, он промолчит и проплачет этот ноябрьский рассвет.
А потом я открываю глаза. И вижу, как низко завесив ватным подолом моё окно, расстилается туман.

Иногда вместе с туманом крадутся шипящие. Шорохом, шёпотом, шелестом, шагом шуршащим.
Иногда, бренча доспехами, приходят звенящие. Завьются, взовьются, знобкими звуками зябко забьются, звоном забытым в душе отзовутся.
Иногда просыпаются осязательные и обонятельные. Они щекочут язык и нёбо, дуют в висок, водят указательным пальцем по изгибу локтя, там, где беззащитно бьётся вена. Оставляют лиловые следы лепестков лалазар на ладонях – лллллл.
Дышат в затылок – осторожно, задерживая на выдохе дыхание.
Ворожат слова.

И обязательно звучит музыка. Nu jazz или lounge.
Музыка – мой проводник в мир слов. И никогда наоборот.
Никогда наоборот.
Вот так и приходят ко мне слова, Ника.
И спасибо тому, кто малой горстью мне их отсыпает. Мне многого не надо. Я со многим не справлюсь. Надорвусь, изольюсь слезами, осипну, оглохну. Уйду вспять. Я себя знаю. Я себя хорошо знаю.
Я уже большая, я могу сказать себе – стоп.
Набери полные лёгкие воздуха. Выдохни. И-уходи-не-оборачиваясь.
Обжигаются только те, кто

И, хотя настоящее моё прекрасно, я часто возвращаюсь к прошлому.
Оно многому учит.
У меня был одноклассник, мальчик Гарик. Очень сложный мальчик, очень трудный. Изводил весь класс, но особенно – меня. Я не могла объяснить его ненависть, я не умела справиться с ней. Мне ничего не оставалось, как тихо ненавидеть его в ответ. На громкую ненависть у меня не было ни сил, ни желания. Я была робкой девочкой. Маминой и папиной дочкой. Татыной внучкой.

Гарику было 22, когда он погиб. Нелепая, ужасная смерть – в его машину на полной скорости въехал грузовик. Всё случилось так быстро, что он не успел осознать, что произошло.
Поговаривали, что его беременную жену мать выставила из дома. Заставила сделать аборт и отправила к родителям.

Через три года он мне приснился. Я укладывала ребёнка и заснула вместе с ним.
-Нарка,- склонился надо мной Гарик,- ты ничего не забыла?
-Нет.
-Просыпайся. Ты что-то забыла,- и он пребольно толкнул меня в плечо.
Я проснулась. В квартире тяжело пахло газом. Я ринулась на кухню. На плите стоял перекипевший-перелившийся через край чайник.

Спустя два года моя однокурсница угорела с маленьким сыном насмерть.
В плечо её никто не толкнул.

© Наринэ Абгарян

Низкие и безнадежные тучи необъяснимо вдруг разошлись и странно, наискосок что ли, проглянуло солнце. Оно сделало моментом ржавую траву почти зеленой, радостной, обманной. Сосны - пышными и праздничными. И тоже - обманными. Он сидел на крыльце и смолил сигарету за сигаретой. Из кустов появился кошак. Мокрый, что твоя выдра. Черная шерсть слиплась, пушистый хвост превратился в никчёмную веревочку, а вся фигурка её как бы уменьшилась в размерах, и выглядела животина уж больно старой и беззащитной.
И кошка, и трава, и сосны оттого неверные, неточные и несвоевременные, что солнца вовсе не должно быть среди этих ноябрьских туч. Нечего солнцу тут делать, кончилось его время.
Всё кругом - зыбкая нежить.
Осознание ноября - как прозрение. И так ему сразу стало жалко себя, далеких и давно умерших друзей, невстреченных красавиц, которые нынче и не красавицы вовсе, писателя Уильяма Сараяна, читанного в ушедшей за горизонт юности, эвенков из богом забытой деревни Удское, до которой теперь уже и не добраться, всего мира ему вдруг и разом стало так жалко, что сердце остро защемило. И начало щипать глаза.
Он никак не мог сообразить: что, собственно, произошло такого, что жизнь потекла - рядом? Неподалеку, однако никак своей сутью не задевая. Да и суть новой жизни совсем непонятна. Вроде и пятница - пятница. И на небе ночью Большая Медведица по-прежнему, наклонившись, висит. И расписание электричек не поменялось. Точнее сказать, слегка поменялось. Но это «слегка» присутствовало и раньше, и десять лет назад. Когда он был полон разумной энергии и дела, которые делал, рождали сильные эмоции, вполне гармонично вписываясь в дела окружающих людей.
И друзей, и недругов.
В чем вина его, что двинулось разом все наперекосяк и мимо?
И только Большая Медведица как глядела сквозь тысячелетнюю черноту вниз, так и глядит.
Может, только несколько искоса. Не так, как на других.

© Андрей Иллеш

Вот и сегодня Ёжик сказал Медвежонку:
— Как всё-таки хорошо, что мы друг у друга есть!
Медвежонок кивнул.
— Ты только представь себе: меня нет, ты сидишь один и поговорить не с кем.
— А ты где?
— А меня нет.
— Так не бывает, — сказал Медвежонок.
— Я тоже так думаю, — сказал Ёжик. — Но вдруг вот — меня совсем нет. Ты один. Ну что ты будешь делать?..
— Переверну все вверх дном, и ты отыщешься!
— Нет меня, нигде нет!!!
— Тогда, тогда… Тогда я выбегу в поле, — сказал Медвежонок. — И закричу: «Ё-ё-ё-жи-и-и-к! », и ты услышишь и закричишь: «Медвежоно-о-о-ок!.. ». Вот.
— Нет, — сказал Ёжик. — Меня ни капельки нет. Понимаешь?
— Что ты ко мне пристал? — рассердился Медвежонок. — Если тебя нет, то и меня нет. Понял?…

© "Ёжик в Тумане"

По первому снегу Заяц прибежал к Медвежонку.
- Медвежонок, ты лучший из всех, кого я знаю, - сказал Заяц.
- А Ежик?
- Ежик тоже хороший, но ты - лучше всех!
- Да что с тобой, Заяц? Ты сядь, успокойся. Чего ты прыгаешь?
- Я сегодня проснулся и понял, - сказал Заяц, - что лучше, тебя нет на свете.
Вошел Ежик.
- Здравствуй, Медвежонок! - сказал он. - Здравствуй, Заяц! Вы чего сидите в доме - на улице снег!
- Я собрался идти к тебе, - сказал Медвежонок. - А тут прибежал он и говорит, что я лучше всех.
- Верно, - сказал Ежик. - А ты разве не знал?
- Правда, он самый лучший? - сказал Заяц.
- Еще бы! - Ежик улыбнулся Медвежонку и сел за стол. - Давайте чай пить! Стали пить чай.
- Вот слушайте, что мне сегодня приснилось, - сказал Заяц. - Будто я остался совсем один в лесу.
Будто никого-никого нет - ни птиц, ни белок, ни зайцев, - никого. "Что же я теперь буду делать?" - подумал я во сне. И пошел по лесу.
А лес - весь в снегу и - никого-никого. Я туда, я сюда, три раза весь лес обежал, ну, ни души, представляете?
- Страшно, - сказал Ежик.
- Ага, - сказал Медвежонок.
- И даже следов нет, - сказал Заяц. - А на небе - вата.
- Как - вата? - спросил Ежик.
- А так - ватное, толстое небо. И глухо. Будто под одеялом.
- Откуда ты знаешь, что глухо? - спросил Медвежонок.
- А я кричал. Крикну и прислушаюсь… Глухо.
- Ну! Ну! - сказал Ежик.
- И тут… И тут…
- Что?
- И тут… Представляете? Из-под старого пня, что на опушке…
- За холмом?
- Нет, у реки. Из-под старого пня, что на опушке у реки, вылез…
- Ну же! - сказал Медвежонок.
- Ты, - сказал Заяц. - Медвежонок!
- Что ж я там делал, под пнем?
- Ты лучше спроси, что ты сделал, когда вылез?
- А что я сделал?
- Ты вылез и так тихонько-тихонько сказал "Не горюй, Заяц, все мы - одни". Подошел ко мне, обнял и ткнулся лбом в мой лоб… И так мне сделалось хорошо, что я - заплакал.
- А я? - спросил Медвежонок.
- И ты, - сказал Заяц. - Стоим и плачем.
- А я? - спросил Ежик.
- А тебя не было, - сказал Заяц. - Больше никого не было.
Представляешь? - Заяц обернулся к Медвежонку. - Пустой лес, ватное небо, ни-ко-го, а мы стоим и плачем.
- Так не бывает, - сказал Ежик. - Я обязательно должен был появиться.
- Так это же во сне, - сказал Медвежонок.
- Все равно. Просто вы плакали и не заметили, как я вышел из-за куста.
Вышел, стою, вижу - вы плачете; ну, думаю, плачут, есть, значит, причина, и не стал мешать.
- Не было тебя, - сказал Заяц.
- Нет, был.
- Не было!
- А я говорю - был! - сказал Ежик. - Просто я не хотел мешать вам плакать.
- Конечно, был, - сказал Медвежонок. - Я его видел краем глаза.
- А что же мне не сказал? - сказал Заяц.
- А видел, ты потерянный. Сперва, думаю, успокою, а уж потом скажу. И потом - чего говорить-то? Ежик, он ведь всегда со мной.
- А по-моему, мы все-таки были одни, - сказал Заяц.
- Тебе показалось, - сказал Ежик.
- Примерещилось, - сказал Медвежонок.
- А если так, что у меня с собой было?
- А у тебя с собой что-нибудь было?
- Ага.
- Мешочек, - сказал Ежик.
- С морковкой, - сказал Медвежонок.
- Правильно! - сказал Заяц. - Вы знаете, кто вы для меня? Вы для меня самые-самые лучшие из всех, кто есть на земле!
©

Её утренняя грация сильно превалирует над координацией. Она роняет еду, в том числе на меня. Я считаю, это настоящее доверие.
Не в силах проснуться, она путается в одежде, моет кофием плиту и ищет смысл в картинах, которые по ночам транслирует её стремительный мозг. В общем, ангел.

Единственный недостаток - бывший муж. Он бесчувственный богач. Подарил огромный лексус и квартиру в Юрмале. Таким мерзким способом он борется с налогами и новыми парнями своих бывших. Чего-то дарить после него - ужасный стресс. Особенно зимой, когда вслед за 01.01. и 14.02. без передышки обрушивается 08.03. Заметьте, подарков надо три, а почек в мужском организме только две. Продажные органы просто не успевают отрастать. Можно было бы отнести в ломбард печень, но какой без неё, извините, праздник.

Некоторые мужчины креативно экономят. Один пытался проскочить восьмое марта, перевязав мудя атласным бантом. Разумеется, сам потом ночевал со своим сюрпризом несколько месяцев, показавшихся ему очень долгими.
И непонятно, откуда сама идея тождественности яиц и бриллиантов. Сегодня у многих есть зеркала. Там прекрасно видна страшная правда. И я знаю женщин. Они легко отличают ерунду от изумрудов, какой шикарный вид на волосатые ноги им не открывай.

Под Новый год я перенюхал вагон косметики, ничто не равнялось лексусу. Продавщица уже готовилась дать мне совет переключиться с ангелов на ткачих, но вспомнила об одной банке. На складе завалялась. Банку даже не выкладывали, не верили в покупателя. Сделана из настоящей золотой пластмассы, внутри “крем для всего тела”. Называется “Dior”, но стоит как “Macintosh”. Компьютер тоже клёвый подарок, но именно у крема соотношение цены и никчёмности показалось мне идеальным. В составе рыбьи сплетни, смех ехидны, кошкины шаги и наш любимый бензонат натрия. И ещё, крем можно мазать на себя, а компьютер - нет. Для женщин это важное преимущество.

В испытаниях участвовал только нос. Она считает частичную его потерю нестрашной. Эффект был удивительный. В тот же день она записалась на английский, в школу массажа и к зубному. А если бы намазалась вся, то с криком "невидима… невидима…!" полетела бы на швабре громить бывших жён №№ 1. и 3.

Она говорит, не в подарках дело. Сам мужчина должен быть интересен. Например, вчера ей снились тараканы. Если б я не сумел увлекательно интерпретировать этот знак, мне никакой крем бы не помог. В доказательство рассказала женский вариант саги про неотразимость. Обратите внимание на ноль упоминаний суперчлена.

Её подруга Катя жила с интересным мужчиной, вроде бы. Как-то утром она заметила в холодильнике шпроты. И целый день о них мечтала. На работе, в автобусе, в лифте - всё думала о счастьи, которое они несут. Денег на обед не было. Её родной муж, как большинство других мужей, только собирался богатеть.
И вот прибегает она поздно, замёрзла. А шпрот уже нет, он их запил пивом и спит. Без штанов, но в свитере. Катя тогда плакала от осознания, с каким неинтересным типом связалась.
Через год она вышла за гражданина Швейцарии, который сам готовил, а ей запрещал даже поварёшки мыть. Новый муж созидал три блюда в день, плюс суп и два десерта. За окном его кухни вздымались Альпы. Свежий воздух, еда, горы свободного времени и просто горы были невыносимы. Катя вернулась в Ригу. Скучный швейцарец примчался следом, обещал поделить с ней лицензию на бутерброды, компот и мытьё кастрюль. Но было поздно, Катя встретила Эмилио. Швейцарец подарил ресторан в знак раскаяния и уехал. Потом Эмилио сказал, что не может жить с женщиной, которая богаче его на целый ресторан. И тоже уехал. Теперь Катя одна. Если найдётся кто-то более захватывающий чем её жизнь в общепите, она обязательно скажет “Да”.

Что из всего этого следует, я не понял. В женских историях интересна не фабула, а то как увлечённая рассказчица роняет посуду, обливается чаем и забывает пояснить кто такой Эмилио. И ей очень понравилось моё объяснение про тараканов. Они снятся к трудностям, но разбегутся, лишь только она проснётся и включит свет. 14-е февраля мне зачли. На восьмое марта есть билеты в Хельсинки, жалкое подобие лексуса. Если не помогут, намажусь кремом и полечу к её бывшему на швабре, громить склад подарков.
А может, ей опять приснится какая-нибудь белиберда и всё наладится.

© Слава Сэ. Модус её тараканов

1.
Вот, скажем, прекрасная израильская семья, долго ждавшая появления на свет дитяти номер два, приезжает с новорожденным младенцем домой. Происходят спонтанные смотрины, в которых участвуют друзья родителей, коллеги родителей, бойфренд одной бабушки, диетолог другой бабушки (сами бабушки проживают в Хайфе), уборщица, рассыльный из супермаркета, престарелый соседский кот — словом, все ближайшее окружение. Пятилетнее дитя номер один (по имени Шуши), несколько прибалдевшее от всего происходящего, терпеливо и вежливо отвечает на многочисленные поздравления по поводу рождения сестрички. Все, кому не лень, считают своим долгом приконопатиться к ребенку с каким-нибудь важным вопросом:
— Шуши! Ты любишь свою новую сестричку?..
— Шуши! Ты отдашь новой сестричке свои игрушки?..
— Шуши! Ты будешь помогать маме ухаживать за новой сестричкой?..
Словом, все пристают к Шуши с тем нескончаемым потоком глупостей, который взрослые выливают на голову ребенка, если ребенок, на свою беду, отличается выдержкой и снисходительностью. Шуши — отличается. Наконец, первая волна благожелателей откатывается, и семья, в ожидании набега других родственников, получает возможность заняться своими делами. Наступает пятница, потом суббота, и вот вечером субботы на пороге квартиры появляются обе бабушки.
- Шуши! — с порога кричат радостные бабушки. — У тебя родилась новая сестричка!
И тогда Шуши бледнеет и спрашивает еле слышным голосом:
— Что, опять?..

2.
Вот, скажем, энергичный молодой человек обходит незнакомый офис и читает аккуратные таблички, врытые в хорошо разрыхленный грунт каждого цветочного горшка: глициния такая-то, посажена тогда-то, пересажена тогда-то; цереус такой-то, приобретен тогда-то, удобрен тогда-то...
- Ребята! — внезапно говорит этот энергичный молодой человек. — А что, если начать хомячков прямо с надгробиями продавать?..

3.
Вот, скажем, поэт Леонид Шваб, глядя в темное окно своей иерусалимской квартиры, совершенно внезапно говорит:
— Между прочим, я знал в Бобруйске одну болонку, которая ела семечки и выплевывала шелуху.

4.
Вот, скажем, переводчик Саша Б. рассказывает, как по молодости ездила с разными прочими студентами в неизбежный советский колхоз. Среди этих студентов были двое нежных мехматовских юношей, сочетавших в себе, подобно многим мехматовским юношам, удивительную покладистость с удивительной нежизнеспособностью. Соответственно, добрая украинская бабка, к которой поселили этих юношей, немедленно принялась их опекать, беречь, подкармливать и всячески защищать от суровых колхозных работ. За что и получила довольно скоро выговор по идеологической части на соответствующем собрании. И отправилась после собрания домой с твердым намерением приспособить умных мехматовских юношей к суровым колхозным работам. Но ее большое женское сердце было против. И она нашла для этих самых юношей такое колхозное дело, с которым даже вша бы справилась (по ее мнению).
— Пацаны! — сурово сказала бабка, отрывая юношей от утреннего сеанса игры в «гидроэлектростанцию» (на слово «экуменический»). — А ну, пойдите, рубаните теленочку ботвинью!
Покладистые мехматовские юноши тут же прервали игру и испуганно сказали:
— Конечно, Марья Николаевна! А где у теленочка ботвинья?..
Больше Марья Николаевна с такими глупостями к ученым людям не приставала.

5.
Вот, скажем, с приближением Пурима один еврейский детский сад (который родители, чьи чада не прошли отборочный конкурс, не без сарказма называют «Малыш-Эйнштейнчик») рассылает родителям письма с рекомендациями касательно того, какими должны быть детские маскарадные костюмы: «Дорогие родители! Кроме того, просим вас воздержаться от постмодернистских жестов, например, черных футболок с надписью «Объект, рассматривающий самое себя в качестве объекта» или белых рубашек с черными брюками, изображающих «костюм менеджера среднего звена». К сожалению, вашему четырехлетнему ребенку эти шутки доставляют меньше удовольствия, чем вам».

© Линор Горалик. Пять историй про свободные ассоциации

Василий Алибабаевич отличился в очередной раз. Пока мы с его отцом гостили у знакомых, он вместе со своим закадычным другом Федей скачал из интернета троянскую программу (привет Касперскому).
Возвращаемся домой и прямо с порога понимаем, что что-то тут не так. Да и как не заподозрить неладное, когда на кухне прибрано, посуда сложена в посудомойку, свет везде погашен, а Василий Алибабаевич, целомудренно сложив ладони под щекой, лежит в постели и усиленно делает вид, что спит. Только тремор век выдаёт волнение, да прилизанная причёска. Василий Алибабаевич, если кто не в курсе, крупнокудряв. Собрать его вихры в нормальную причёску крайне сложно, если вообще возможно. Просто какой-то Бетховен на ветру, а не юноша.
И вот лежит этот Бетховен с прилизанной вусмерть причёской и дёргается глазом.

-Ирод,- говорю,- ты нам сразу скажи что натворил. Чтобы мы знали.
-Ничего не натворил,- весьма предсказуемо отвечает Василий Алибабаевич.
-Расшифруй это «ничего»!
-Мы с Федей программу скачали,- не разжимая губ, признаётся отпрыск и начинает активно шевелить пальцами на ногах. Я когда это увидела, чуть в обморок не грохнулась. Шевеление пальцев на ногах – наша фамильная фишка. Мы её практикуем в двух случаях – когда чему-то радуемся, или когда в чём-то сильно провинились. По шевелению пальцев Василия Алибабаевча было ясно, что повод хоть стой хоть падай.

В общем, я сегодня два часа восстанавливала комп. Потому что завтра сдавать интервью объёмом в 14000 знаков, а у меня ещё ничего не сделано. От ужаса, что не успею, я его починила. С этим ребёнком компьютерным гигантом заделаешься, ей-богу!
Пока я ковырялась в программах, Василий Алибабаевич обиженно шуршал у себя в комнате. Волос обратно колосился вихрами. Он немного похож на солиста "Мачете" Ярослава Малого. Только губаст и нос поменьше. Каждый раз, когда прохожу мимо, запускаю руки ему в кудри, до того они обильные и мягкие. Но сегодня я сдерживалась. Потому что воспитательный процесс и прочие педагогические приёмы.

Ой, вспомнила одну историю. Быстренько расскажу, а то постоянно забываю.
Однажды Василий Алибабаевич был маленьким, буквально пятилетним. Играл во дворе с малышнёй. Вообще-то настоящее имя Василия Алибабаевича Эмильен. Напоминаю на случай, если кто забыл. Так вот. Русским детям было очень сложно произносить заковыристое франкофонское имя. И они, ничтоже сумняшеся, переименовали его в Емелю.
Вечерело. По двору красивым зигзагом шёл Степан Петрович, вполне себе тихий работник муниципальной службы по прокладке труб. Подшофе, потому что конец недели. И тут ему навстречу, развеваясь гривой шоколадных кудряшек, вылетает кареглазый щекастый мальчик.
-Емеля, Емеля,- кричат ему дети.
Степан Петрович аккуратно притормозил, проводил убегающего мальчика долгим взглядом. Обернулся ко мне:
-Ну ни х** себе Емеля!

Пока я вам это рассказывала, Василий Алибабаевич не дремал. Накарябал белые стихи. О нас, родителях-пиявках.
Пришёл, чеканя шаг, вручил листок. Удалился в свои апартаменты, демонстративно закрыл дверь на замок.
Читаю. Рыдаю.

МАМА
Мой лейтенант запаса муштрует меня каждый день (что правда то правда, я лейтенант запаса).
И я в надежде уповаю на милость и на благодушие,
но тёмный лик и смех предстают передо мною (спасибо за тёмный лик, сЫночка)!
И кровавою рукой самодержавия
скребёт по спине сына
она своим ногтями (это уже было, вставил, паразит, не растерялся).
Не знаю я, когда же кончится век страданий и мучений но нет ему конца (тоннеля).
И кровью я истерзан вовсе и бежать не знаю куда (истерзан! вовсе!).
И со смиренной головой истлевшего мученика
стерплю я всё
и всё забуду.

Прям «Ода несправедливости». Ломоносов отдыхает.

Отцу тоже досталось. Но он категорически против, чтобы я вывешивала стих в энторнетах. Нечего меня позорить, говорит.
Очень и очень жаль. Потому что сыночка и по нему будь здоров прошёлся. Воровато привожу две цитаты: «с тяжело поднятой головой приходит он домой, а две большие тени вторят – дай денег, дай денег!» и «лёг он на диван, включив заветный ящик, ушёл в себя, как умер».
Ржали тихо. Чтоб не слышал. А то возомнит о себе. Паразит.

© Наринэ Абгарян

Бард Василий руководит женским хором. Трижды в неделю, в присутствии восхищённых ткачих он насилует аккордеон. Он выбирает спутниц по форме коленок, наглец. Играет красиво и непонятно, как инопланетянин. Многие вообще не верят, что бывают такие аккорды. От его мистики даже приличные женщины кратковременно хотят замуж за очкарика с гитарой.

Обычная девушка барда похожа на лошадь Пржевальского, она неказиста и угрюма. Любить её трудно. Она видит тебя насквозь и потому никогда не слышит. Она соткана из лекций по астрологии и горьких воспоминаний. И никаких юбочек, бантиков или цветочков. Только боты, пиджаки и стихи о борьбе с тираном. Проще переизбрать парламент, чем стянуть с такой свитер. А у Василия что ни подружка, то клон Дженифер Анистон. Чтобы выведать его секрет, я готов был испортить утюг. Но случай помог обойтись рестораном.

Мне поручили отвезти мэтра в один рижский подъезд, где бывал Высоцкий. Барды хотели прибить к подъезду доску. Всё подробно выгравировали: кто, когда, и по какому важному делу сюда сходил. Василия позвали стянуть с доски простыню. В тот вечер была зима, -28. Я спросил, что ему больше нравится, открывать на морозе доску, или ресторан?

И вот сидим мы в ресторане, не боясь ненависти замерзающих поклонников Высоцкого. Я жду историю про тайный аккорд, пронзающий даже относительно замужних женщин. И знаете, что он мне рассказал?

У Васиного соседа живёт кошка сиамской породы. Гений чистой красоты. Глаза человечьи, кофейный нос, характером тоже богиня. Раз в год приносит котят от анонимных авторов. Дети умищем в мать. Лишь чуть тонированы в цвет отца. От негров родятся мулаты, например. Очень вежливые, всегда умыты и причёсаны. Даже горшок у них воняет как-то мило.
Раньше у Васи была жена. Она не хотела котят вообще, даже детей богини. Боялась шерсти на брюках. Василий упрашивал, она отвечала «Ни за что!»
А потом вдруг сама приносит в ладони будто бы варежку. Нашла под кустом животное.
Оно было чемпионом среди фриков. Кривое, вонючее. Его жевали какие-то собаки и выплюнули, потому что мокрая гадость. Оно впитало грязь всех видов, собрало все породы блох и таким выбежало к жене. А та велась на страдающих типов. Собственно, Васю она тоже подобрала за печаль в глазах.
Так в доме поселился опасный монстр Федосей. Восемь лет он воровал, портил обувь и орал по ночам бардовские песни. Василий не мог понять: у соседа интеллигентные, причёсанные коты. Как же вышло, что он завёл себе идиота?!

Однажды к Васе пришёл друг с собакой. Размерами эта собака равнялась взрослому паровозу. Кот Федосей первым бежал открывать. Он считал гостей доброй приметой. Они гладили, хвалили Федосея, весело прятали туфли в шкаф. Никто не хотел пахнуть настоящим котом, даже если услуга бесплатна. И вот, открывается дверь, а за ней то самое, которое кушало Федосея в детстве. Вернулось доесть.

Собака тоже знала, люди только вначале разбегаются. А потом называют прелестью, мнут уши, пытаются даже целовать, некоторые. Но за этой дверью оказался мерзейший кот. Трудно было не гавкнуть. Федосей в ответ расправил лапы и полетел. Всё равно куда. Он сам не знал, что летает в состоянии аффекта.

Остановимся подробней на его траектории, следите за пальцем. Окна у Васи старые, с двойными рамами. Зимой в них хранят молоко, сыр, колбасу всякую. Летом фрамугу разбирают. Снаружи вешают сетку от пуха. Стремительный Федосей по потолку вбежал в эту дыру, ткнулся в марлю и рухнул вниз. И там, на дне стеклянной пропасти застрял в позе ракоряки. Собако-паровоз прискакала следом, попыталась выгрызть инсталляцию. Лишь тонкое стекло отделяло страшную пасть от мягкого пузика. В следующие три минуты Федосей похудел наполовину. И целый год потом от звонка в дверь бросался бежать, буксовал и бился головой. Он стал ужасным интровертом.

Потом немного осмелел. Два раза ходил гулять, даже. Бывшая Васина жена говорила «видишь, насколько кот лучше кошки. Соседская девочка с прогулки возвращается не только голодная, но ещё и беременная.»
Федосей услышал и тем же августом привёл в дом бабу с котятами в зубах. Не на улице же им жить, подумал он. Сейчас весь клан у бабушки в деревне питается сметаной...

Тут нам принесли шашлык и Вася замолчал.
Я спросил – «И что?»
Он ответил – «И всё.»
Это оказался просто рассказ. Никаких секретов не содержащий.

© Слава Сэ

мне говорят, проходи и садись, наливай себе чаю,
кофе, глинтвейна, чего угодно, все есть.
мне говорят: мы внимательно слушаем.
скажи, чего бы тебе хотелось, вот список.
я отпиваю кофе (он идеален, как все в этой комнате: запахи, свет, мебель и постояльцы)
и просматриваю
их огромный список со всеми благами на свете.
я говорю: того, чего я хотел бы, нет в этом списке.
ну, расскажи, говорят мне, мы очень хотим помочь.
я говорю: я хотел бы, чтобы те, кого я люблю,
не испытывали бы смертной тоски и муки.
может быть, немного печали - но не очень сильной и не очень долго.
чтобы ничего не болело так вот, чтобы годами - даже подумать страшно, так больно.
чтобы не было этого совсем никогда.
невозможно, говорят они и немного гаснут.
ну тогда, говорю, я хотел бы
семь или пять хотя бы лет для спокойной работы.
потому что довольно трудно
сделать что-нибудь путное, когда каждый день
нужно выдумывать повод, чтобы быть живым, если при этом
невозможно помочь своим близким,
выдумывать до самого вечера, да так и не выдумать.
и работать в итоге без всякого повода.
невозможно, говорят они и гаснут почти до тьмы,
даже как будто становятся меньше.
может быть, говорят они, тебе нужно что-то еще? наказать врагов, очернить сплетников?
сделать так, чтобы ты был прав навсегда?
мы так любим и так бы хотели помочь, ближе тебя у нас все равно никого здесь нет.
я говорю: я и так прав навсегда, я хочу, чтобы не было столько боли.
невозможно, говорят они, таков этот мир.
я говорю: ладно. кофе отличный,
пойду я, пожалуй.
работать дальше, как есть, без всякого повода.

© Александр Шуйский (Стрейнджер). Ни о чём