Ниоткуда с любовью, надцатого мартобря,
дорогой, уважаемый, милая, но не важно
даже кто, ибо черт лица, говоря
откровенно, не вспомнить уже, не ваш, но
и ничей верный друг вас приветствует с одного
из пяти континентов, держащегося на ковбоях.
Я любил тебя больше, чем ангелов и самого,
и поэтому дальше теперь
от тебя, чем от них обоих.
Далеко, поздно ночью, в долине, на самом дне,
в городке, занесенном снегом по ручку двери,
извиваясь ночью на простыне,
как не сказано ниже, по крайней мере,
я взбиваю подушку мычащим "ты",
за горами, которым конца и края,
в темноте всем телом твои черты
как безумное зеркало повторяя.

© И. Бродский

Кошачий Календарь

Дальше будет двенадцать стихов - двенадцать месяцев кошачьего календаря. Я сказала, двенадцать. Если кому-то покажется, что их одиннадцать, попробуйте пересчитать еще раз. Если после этого все равно покажется, что их одиннадцать, попробуйте больше не пересчитывать. Двенадцатый кот есть. Просто его нет.

Когтябрь

Месяц когтябрь. И кошки скребут на душе.
Время настало сидеть в непрерывной тревоге,
Пледом ласкать утомленные топаньем ноги,
В душе плескаться, стремясь утопиться уже
Или повеситься. Кошки скребут и когтят.
Им молока бы, сметаны, подушку, игрушку,
Им бы ладошку, кормушку, мормышку, подружку,
Их же ругают, стригут и лишают котят.
Если бы кошек скребущих душевную рать
Выстроить в ряд, то хватило бы их до Оттавы,
До Бетельгейзе, до чертиков, до переправы,
Где, как известно, котов не пристало менять.
Можно по ним, как по нотам, сыграть что-нибудь.
Можно попрыгать по ним, как по клавишам черным.
Мягкие спины прогнутся под пяткой проворной,
Когти вонзятся в сверкающий шелковый путь.
Птицы на юг улетают – хотят и летят.
Шьются кафтаны, берутся анализы почвы,
Песни поются, рождаются новые почки,
Жизнь торжествует. А кошки когтят и когтят.

Шерстябрь

Вот тут еще почеши. И здесь.
Я чего сказать-то хотел. Как дела?
Я тут на днях к тебе заходил поесть,
А тебя дома не было. Ты где была?
Ты понимаешь, мир какой-то стал равнодушный весь.
Спинку погладь? Там для тебя осталось.
Я тут на днях ко всем заходил поесть,
А всех дома не было. Такая жалость.
А мне говорят – занимайте свои места,
Согласно билетам. Какой у меня билет?
Я так долго спал, что даже устал и встал.
У меня за ушами недочесано за сто лет.
Ты чего вздыхаешь? Давай погрустим вдвоем.
В моей шерсти лекарство есть для души.
Мне гадалка сказала: «Быть тебе королем!
Или не быть». Вот тут еще почеши.
Меня тоже все обижают, особенно все.
И сразу дождь на улице моросит.
А хочешь, возьми меня к себе насовсем.
Не можешь, нет? Ничего, я так спросил.
Ну, я пошел. Как стемнеет, зайду потом.
Ты куда за мной? Хотела чего сказать?
У меня тоже такое бывает, не знаю, что.
Тут еще осталось, за ухом, почесать.



Котоворот

Сначала – толстая сосиска,
Потом – пушистая соседка.
Хорошее должно быть близко,
Обидное должно быть редко.
Печальное должно кончаться,
Случайное должно случиться
Плохие месяцы промчатся
И все сумеет получиться.
Моя разодранная шкурка
Опять окажется густа,
Моя бессовестная Мурка
Найдет и счастье, и кота.
Мой прикроватный старый угол
Усталость вылечит мою,
И мир опять проснется кругл,
И я опять его спою.

© Виктория Райхер

Однажды мы с Каринкой сидели дома и увлечённо сопливились. Мне было шесть, а Каринке четыре. Мама накрыла нас тёплым мягким пледом – большие жёлтые прямоугольники по тёмному фону, и включила телевизор.
Показывали фильм про золотую лихорадку.
-Вот и славно,- обрадовалась мама,- смотрите пока телевизор, а я быстренько сбегаю за хлебом. Буквально пятнадцать минут – и я дома.

Мы с сестрой, чихая и обильно сморкаясь в плед, с интересом наблюдали, как сквозь снежную бурю на скользкий склон горы поднимается собачья упряжка. Люди в упряжке все как один сильно мёрзли и страдали от лишений и прочего голода. Дети плакали. Звучала грустная песня на каком-то иностранном языке: «Со-ро-кяпры-кяпры-кяпры».
-А что означает «сорокяпры»?- спросила Каринка.
-Не знаю. Мама вернётся – спросим.
-Ты что, на самом деле не знаешь? Вот дура!- хмыкнула сестра.
-Сама ты дура!

К тому времени, когда прибежала мама, фильм благополучно закончился, Каринка душила меня диванной подушкой, а я драла её за волосы.
Мама нас разняла, наорала, оттаскала за уши и раскидала по разным комнатам.
-Увижу вместе – убью, ясно? Сидите и думайте над своим поведением!!!
Я была очень рада тому, что оказалась в гостиной. Потому что в гостиной можно включить проигрыватель и послушать сказку. Конечно, и Каринке будь здоров повезло – она сейчас в нашей спальне, и может бесконечно прыгать со своей кровати на мою… Ну да ладно, каждому свои развлечения.

Я долго ковырялась в пластинках, наконец, выудила «Кота в сапогах». Эту сказку мы с сестрой наперегонки слушаем. Почему наперегонки, потому что каждый раз, когда дело доходит до разговора Кота с королём, приходится вскакивать с дивана и лететь к проигрывателю, чтобы унять «Государь, вот кролик из лесов Маркиза де Караба… де Караба… де Караба…».

-Про «сорокяпры» забыли спросить,- потирая пламенеющее ухо ладошкой, заглянула в комнату Каринка.- Пойдём, спросим.
-Она ругаться будет!- я как раз включила сказку.- «Было у мельника три сына…»,- послушно завёл диктор.
-Не будет. Мы же не дерёмся, а спрашиваем. Пошли!
-Ладно, пошли,- и мы потопали на кухню.

Мама сидела за столом и чистила картошку. В ногах стояло мусорное ведро, куда она кидала очистки, а на столе – миска с холодной водой – туда мама опускала очищенную картошку. Она говорит, что от воды картошка не темнеет.
На столе, рядом с миской, лежала раскрытая книга – наша мама умеет читать в любой жизненной ситуации. Даже когда вяжет. Или бельё полощет. Или тетради проверяет. И даже когда мигренью мается.

-Кому было велено подумать над своим поведением?- нахмурилась она при виде нашего нестройного дуэта.
-Мам, мы спросить пришли,- зачастила я,- что означает «сорокяпры»?
-Что???
-«Сорокяпры».
-Нет такого слова.
-Есть! Мы его слышали. В фильме,- шагнула вперёд Каринка.
-Таааак!- мама дочистила картошку и убрала мусорное ведро в шкафчик под мойкой.
-Там люди мёрзли. И песня была такая. Нарка, расскажи какая,- пихнула меня в бок сестра.
-Там двое пели,- развела руками я.
-Двое – это хорошо. Вот и спойте мне песню, может, я и пойму, о чём речь,- предложила мама.
-Давай так, я пою «со-ро», а ты подхватишь «кяпры-кыпры-кяпры». Ладно?
-Ладно!- кивнула сестра.

Дальше разыгралась сцена из мультика «Фильм-фильм-фильм», где девочка каменела, как только камера с жужжанием приближалась к ней.
-Со-ро,- завела я.
Каринка, открыв рот, зачарованно смотрела на меня.
-Ты чего не поёшь?- оборвала пение я.
-Кяпры-кяпры-кыпры,- мигом отозвалась сестра.
Мама выронила нож и уткнулась лицом в кухонное полотенце.

-Сейчас! Сейчас всё будет,- заверила я и обернулась к Каринке.- Слушай, тут ничего сложного. Я говорю «со», а потом «ро». Как только я говорю «ро», ты тут же поёшь «кяпры-кяпры-кяпры». Ясно?
-Аха!
-Сооооо,- я вперилась в сестру,- рооооооо!
Каринка глядела на меня так, словно сейчас из моего рта вылетит птичка.

-Ну почему ты не поёшь?- обрушилась на неё я.
-Кяпры-кяпры-кыпры,- отмерла сестра.
-Тебе надо сразу петь, а не после того, как я напомню!
-Хорошо!
-Смотри у меня.
-Это ты у меня смотри!
-Ладно. Я начинаю петь.
-Ага.
-Сооооооооооооооооо…
Каринка, не мигая, глядела мне в рот. У меня засосало под ложечкой. «Снова забудет спеть»,- мелькнуло в голове.
-Роооооооооооооооооо…,- рыкнула я и грозно задвигала бровями.
Каринка молчала, словно воды в рот набрала. Мама всхлипывала в кухонное полотенце.
-Ты когда будешь петь «кяпры-кяпры-кяпры»?- затопала ногами я.
-Кяпры-кяпры-кыпры,- с готовностью отозвалась сестра.

Правильно исполнить песню нам не удалось – Каринка так не смогла вовремя спеть свои «кяпры». Отсмеявшись, мама долго гадала, что же это за слово такое.
-Точно не французское,- порывшись в словаре, вздохнула она.- Давайте у вашей тёти Греты спросим, она английский изучает.
Мы позвонили тёте Грете. Тётя Грета потребовала продиктовать ей «сорокяпры» по буквам.
-Готова поклясться на Библии – такого слова в английском языке не существует!- вынесла вердикт она.

Я не помню ни названия фильма, ни сюжета. Единственное, что осталось в моей памяти – это собачья упряжка и загибающиеся от холода люди. Буран, завывание ветра и песня: «Соро-капры-кяпры-кяпры-кяпры». Могу предположить, что это был фильм по мотивам произведений Джека Лондона.
Прошло уже сто тысяч лет, а мы с сестрой до сих пор помним «сорокяпры». Иногда со смехом его напеваем. Очень хочется послушать песню и таки понять, что означает это загадочное слово. Может, кто-нибудь из вас объяснит, в каком направлении искать?
Я была бы очень благодарна за любую подсказку.

© Наринэ Абгарян. Сорокяпры

Искусство счастья, на самом деле - это искусство пребывать в потоке всего. То есть делать поток из таких вещей, в которые его никто никогда не клал. И вообще не думал над такой постановкой проблемы. Из весны, вот, например, очень легко сделать поток. Она сама - такой поток, что только входи. А вот из недели до дедлайна. Или из собственного неумения. Или из эмиграции в чужую страну. Из опоздавшего самолета. И рано или поздно - из собственной старости и смерти.

Так получилось, что я об этом много думаю в последнее время. Два последних года, если быть точным. Что осознание дано человеку не просто так. Что умение в любой момент задать себе вопрос "что со мной происходит" - это штука очень хорошая, кто бы спорил, но, по сути, это только ступень. Что чудеса постоянно выглядят нелепо и бессмысленно, но все равно являются чудесами, и вот что я вам скажу. Иов выжил и выиграл спор только потому, что считал за чудо все, что с ним произошло. А не только удобные в быту перемены. (Потому что, как было сказано не мной, но очень точно, человек готов считать чудом только то, что быстро изменит его быт к лучшему. Причем не просто к лучшему, а к приемлемому лично для него лучшему. А по мне, так большего чуда, чем стать предметом спора между Богом и Сатаной, не может случится с человеком. Но это ж по мне. Я не настаиваю.)
И что пройти старость и смерть невредимым можно только тогда, когда можешь сделать из них поток. В котором ныряешь и резвишься, и сил - избыток, и жалко всех и каждого, за одним исключением - себя.
Похоже, именно это называют пребыванием в руках Божьих, я бы это назвал пребыванием в своих руках. Просто именно в этом состоянии Он (что бы кто ни понимал под этим) может подключиться к человеку и тому, что человек проживает, прежде всего - к горю, старости и смерти, потому что - ну как иначе-то Ему узнать все эти вещи? Это тот дом, в который Он не может войти иначе, и человек, суть которого - тварность и нетварность одновременно, может быть Ему порогом.
А может, конечно, и не быть.
Только, по-моему, так совсем неинтересно.

© Александр Шуйский (Стрейнджер)

Студенческие годы были разными. Иногда страшными и беспросветными. Иногда совсем безысходными.
Рождённые в семидесятые, мы и представить себе не могли, что доживём до таких времён, когда в день нам будет полагаться 250 грамм хлеба – суточная норма взрослого человека Еревана девяностых. За хлебом приходилось выстаивать долгую очередь. На первом этаже общежития, напротив комнаты коменданта, выделили специальное помещение, куда привозили горячие матнакаши. Буфетчица тётя Зина разрезала их на четыре части. Одна четверть матнакаша весила 250 грамм, может чуть больше. Тётя Зина отбирала у меня четыре талона – мой, Каринкин, Арминэ и Осанны, и, пряча глаза, выдавала полтора матнакаша – плюс две нормы.
-Детям,- шептала.

Мама с папой вывезли Гаянэ, Сонечку и пятилетнего Айка в Ереван, и буквально с порога уехали обратно. Нужно было успеть до того, как закроются дороги – с той стороны, не прекращая, бомбили подступы к нашему району. Прорвать блокаду удалось ненадолго, и то хитростью – соседние Ноемберянский и Красносельский районы ввязались в беспощадную артиллерийскую канонаду, отвлекая часть огня на себя. Дорога в Ереван оказалась открытой на сутки. За эти сутки люди вывезли детей – война дошла до той точки кипения и обоюдного озверения, когда гуманного отношения ни к старикам, ни к детям ждать не приходилось.

Потом закрылись дороги. Казалось – навсегда. Взрослые остались в отрезанном от мира, наводнённом беженцами Берде.
Я с ужасом думаю, что бы мы делали, случись несчастье с нашими родителями. Мне было 19, Каринке 17… Как бы мы подняли младших?
-Оставляю детей на тебя,- сказала мне на прощание мама.
Не знаю, что творилось в душах моих родителей, когда они, распрощавшись с нами, возвращались в Берд.
Я боюсь это представлять. Я не хочу этого знать.

Полтора матнакаша мы оставляли детям. Покупали батончик «Марс», делили на всех… Надо было видеть, как они трогательно уступали друг другу шоколадные крошки.
До сих пор не могу спокойно смотреть на батончики «Марс».
Ненавижу, ненавижу те годы. Ненавижу всё это вспоминать.

Иногда Арминке и Осанне приходили посылки из дома – мёд, кавурма, лаваш, домашний сыр. Дядя Арминки присылал грецкие орехи – огромные, величиной с кулак. Скорлупа послушно распадалась на части от лёгкого надавливания двумя пальцами, открывая сладкое, золотистое ядро. Арминка дробила в руках орехи и кормила детей – обмакнёт в мёд, завернёт в лаваш...
Спали вповалку, на придвинутых впритык диванах. Ни жалоб, ни упрёков.
Ночью, чтобы не разбудить детей, шёпотом пересказывали друг другу рецепты блюд – обманывали голод. Особенный успех имел ягнёнок по-ехегнадзорски.
-Пока женщины пекли лаваш,- рассказывала Осанна,- мужчины натирали специями тушку ягнёнка, начиняли ливером и курдючным салом. На дно горячего тандыра опускали большой чан, чтобы сок стекал туда, вешали над чаном ягнёнка, закрывали плотно тандыр и уходили играть в нарды-шахматы. Готовность мяса определяли по аромату – дразнящий, сытный, невероятно вкусный – он вырывался из тандыра и густым облаком нависал над двором.

Мы слушали, затаив дыхание, задавали наводящие вопросы. Например – какими специями натирали ягнёнка или как долго его готовили. Вносили рацпредложения.
-Если накидать в этот чан молодой картошки, она успеет отвариться в стекающем соке. Получится настоящая вкуснотень,- захлёбывалась слюной сестра.
-Ну конечно,- подавала голос Арминка,- тандыр долго остывает, так что и картошка успеет приготовиться, и много чего ещё.
-Это хорошо,- вздыхали хором мы.

Через месяц удалось отбить возвышенность, с которой обстреливали наш район. Приехали мама с папой – осунувшиеся, усталые. Забрали детей. Впереди была зимняя сессия, а далее нас с Каринкой ждали дома. Разговоров о войне не было. И о том, чтобы остаться на каникулы в Ереване – тоже. Наше место было там, где родительский дом. И будь что будет.

Когда дети уехали, в комнате стало очень тихо. И хлеба оказалось неожиданно много – за месяц мы разучились его есть.
На следующий день центр города обклеили афишами. В Доме камерной музыки выступала Лусине Закарян.
-Пойдём?- предложила я девочкам.
-Пойдём,- согласились они.

Зал Дома камерной музыки был забит до отказа иностранцами. В Ереване проходил форум, на который съехались бизнесмены армянского происхождения со всего мира. Фактически, это был их первый приезд на историческую родину. Они были напуганы и обезмолвлены тем, что увидели. Им с детства рассказывали про Арарат, тысячелетнюю культуру, солнечные абрикосы и ажурные хачкары. Кто же знал, что родина – это электричество на два часа в день, бесконечный холод, голод и нищета?

В зале стояла необычайная тишина. Иностранцы хранили скорбное молчание, местные были опустошены беспросветными буднями. Казалось – кто-то одним движением руки обесточил души присутствующих.
А потом на сцену вышла Лусине Закарян. Поздоровалась, поблагодарила за то, что пришли на концерт. И сразу запела.
Она исполняла старинные патараги, «Сурб-сурб» Макара Екмаляна, «Вокализ» Арно Бабаджаняна, песни Комитаса. Её голос обволакивал и благословлял, утешал и исцелял. И заскорузлые, онемевшие наши сердца, озарённые её пением, запереливались радужными огоньками. Словно отворились какие-то другие, спасительные врата, и мы разом увидели иную реальность – утешительную, бесконечно счастливую.

В самом конце она исполнила «Аве Марию» Джулио Каччини. Мы плакали – Лусине давно и тяжело болела, и каждое выступление давалось ей с неимоверным трудом. Конечно же, иностранцы об этом не знали. Поэтому когда она допела «Аве Марию», какой-то почтенный дядечка вышел на сцену и попросил исполнить ещё раз.
И Лусине исполнила «Аве Марию» ещё раз. А потом ещё раз.
И оба раза в зале стояла благодарная, абсолютная тишина.

Уходили мы из Дома камерной музыки другими людьми. Каждый – окрылённый надеждой, каждый – со своей целительной истиной.
Освещённые и безгранично сильные.

Через несколько месяцев Лусине не стало.
Я запомнила тот концерт на всю жизнь.

© Наринэ Абгарян

А это отгадка к рассказу про Сорокяпры.
Фильм "Приключения на далёком севере". Производство Италия-Югославия 1973-74гг.
Фраза: So long,Katie

И вот уже вхожу в такую реку,
Что самый дальний берег омывает,
Где человек прощает человеку
Любую боль, которая бывает.

Пускай река всему меня научит,
Пока плыву по этой самой глади,
Где человека человек не мучит,
Не может мучить человека ради.

Хотя б коснуться берега такого,
Который мог покуда только сниться,
Где человек не мучает другого,
А только сам трепещет и казнится!

И ни челна, ни утлого ковчега, —
Волна речная берег предвещает,
Где человек прощает человека,
Где человек, где человек прощает.

© Вероника Долина

Очевидные вещи, Катя, легче всего упустить из виду. Я всё ещё учусь обходиться без слов, но тишина внутри меня по-прежнему пугает, и буквы проступают на каждой плоскости, стоит лишь на мгновение потерять бдительность.
До недавнего времени мне казалось, что из меня уходит музыка, а это просто освобождалось место для тишины. Нельзя удержать ничего из того, что тебе не принадлежит. Праччет писал, что бывают моменты в жизни, когда люди должны держать, и моменты, когда они должны отпускать. Воздушные шары предназначены для обучения маленьких детей пониманию разницы.
Разница существует во всём, на что бы мы ни обратили взор, Катя. Хитрость в том, чтобы принимать её как обычный порядок вещей. Наверное, это снова к вопросу о смирении…

Это странное ощущение, когда таксист везёт тебя в аэропорт и всю дорогу рассказывает, как в детстве мечтал об игрушечной железной дороге, как однажды устроил истерику в «Детском мире», а потом дома весь вечер простоял в углу между шкафом и диваном, старательно отдирая обивку от последнего, «чтобы знали!»… А ты смотришь сквозь лобовое стекло, и думаешь, что здесь снимают какой-то другой фильм, совсем не про твою жизнь. Ты перепутала павильоны, и твою роль давно отдали кому-то другому.
Дождь заливает всё пространство, и город, лишённый перспективы, похож на декорацию. Но иногда достаточно просто завернуть за угол, Катя, просто завернуть за угол… И это касается всего.

Человек странно устроен. Он находит причины, чтобы уезжать из мест, куда смертельно хочется вернуться, сразу же, как только перрон оттолкнётся от поезда. Внутри начинает разматываться пульсирующий клубок, и когда от него остаётся только пустая катушка, тебя обступают минотавры со всех сторон. О, это вечное выяснение отношений со своими персональными ручными монстрами, Катя… По утрам выводишь их погулять в парк, под апрельское солнце, садишься на парапет и смотришь, как медленно течёт твоя жизнь. Твоя единственная, неповторимая жизнь.
Мир говорит с нами на таком количестве языков, что нужно быть полным профаном, чтобы ничего не расслышать.
Читай по губам, Катя, двигайся на ощупь, всё получится.

Иногда мне кажется, что я пишу лишь затем, чтобы увидеть, о чём я думаю. Мы мастера маскировок, мы так умеем себя обмануть иной раз, что выглядим совсем другими людьми в собственных же глазах. Столько серьёзности, столько хладнокровия… И только в темноте спален, в преддверии пугающего ночного одиночества, мы снова нежные беспомощные существа, вздрагивающие от любого постороннего шороха.
Поменьше страстей, побольше спокойствия и счастливого равнодушия, Катя. Тревоги внутри сплетены в змеиный узел, в тот самый клубок, и каждая поочередно тянет тоненький язычок, коснуться сердечной мышцы – и мы вздрагиваем от электрического толчка. Обнять друг друга, застыть в этом прыжке, в падении, в полёте - спасти, заслонить, уберечь...
Будет новое утро, Катя. Хотя бы в этом нет никаких сомнений.

© Елена Касьян

Читательница Полозова Л.А. вышла с билетом, но была обозначена программами на посту и на контроле как несуществующая. Утверждает, что она всё-таки заходила в библиотеку перед тем, как выйти, хотя компьютер на посту это отрицает и показывает: «Выход запрещён!»

Читатель Теньков Е.В. громко разговаривал сам с собой в зале, выкрикивал оскорбления и грубые слова. С персоналом, сделавшим ему замечание, грубости не проявил и сбежал при первой же возможности. Проверка показала, что он вообще никакой не читатель.

Читателю М.А. Некрасову за несанкционированную съёмку на выставке отделом безопасности была проведена блокировка памяти.

27 апреля 2012 года в библиотеку пришла читательница Коновалова, не сдавшая контрольный листок 1.08.11. Куда она его дела, она даже не помнит! Обещала вспомнить, найти и сдать. Проверить в понедельник!!!

18.04.12 Сотрудник полиции сообщил, что при выходе читателя Горбунова он попытался соединить штрихкод билета с читателем, но у него ничего не получилось. Надо заметить, что это уже не первый случай.

Сегодня утром приходили три слесаря, чтобы посмотреть на неисправимый унитаз.

Читатель В.Н. Суриков не отображается на мониторе ни при входе, ни при выходе!

Читатель Миронов К.В. вошёл в библиотеку 4.03 с разрешения компьютера на контроле, который зафиксировал, что он нарушитель, но почему-то не придал этому значения и пропустил

23.03. Электрики не приходили, но сантехник в норме!

В коридоре второго этажа, если попасть в строго определённое место, слышно бульканье воды и голоса.

У читателя № 2774 (Халид Имрон) всё хорошо!

Читательница Руденко куда-то ушла вместе со стулом № 7199/74D. Стул сломан, при повороте отваливается какая-то часть из-под сиденья (изнутри). Гринько говорит, что стул был сломан ещё заблаговременно, читательница не виновата.

В мужском туалете на 3-м – темнота! Вызван электрик, но пока не отозвался. Жду. Свеча горит.

Читатель Фадеев ворвался в библиотеку в 19.55, сказал, что ему надо сдать книги, и заперся в туалете на полчаса. Оттуда проник на территорию читальных залов (сотрудники видели и сообщили полиции, т.к. библиотека был закрыта, и надо было принимать меры). Однако, найти читателя и вывести из библиотеки не удалось. Книги, которые за ним числились, оказались сданы, так что у хранения претензий нет.

19.03 Пришли сотрудники отдела автоматизации и поставили новую программу книговыдачи за шкафами в углу, возле рабочего помещения. Сообщено системному администратору, он сказал, что всё нормально, так и должно быть.

Мониторы на последних 2-х компьютерах разгораются плохо, медленно, часто тухнут, так и не загоревшись.

Вместо нового унитаза прислали бумагу (10 коробок, по 50 упаковок в каждой)

В общем читальном зале третий месяц отсутствуют патроны. Написана служебная записка в службу безопасности

Засор во всех туалетах 3-го этажа – дело рук читательницы Кораблёвой.

Вавилонские хроники.

Оставим меня пока что в той кабинке. Нас тут полно таких серьезных, целлюлозных, нефтяных, религиозных, бесполезных, проникающих во все и далее по тексту. Рыдающих в туалетах, оплакивающих неудавшуюся жизнь, бьющихся в собственные ладони, несчастных до последней ямочки души. Все мы жаждем чуда. Сидим на своих неудобных тронах и остро ощущаем, что так, как есть – нам не выжить. И только чудо может нас спасти.

Философский словарь говорит, что чудо – это всякое явление, которое мы не умеем объяснить по известным законам природы. То есть явление, выходящее за существующие рамки. Внутри кабинки нашего горя выхода нет, не предусмотрен конструкцией, отсутствует в проекте. Поэтому, если все оставить так, как есть, нам придется, рыдая, в тех туалетах умирать. Но ужасно не хочется, если честно. Хочется, чтобы там, где до сих пор была стена, возникла дверь.

Наше желание – прыжок в один этап: вот я сижу, рыдая, и мечтаю, чтобы небо упало на землю, а через минуту иду, счастливая, и все в моей жизни хорошо. Но это еще не чудо, это пока конспект. Первая и последняя главы. А чудо располагается ровно посередине: там, где описываются все те этапы, которые придется ради него преодолеть.

Все мы проходили такое, и не раз. Заказываешь переход из точки «полный конец света» в точку «все отлично». И ждешь, что вот сейчас тебя на крыльях перенесут. Или хотя бы руку подадут и перейти помогут. А тебе из «полного конца света» устраивают «полнейший конец света», потом «это тебе только казалось, что тот конец света был полнейшим», потом еще что-нибудь интересное, пожар, потоп, погром и переезд, а через семь лет, сносив семь пар железных башмаков, переродившись внутренне и внешне и сразившись с кучей драконов по пути, ты с удивлением обнаруживаешь себя в заказанной точке «все отлично». Распишитесь. Все сбылось.

Конечно, коварные многоходовки выстроены отнюдь не для того, чтобы протагонист как следует настрадался. Просто бедствующий человек в исходной точке еще не готов к восприятию чуда: иначе оно бы и не требовалось ему. Он бы знал, как разрешить проблему изнутри, не выходя ни за какие рамки (то есть существующие рамки уже включали бы решение проблемы). А там, где требуется именно чудо – то есть внесение данных, изначально отсутствующих в заданной ситуации – человек к нему не готов, как не готов глубинный аквалангист к мгновенному выходу на поверхность. Просьба молящего будет исполнена, но только путем переплавки его самого: из того, кто не знает, как решить проблему, в того, кто знает. Собственно, для того героя, которым человек становится в конце пути, решение исходной проблемы – уже не чудо.

И в этот момент меня отпустило. Вопрос «как теперь жить?» не получил ответа, но вдруг оказался неважным. Надо просто делать все, что можешь, не оглядываясь на то, что это бесполезно. А дальше тебе помогут. Сделав все от тебя зависящее, ты окажешься готовым к чуду. И оно придет.

Я осторожно закрыла книгу, выбралась из кабинки и умылась холодной водой. Посмотрела в зеркало. Лицо как лицо, зеленое немножко, но у кого же из студентов в конце учебного года найдутся другие лица. Жизнь не стала более удавшейся, но перестала выглядеть тупиком. Да, для того, чтобы решить мои проблемы, требовалось чудо. Но теперь я знала, как к нему придти.

Существует отличная фраза: «В конце концов, все будет хорошо. Если ещё не всё хорошо, значит, это не конец». С чудом, мне кажется, та же история. Оно обязательно произойдет, когда ты своими ногами дойдешь до вершины горы. А если еще не произошло – значит, это просто пока не конец сюжета.

© Виктория Райхер. Властелин чудес.

Свидетельские показания
Дан Пагис

Нет, нет: они совершенно точно
были людьми: форма, сапоги.
Как объяснить. Они были – по образу и подобию.

Я – был тенью.
У меня другой Создатель.

И он в своей милости не оставил во мне ничего, что умрет.
И я бежал к нему, летел – невесомый, голубой,
примиренный, я бы даже сказал: извиняющийся:
дым к всесильному дыму
без тела и образа.

Диаметр бомбы
Йегуда Амихай

Диаметр бомбы был тридцать сантиметров,
а диаметр поражения около семи метров,
и в нем четверо погибших и одиннадцать раненных.
И вокруг них, в более широком круге
боли и времени разбросаны две больницы
и одно кладбище. Но молодая женщина,
похороненная там, откуда она
приехала, за сто километров отсюда,
увеличила круг в огромной степени,
а одинокий человек, плачущий о ее смерти
на берегу далекой страны за морем,
включает в этот круг весь мир.
И я не буду говорить вообще – о крике младенцев,
достигающем трона Господа,
а оттуда еще дальше: круг
без конца, без предела, без Бога.

Отсюда

Прошу обратить ваше внимание на то, что вот уже две недели я живу без 1-го тома Grand Larousse! Говорят, его отдали в какой-то ремонт. Я прошу проследить, что они там с ним делают? А ВДРУГ ЕГО УЖЕ НЕТ?!

Я даже в Ленинской библиотеке такого безобразия, как у вас, не нашёл! Я считаю, что ваше безобразие полностью отражает глобальный хаос на пороге мировых катаклизмов.

По роду деятельности я обычно избегаю пользоваться литературой, но сегодня у вас вынужден был с этим столкнуться.

Уважаемые сотрудники! Я занимался в вашей библиотеке ещё в те годы, когда её ещё не было!

Огромное спасибо! Никогда не видел (кроме фильмов) столько японцев (настоящих) в одном месте!

Мне на проходной в библиотеках (разных) кажется обычно всё неприветливым, а тут вдруг полицейский в очках!

Почему я никогда не могу запомнить расписание, как работает ваш отдел ксерокопирования по выходным дням?

Мне только жалко, что консультант подошёл ко мне зачем-то сзади и предупредил меня, что связь сегодня с интернетом плохая. Потому что она и правда стала плохая!

Я не понимаю, почему заведующая отделом никак не отреагировала на мой насморк?!

Я, уважаемый солидный человек, имеющий 2 профессорских звания, вынужден тут дважды в неделю скорбеть и размышлять, и это за 30 тыс. рублей в месяц!

Консультант на 2-м этаже молчала и не грубила, но производила дикое впечатление.

Обращаю ваше внимание, что из-за столовой на 2-м этаже вся библиотека перегружена вонью.

В последнее время по всей территории библиотеки распространяются студенты. Нельзя ли их сосредоточить в каком-то одном зале, а то очень много от них шума, невозможно сосредоточиться!

Я попытался успокоить дежурную на кафедре дружеским словом, но оно её разозлило ещё сильней.

Каждый раз меня неприятно поражает однообразный, дешёвый колорит стен в ваших основных коридорах

У вас прекрасная библиотека, но ей далеко ещё до того, чтобы мне стать её поклонником.

Примите меры к регулированию поверхностей унитазов!

Я должна, по мнению сотрудников, поверить их словам. Я что, являюсь, чтобы это сделать, юридическим лицом?!

Прошу разобраться с безумием и хамством всего, что вокруг происходит!

Пока не вернулись электрики, я всё искала в зале каталогов вход в свою электронную почту.

Придя в вашу библиотеку, сразу отмечаю – я не вор! И мысли о преступлении никогда не держал!

Каждое новое лицо охранника для меня новая неожиданность!

С начала 2011 года я всё время сдерживался и к вам не приходил. Но теперь всё-таки пришёл.

Я хожу сюда двадцатый год, до 9-го апреля включительно, чтобы систематически укреплять свои нервы. Прошу обратить внимание на это и наказывать сотрудников, разрушающих ауру здания несоответствующими его природе замечаниями. Это может иметь последствия не только для посетителей, а и способствовать стихийному распространению деструктивного резонанса по всему периметру ближайших информационно-поисковых областей.

Я, Эллина Михневич, так и не смогла у вас попасть на О.Пасхи. Никакого предупреждения нет о том, что его больше нет!!! («Остров Пасхи» - книжно-иллюстративная выставка – Прим. пер.)

Весь вечер вчера искал читательский билет, а утром с большим возмущением и негодованием нашёл у себя в кармане в другом пиджаке. Прошу меня восстановить среди читателей.

Входил в библиотеку несколько раз, в одно и то же время, с разных сторон. Наконец обнаружился вход.

По телефону-автомату, конкретно между 3-м и 4-м этажами, иногда говорят такое, что уши вянут, и я обратила внимание, что не только у меня одной.

Ожидая книгу почти 20 минут, я потратила столько эмоций, даже пошла давление померила и было повышенное, а в итоге оказалось, что она мне вообще не нужна!

Очень хотелось бы конкретизировать свои границы подчинения персоналу библиотеки, чтобы речь уже не шла о полной потере свободы личности.

© Из Вавилонских жалобных книг

1.
...Вот, скажем, средних лет дама стоит иксом на бережку у Петропавловской крепости, подставляя бледному петербуржскиму солнцу бледное тело в румяном купальнике. Глаза дамы закрыты непрозрачными очками для солярия, а к мягкой панаме пришпилена бумажка с крупной надписью маркером: «Женщинам и без повода не беспокоить!»

2.
...Вот, скажем, флейтист Г. на только что прошедший Песах подарил своей дочери Наталье давно чаемого морского свина. Свин оказался неприятным человеком — очень лохматым, линючим, пахучим, кусачим и неотзывчивым. Но хуже всего было то, что дочь Наталья, вопреки долгим чаяниям, за две недели охладела к животному целиком и полностью. Выход был один: отдать свина кому-нибудь другому. Но флейтист Г. упирался:
— Мне не нравится подавать ребенку идею, что можно завести в доме живое существо, поиграть и выкинуть, — хмуро говорил он.
— Послушай, у тебя девочка растет, — говорили флейтисту Г. друзья. — Она рано или поздно сама придет к этой идее.
— Я не хочу иметь к этому отношения, — отвечал флейтист Г.
— Тогда скажи, что свин ушел жить к соседям, — советовали друзья. — Что благодаря ее любви он приобрел уверенность в себе, здоровую самооценку и новые жизненные навыки, и теперь считает, что им обоим следует попробовать встречаться с другими людьми. У тебя растет девочка, что-нибудь такое с ней все равно рано или поздно произойдет.
— Я не хочу иметь к этому отношения, — отвечал флейтист Г.
— Ну скажи тогда, что свин покончил с собой, — предлагали друзья. — Что она совершенно прекрасная, а он мудак, ничего за эти две недели не достигший, что она заслуживает лучшего свина, что ему стыдно просыпаться и слышать ее умиротворенное дыхание рядом с таким никчемным существом, как он. У тебя девочка растет, в ее жизни рано или поздно...
— Я не хочу иметь к этому отношения, — перебивал флейтист Г.

И тут жена флейтиста Г., все это время помалкивавшая, неожиданно сказала:
— А ты ей объясни, что этого свина очень-очень захотела другая девочка. Ну прямо очень-очень захотела. Прямо полюбила. А она его все равно не любит, а только балуется. Так что свина надо уступить, ради его собственного счастья и счастья этой самой другой девочки.

И по какой-то причине флейтист Г. немедленно и покорно согласился на эту историю, и больше друзья и знакомые флейтиста Г. никогда свина не видели.

3.
...Вот, скажем, гламурноватая юная пара, возбужденная весной и протестными настроениями, забирается на заднее сидение случайно пойманной раздолбанной тачки и ласково там курлыкает. Таксист — нестарый еще восточный человек, ему тоже хочется ласки и общения, он поднимает над головой квадратную бутылку воды — ну, скажем, «Лесная влага», — и бодро предлагает:
— Угадайте-ка, ребята, почему я именно такую воду в машину покупаю?
Мальчик:
— Потому что она по салону не катается?
Девочка:
— Потому что вас в лесу растили?

4.
...Вот, скажем, в одном из тех маленьких тель-авивских кафе, где все чуть слишком сумбурно, чуть слишком вкусно, чуть слишком шумно и чуть слишком дружелюбно, хорошенькая официантка в строгих очках помогает итальянскому туристу выбрать себе обед: «Шакшука — очень советую, бататовый суп — очень советую, курица терияки — очень советую. Стейк вообще-то не советую, но если вам хочется именно стейк — отлично, тогда советую».

5.
...Вот, скажем, мрачный круглоголовый мальчик лет десяти, в узкой курточке, с тяжелым ранцем, заставляющим его сидеть на самом краю скамейки, аккуратно пишет в новенькой общей тетради, лениво сопротивляющейся слабому ветру: «Женщины бывают трех типов...»

© Линор Горалик. Пять историй про определённость

На Преданное
http://www.stihi.ru/2011/09/29/866

Анны Рубинштейн

Царапаюсь в бездомную зарю, уставшая - не ведьма, не святая, ломаю мир на скошенной оси, скулю, как сука в вымерзшем подвале.
_____________________________________________________________________________________

Не породиста, не дворняжка, беспризорною выжить сумела на инстинктах, хотя было тяжко, но свобода струилась по венам. Ты случайно меня заметил, приручил, но не косточкой с мясом..Помнишь классику? - “ мы в ответе…” Да, ты прав, я сама, согласна…И исчез. Будто полная миска все проблемы мои снимает.
Мне хотелось быть близко-близко. Неужели не понимаешь?! Вот и тычусь в ладонь мокрым носом, задушив невольный скулёж, у меня к тебе нет вопросов – неужели ты не поймешь? Поиграй со мной, вот же мячик, хоть небрежно меня приласкай…Да, я знаю, ты занят, мой мальчик..(то ли рык, то ли стон сквозь гортань.) Так брожу на невидимой цепи, все гадая – чем занят, где спишь. А сомненья мои хуже плети:

Чем я хуже собаки, Малыш?

© egoza7

У порога этого ухоженного, но скромного по голливудским меркам дома стоит машина с говорящим номером F451. В этом доме вот уже 45 лет живет Рэй Брэдбери, основоположник научной фантастики. Однако далекое будущее и иные миры всегда были для Брэдбери не целью, а средством в постижении человеческой сущности, в исследовании природы любви, добра, ответственности, призвания. И сегодня давайте не спрашивать гения о планетах и ракетах. Взамен спросим определение самих основ нашего с вами земного бытия.

И первый вопрос: в чем смысл жизни?

А что такое Вселенная? Это большой театр. А театру нужна публика. Мы — публика. Жизнь на Земле создана затем, чтобы свидетельствовать и наслаждаться спектаклем. Вот зачем мы здесь.
Если вам не нравится пьеса — выметайтесь к черту!
Я — часть публики, я смотрю на Вселенную, я аплодирую, я наслаждаюсь. Я благодарен ей за это. А Вселенная говорит мне: подожди, то-то еще будет! Будет больше, чем ты можешь себе представить. Будет нечто удивительное, нечто невозможное. Так что гляди в оба, чтобы ничего не упустить.
В ближайшие годы мы вернемся на Луну. Мы построим там базу. Мы полетим на Марс, обживем Марс, обоснуемся там на ближайшие пару сотен лет. А потом, надо думать, полетим на Альфу Центавра.
А потом как здорово быть частью публики, замирающей от восторга, наблюдающей все это.

И вот как часть этой аудитории могу заявить: что за скверную пьесу нам порой показывают! Надо полагать, что в эти-то самые ближайшие годы, о которых вы говорите, помимо всего, что должно вызывать аплодисменты, нам наверняка также покажут спектакли о горестях и бедах. Наверняка и на будущий сезон в репертуаре этого театра останутся и трагедии неразделенной любви, и драмы о тяготах и лишениях. Так не прикажете ли и здесь благодарно хлопать, сэр?

Нужно принимать все. Каждый из нас проходит свою порцию испытаний. В конце концов, мы дойдем до смерти. Люди моего возраста умирают. Мне приходится признать это. Это входит в мою привилегию быть частью мироздания. И я говорю: хорошо, я умру. Люди стареют.
Но вот штука: я прихожу домой с поминок и пишу пьесу, или книгу, или короткий рассказ, или поэму. И смерть меня так просто не прихватит. Разве только Господь съездит мне по затылку бейсбольной битой. Понимаете ?
Каждое утро я просыпаюсь и говорю: это прекрасно! У меня то же чувство, что в двенадцать лет. Вот тогда я посмотрел на волоски, покрывающие руку, и подумал: «Позвольте, я ведь жив! Вот она — жизнь!» И в двенадцать лет я сказал себе: «Ты жив, ты жив — разве это не здорово?»
Поэтому надо принимать всё — все горести, самую смерть. Они есть. Но с другой стороны, есть и все чудеса любви, а одно это уже способно уравновесить всё остальное.
Я впервые влюбился в девятнадцать. Я вернулся домой вечером, заперся в ванной и заорал в потолок: «Господи, пусть бы каждый был так счастлив, как я сейчас!»
Моя мама подлетела к двери, говорит: «Рэй, что случилось? Тебе плохо?» А я сказал: «Мне очень хорошо, мама, мне очень хорошо».
Вот так все устроено: минуты испытаний сменяются мгновениями высшей радости.
Первые годы моего брака были годами вдохновения. Это был взрыв! Упоительное сумасшествие.
Конечно, так не может длиться всю жизнь. Любовь стихает, вы становитесь друзьями. Но навсегда в памяти остался взрыв первых лет, когда ты говорил: «Слава тебе господи, что я жив и что я все это чувствую».



Когда Вы слышите слово «Россия», что первое приходит Вам на ум?

Я думаю о народе, полном страсти и любви. И лучшие дни его ещё впереди. Они уже не за горами, они не так давно уже начались. Рано или поздно русские научатся любить себя и верить в себя, они овладеют будущим. Притом овладеют любовью, а вовсе не войнами или диктатурой. Это произойдет, когда они, наконец, узнают себя самих и обнаружат, что они умеют любить, как никто другой.
Вот что я думаю. В этом убеждает меня русская литература, русские фильмы. Просто русские ещё не стали внутренне свободны, еще до конца не освободилась их энергия, их страсть. Так что предстоящее столетие увидит, как русские люди освободятся от всего, что сковывало их внутренне последние триста лет. И Россия станет сверхмощной державой только благодаря тому, что люди научатся любить самих себя.



И вот мы подошли к следующему важнейшему определению — определению любви. Что есть любовь?

Это когда узнаёшь себя, встречая себя же. Когда в книжном магазине я встретил Мэгги, я вмиг понял, что встретил себя. И когда мы заговорили, я понял, что говорю сам с собой.
Когда мы поженились шестьдесят лет назад, у нас не было денег. Не было, не было. И каждое утро она уходила на работу, чтобы я имел возможность писать. Тогда я писал короткие рассказы о Марсе.

И при этом она всегда знала, что замужем за великим писателем.

Э, нет, не тогда. Тогда-то все ее друзья говорили: «Не выходи замуж за Рэя, он затащит тебя в никуда».
А предложение ей я сделал так: «Мэгги, я собираюсь на Марс и Луну. Хочешь со мной?»
И она ответила «Да».
Это было лучшее «да» в моей жизни.
Так она и вышла замуж за писателя, который вел её в никуда, и, вдобавок, без денег. Первые два года у нас даже не было телефона. Мы снимали крошечную квартирку в Винус, по соседству с бензозаправкой. Там на стене висел мой первый телефон. Я подбегал к нему, брал трубку, а люди думали, что звонят мне домой. Не было даже телефона, что уж говорить о машине. У нас ничего не было.
Но знаете, что у нас было? Любовь.
Мы занимались любовью на океанских волнорезах по всему побережью — на волнорезе в Венис, на волнорезе в Санта-Монике, на волнорезе в Оушен Парк. И если бы построили новый волнорез, мы бы туда бы примчались и там бы отметились. Вот что такое любовь — у нас не было денег, но у нас были мы.

А какова природа страсти?

Если чего-нибудь не любишь — не делай этого.
И наоборот — если любишь, осилишь, что угодно. Я доказал это на примере своей жизни.
Я люблю театр, и ушло двадцать пять лет прежде, чем я написал пьесу. Страсть сделала свое дело, — теперь я могу писать пьесы.
Я хотел писать короткие рассказы, я не умел это делать, но я упорно пытался писать их — пытался страстно, страстно — и теперь я пишу короткие рассказы.
Я хотел писать киносценарии, но не знал, как. Джон Хьюстон дал мне шанс написать сценарий фильма «Моби Дик». В какой-то момент работа зашла в тупик. И тут свершилось чудо. В лондонской гостинице, где я работал тогда над сценарием, я случайно взглянул в зеркало и сказал себе: «Я — Герман Мелвилл». И тут же в зеркале увидел, как сквозь мои черты проступили черты Мелвилла. Я тут же подскочил к машинке, и за следующие восемь дней написал сценарий — и это только от страсти, только от страсти! Вовсе не от ума.
Нельзя писать умом — надо быть в письме, прожить жизнь над машинкой, понимаете.
И я промчался через весь Лондон со сценарием под мышкой, вручил его Джону Хьюстону с криком: «Вот, возьми и читай!»
Он открыл рукопись и воскликнул: «Господи, это именно то, что надо! Как это получилось?»
И я сказал: «Все очень просто. Дело в том, что перед тобой стоит Герман Мелвилл. Только читай скорее, через пару минут он уйдет».



Мало кто из ныне живущих на Земле писателей имеет больше международных и национальных наград, чем у кого бы то ни было. А что для вас прижизненная слава и награды?

А для меня это ничто. Настоящая награда — в другом. Два года назад я был в мэрии Лос-Анжелеса, мэр произносил речь в мою честь, вручил мне какую-то награду, публика хлопала. Но вот когда меня в моем кресле повезли к выходу, какой-то юноша схватил меня за рукав и выдохнул мне в лицо: «Вы изменили мою жизнь». Вот это больше, чем слава, понимаете?
Потому что я-то знаю, что по призванию я — учитель. Я вовсе не писатель-фантаст, я не выдумщик историй про ракеты и планеты, я учитель. Я преподаю вам жизнь. Я учу вас любить. Я изменил его жизнь, он только потом заметил, как.
Я же знаю, как и Вы; Вы-то тоже здесь по страсти. Вы пришли ко мне сегодня, потому что вы хотели прийти. Не потому, что это ваша работа, а потому что вам нравятся книги Рэя Бредбери, я же вижу. И это выше, чем слава. Ибо любовь — это всё.



Значит, смерть не надо воспринимать как финальную трагедию?

Нет. Надо готовиться к смерти. Но как? Через любовь к жизни. И тогда на смертном одре ты скажешь себе: я сделал то-то, сделал то-то, Я навредил очень немногим. Я старался не делать людям больно. Каждый день жизни я делал свою работу. И вот теперь я плачу по долгам. Смерть — это форма расплаты с космосом за чудесную роскошь побыть живым. Хоть раз! И вот на смертном одре ты будешь победителем. Ты посмотришь в глаза самому себе. Не окружающим — себе самому. Про себя я знаю: я делал хорошую работу каждый день моей жизни восемьдесят лет. Это чертовски здорово. А?
Я не собираюсь себя хоронить — это с успехом за меня сделают другие. Но на смертном одре я скажу себе «Ну и молодчина же ты, Рэй. Молодчина». А на могильном камне я попрошу написать заглавия пары моих книг. И прохожие смогут прочесть их четче, чем финальные титры на экране.

© Рэй Брэдбери. Интервью передаче "проСвет" Дмитрия Диброва, 4 октября 2005г.

Альбом для рисования всегда заканчивается очень быстро. Я сама не понимаю, как так происходит. Только вот совсем недавно мама купила новый, а уже одна страничка осталась.
Мама говорит:
- Полина, на тебя альбомов не накупишься!
Мама говорит:
- Сядь ровно, не горбись. Посмотри, вот тут ещё сколько места на листе!
Мама говорит:
- Вечно накалякаешь какую-то ерунду, и сразу страничку переворачиваешь.
Как это ерунду? Как это накалякаешь? Всё же понятно! Вот это жар-птица: у неё цветной хвост и длинная шея, и красивые ресницы. Ну и что, что похожа на пылесос? Это она просто толстенькая немножко, просто позавтракала хорошо. А вот это лошадка: грива на ветру развевается, хвост пушистый, пыль из-под копыт. Ну и что, что похожа на собаку? Это просто немножко ноги короткие, она ещё маленькая просто.
А вот это Ромка едет на велосипеде: вот это колёса, вот это цветочки, а это Ромка улыбается. Ну и что, что глаза разные? Это как будто издалека так кажется. А колёса немножко кривые, просто потому что бумага чуть-чуть помялась.

Сегодня у мамы плохое настроение, и ей всё вокруг кажется некрасивым, неправильным и грустным. Я на маму не обижаюсь. У меня тоже бывает плохое настроение.
Вот, например, вчера мы с Данкой и Касей играли во дворе в классики. Данка выиграла и радовалась, а Кася проиграла и дулась на нас. А я смотрела, как Ромка катается на велосипеде по двору, и думала, что было бы здорово, если бы мальчишки тоже иногда играли в девчачьи игры. Правда, тогда Ромка бы нас обыграл в классики. Но мне даже не жалко было бы, пусть.
И тут Ромка вдруг подъезжает к нам, останавливается и спрашивает у меня:
- Что это вы тут делаете?
Я от неожиданности даже не успеваю ничего сообразить, только хлопаю глазами и молчу, а Данка сразу давай хвастаться:
- А мы в классики играем, а я всех обскакала!
- Подумаешь, ерунда, - говорит Ромка. – Мне эти классики – раз плюнуть!
- Ну давай, - говорит Кася, - покажи, если ты такой умный!
- А сейчас, - говорит Ромка, - велосипед домой закачу и покажу.
И мы ждём. Потом ещё немножко прыгаем, и ещё ждём. А потом уже Данку с Касей бабушка зовёт домой, и они уходят. А я ещё жду и жду. Но Ромка больше не выходит. И тогда у меня делается уже совсем плохое настроение. И всё вокруг кажется некрасивым, неправильным и грустным.

- Мам, а почему так бывает, что человек сначала что-то пообещает, а потом не делает?
Мама говорит:
- Ну, разные бывают причины. Человек может заболеть, или срочно уехать.
Мама говорит:
- Человек может просто забыть, в конце концов. Особенно, если это что-то не важное.
- А если важное?
- Ну, не знаю, Полина. Иногда бывает, что человек просто не хочет выполнять то, что пообещал.
- Как это не хочет? – не понимаю я. – Сам сперва обещает, и сам потом не хочет?
- А очень просто, - говорит мама. – Вот ты мне обещала, что каждый вечер перед сном будешь складывать все свои игрушки, книжки, карандаши… а сама не складываешь.
- Нууу, мам, это совсем другооое… - говорю я, - это же мелочи!
- Какое другое? Полина, запомни, все большие вещи начинаются с мелочей.
И потом я лежу в кровати с закрытыми глазами, и вспоминаю все-все мелочи, которые я пообещала и почему-то не сделала. И оказывается, что этих мелочей можно насобирать уже целую кучку. И я думаю, что надо обязательное всё это переделать, чтобы ни у кого не было плохого настроения.
И ещё думаю: «Эх, Ромка-Ромка, я на тебя совсем не обижаюсь. Потому что человек иногда совсем не понимает, что важное, а что мелочи… и главное - что с чего начинается».

© Елена Касьян. Важное и мелочи.

Прекрасное.
Самому главному я сына уже научил. Могу и вас заодно: когда женщина на вас злится (а, как мы знаем, жизнь еврея состоит из таких периодов более чем наполовину), нужно молча пойти на кухню, сделать чашку кофе и подать его этой фурии. Шанс, что кофе будет вылит вам на голову, невелик, но присутствует, но настроение девушки в любом случае улучшится.
Сын пока тренируется на матери, с неизменным успехом. Я доволен и считаю отцовскую функцию выполненной на 80%: осталось только вырастить малолетнего преступника, оплатить ему колледж, купить ему машину и квартиру и одалживать ему денег без малейшей надежды на возврат до самой смерти.
© Остальное про воспитание еврейского мальчика здесь.

И в комментариях там тоже встречается чудесное. Вроде такого:
Если ребенок усвоил, что рассерженной женщине нужно готовить кофе, он уже взрослый.

Или такого:
Может он и не пропадет, если будет варить кофе, но он не знает ужасную правду, ПОЧЕМУ лучше готовить кофе. А правда ужасна и печальна. Переспорить женщину ничего не стоит, но как потом с этим жить?

"Я это списываю на то, что у меня не осталось мозгов, я очень устала на работе и деградировала.
Так вот.
Недавно утром я решила, что в жизни все не так, никто меня не любит. Дима опять не два раза поцеловал, а один, и не вынес лоток кота.
Я подумала, что все сделаю сама, раз такой расклад в жизни.
И вынесла лоток кота в унитаз!
Это был такой порыв прямо.
У нас обычно наполнитель для кота - нано. То есть это такие интеллектуальные гранулы, которые не только впитывают запахи, но и вообще даже немного засасывают кота. Но надо сказать, что сейчас мы по совету нашей мамы используем наполнитель на глиняной основе.
То есть я стою и ссыпаю глину в унитаз. Глина моментально набухает (она же наполнитель) и встает в трубе унитаза колом.
Казалось бы, тут стоило остановиться и немедленно выгрести все руками.
Но я посмотрела внимательно, подумала и впихнула все ершиком поглубже внутрь.
Хорошо, что еще не затолкала туда весь лоток.
Потом я расстроилась, что ершик теперь грязный и надо его мыть.
То есть даже вот тогда не прошло осознание, что я буквально зацементировала толчок и у нас больше нет унитаза. Более того, этой функцией больше не обладают несколько других квартир.
Чтобы подчеркнуть собственную правоту и достоинство (женщина всегда права) я спустила воду с таким видом, как поднимают американский флаг.
Легкое подозрение, что обладательница забитого унитаза - непробиваемая идиотка слегка пришло в голову.
Но я никогда не сдаюсь и смыла еще раз.
Вода встала под ободком.
Дальше можно было сливать только к соседям, у которых нет унитаза.
А у меня дома нет Димы. И мамы тоже нет. Никто меня по-прежнему не любит. Более того, если бы они меня видели в тот момент, то вообще бы сделали вид, что со мной не знакомы.
Я стою такая, смотрю вокруг, унитаз работает только на выход.
Звоню маме.
Нет, сначала звонит Дима. И тут же оказывается самым плохим человеком на свете. Потому что если бы он поцеловал два раза, то ничего бы этого не было. Об этом я ему говорю, дирижируя себе в такт ершиком в глине.
Потом звонит мама.
Я стою с двумя трубками (мобильный и домашний) и говорю им одновременно, как они меня не любят.
Короче, мне не повезло с семьей.
Дима говорит, что скоро приедет, ничего не трогай! Потому что он знает, что если я потрогаю, то все спустится на семь этажей вниз. Мама – женщина, она жестокая, ее тоже, наверное, никто не любит. Она говорит, что надо надеть пакет на руку вместо перчатки и выгрести все наружу.
Тут еще кот Митя пришел, падла, который вообще никого не любит!
У Мити есть такая манера: приходить наполовину.
Он встанет или сядет где-то в двери, наполовину высунется и так смотрит. В таком положении он просит есть, чесаться - только половиной. Мол, хочешь меня накормить - ты еще достань.
Стоит Митя – полкота пришло. Смотрит, как я лажу рукой в унитазе и выгребаю глину, которая стала как для занятий лепкой. Выгребла, сколько могла, но мои первые опыты с ершиком были более удачными, там все ушло глубоко.
В диспетчерской я сказала, что вот, мол, срочно приезжайте, дети играли и бросили что-то в унитаз!
Будто у меня есть дети.
Но я уже тренируюсь.
Пришел сантехник. Говорит: «Что у вас случилось?» А там полный унитаз всякой ерунды и понятно, что мы тут обосрались по полной.
Я говорю: «Да вот, вы представляете… Муж высыпал наполнитель кота в унитаз!» Полкота в это время смотрят на сантехника.
Не скажу же я такого о себе, у меня же для этого есть муж! Так семья пригодилась реально первый раз за весь день.
Сантехник говорит: «Несите полотенце».
Думаю: «Вот какой человек, сначала руки помоет и начисто вытрет, а потом полезет в унитаз».
Я принесла специально для рук, с крупным красивым цветком. Он говорит: «Нет, несите большое, чтобы я им пробил». И дальше спрашивает: «А у вас есть молоток?»
Такой радикальный сантехник: разбить молотком унитаз и дело с концом! Современный способ избавления от засоров, как же вы мне все надоели, засранцы!
Он говорит: «Я оберну полотенце вокруг ручки молотка. Получится вантуз».
Думаю: «Твою мать! Люди придумали нано наполнитель для кошек, все ходят с мобильниками, туристы в космосе, но до сих пор никто не сочинил, чем можно пробить унитаз кроме моих полотенец!»
То, что люди несколько веков назад изобрели не выносить глиняный наполнитель в туалет - я в тот момент не думала.
Надо сказать, что у меня все полотенца дорогие и красивые, все для красоты и эстетического наслаждения.
Он говорит: «Неси воды в тазу».
И мне так обидно стало. Думаю, что за жизнь?
Я налила таз воды. Захожу в туалет. Он стоит на коленях, обмотал французским полотенцем молоток и засунул в унитаз, держит двумя руками, как вантуз, и говорит: «Лей».
И я ему туда раз - таз кипятка.
Он же не сказал, что надо холодной воды. Может, человек хотел поливать унитаз горячей, чтобы лучше отмылся от глины. Я вообще в тот момент думала только о полотенцах. Всегда использую горячую воду. Включу кипяток в тарелку и ухожу - так я мою посуду, научилась у мужа. Или пол мою тоже кипятком, мне кажется, что так лучше умирают все микробы.
Он смотрит на меня и говорит: «Вы мне сварили руки». Не кричал, ничего такого, только очень-очень покраснел.
Такая жуткая картина, на самом деле: незнакомый багровый мужчина в твоем собственном туалете стоит на коленях перед унитазом и душит в нем французское полотенце. Зато на нем точно умерли все микробы.
Тут еще Дима звонит: "Солнышко, я уже близко, ничего не делай!"
А солнышко тут уже сделало все, что только могло. Думаю, нет, лучше не приходи сейчас, а то сантехник с вареными руками с молотком в унитазе думает, что это ты наполнитель высыпал.
Сантехник, кстати попался нормальный человек. Такой сильный мужик без предрассудков. Он пробил унитаз, вытащил руки, встряхнул ими, вытер влажными ладонями лицо и сказал: «460 рублей. Если будет повторный засор за месяц - вызов бесплатно».
Кот Митя еще постоял немного, как полкота. А потом лег спать так, как он любит: туго сворачивается в кольцо и совершенно непонятно, где у него тут голова, а где зад. Так что совершенно не к чему придраться или его в чем-то обвинить"

(с)

eprst2000

А прощать в нашем случае означает отменять свое некогда очень твердое "я не буду принимать в этом участия". Прощать - это идти в прошлое и позволять всему тому, с чем тогда никак не мог согласиться, придти и владеть тобой, безраздельно и радостно.

Я просто вижу, как часть человека идет дальше, ищет обходные маневры и способы добычи ресурса, а часть - мгновенный остановленный слепок, очень малая часть, всего лишь отпечаток боли и обиды - остается перед той чертой, переступить которую можно было только получив освоенный опыт. Так устроено обучение - в любой дисциплине необходимо двигаться линейно, пока не освоишь одно, не перейдешь к другому. Можно уйти в другую дисциплину. Получить останов там. И еще в другую. И там получить.

Пока не уйдешь наконец туда, куда нет доступа всем тем, кто тебя останавливает. Так возникают "воображаемые друзья" и неведомые страны за шубами в платяном шкафу. И очень, очень крепкие стены вокруг этой территории. На поддержку которых, кстати, уходит прорва душевных сил.

И вот - один слепок сидит перед поруганной картинкой. Другой - перед отражением в зеркале, видя в нем исключительно "толстую корову". Третий - перед входом в соседний двор, где дали по уху и никто не заступился, а когда пришел домой, там сказали, что сам виноват. Четвертый, кстати, будет сидеть на пороге дома и повторять "сам виноват, сам виноват".
В итоге рано или поздно в реальном мире остается очень небольшая часть человека. Особенно, если такое положение дел длится и длится. Каждый раз человек не в силах принять то, что эта гадость произошла именно с ним, потому что если так, то он - слабак, тупица, толстая корова, а кто же хочет этим быть. И человек бросает того, с кем это произошло, а сам уходит на какие-нибудь еще не занятые травмой позиции. И каждый раз его уходит все меньше и меньше.
И каждое новое дело человек начинает не весь, а только оставшейся частью. И сил у него - не все, а только часть. И вот тогда начинается - это возраст, это депрессия, это все признаки нашего времени. И человек начинает метаться - как это, он в самом расцвете сил, а сил этих - с дождевую каплю. Где тот фонтан, который бил в детстве? Как его вернуть?
А ему говорят - все просто. Ты должен полюбить и принять себя. И простить тех, кто отнимал у тебя ресурс.
Не вопрос, говорит человек, я принимаю себя и люблю. Насчет прощения - это я еще подумаю, но себя я принимаю и люблю, это уж точно.

Но. Принимает и любит он - то, что от него осталось. То, что ускользнуло, выжило. То есть очень малую часть себя. И простить обидчиков он не может по той же причине - к нему-ускользнувшему они не имеют отношения. Он, как таковой, вообще принц параллельной вселенной, на самом-то деле. И настоящая его жизнь - там. А тут - ну, так получилось. Козни черного мага, он ненавидел принца с колыбели. И счеты с колдуном куда больше волнуют оставшуюся часть, даже не потому, что они "выдуманы", а потому, что имеют отношение к той личности, которую этот остаток сформировал себе как действующую в мире. А побои в детстве - не имеют. Они вообще не с ним случились. Диссоциация - спутник любой травмы.

Поэтому призыв любить и прощать - призыв абстрактный, никак не объясняющий, что же, собственно можно сделать. А сделать можно вот что, для начала: забрать того, на кого наорала мать. Забрать его оттуда, где мать все еще стоит и орет. Идти в прошлое не раздавать оценки, а изымать себя из травмирующих ситуаций. Не идти прощать мать, а идти забирать себя. (Мать ведь тоже с тех пор там стоит слепком и кричит, это дело обоюдное, и никто, кроме нее, ее забрать оттуда не может.) Прощать надо не ее, а себя, и не за то, что стоишь там и плачешь, а за то, что не приходил так долго.
И любить нужно - люто, бешено просто любить - не того, кто сейчас, это не комплект, и не того, кто там стоит и плачет, а того целого себя, который будет, когда всех соберешь.

А там уже можно оглядеться и подумать, чего хочется на самом деле.

© Александр Шуйский (Стрейнджер)

Было училище.
Форма - на вырост
Стрельбы с утра.
Строевая – зазря.
Полугодичный
ускоренный выпуск.
И на петлице
два кубаря.
Шел эшелон
по протяжной
России,
Шел на войну
сквозь мельканье берез
«Мы разобьем их!»,
Мы их осилим!»,
«Мы им докажем!» -
гудел паровоз.
Станции –
как новгородское вече.
Мир,
где клокочет людская беда.
Шел эшелон.
А навстречу,
навстречу –
лишь
санитарные поезда.
В глотку не лезла
горячая каша.
Полночь
была, как курок ,
взведена…
«Мы разобьем их!»,
«Мы им докажем!»,
«Мы их осилим!» –
шептал лейтенант.
В тамбуре,
Маясь на стрелках гремящих,
весь продуваемый
сквозняком,
он по дороге взрослел –
этот мальчик –
тонкая шея,
уши торчком…
Только во сне,
Оккупировав полку
в осатанелом
табачном дыму,
Он забывал обо всем
ненадолго.
И улыбался.
Снилось ему
что-то распахнутое
и голубое
Небо,
а может,
морская волна…
“Танки!”
И сразу истошное:
«К бою-у!»
Так они встретились:
Он
и Война.

…Воздух наполнился громом,
гуденьем.
Мир был изломан,
был искажен.
Это
казалось ошибкой,
виденьем,
странным
чудовищным миражом.
Только виденье
не проходило:
следом за танками
у моста
пыльные парни
в серых мундирах
шли
и стреляли от живота.
Дыбились шпалы!
Насыпь качалась!
Кроме пожара,
Не видно ни зги!
Будто бы это планета
кончалась
там,
где сейчас наступали
враги.
Будто ее становилось все меньше!..
Ежась
От близких разрывов гранат, -
черный,
растерянный,
онемевший –
в жестком кювете
лежал лейтенант.
Мальчик
лежал посредине России,
Всех ее пашен,
дорог
и осин…
Что же ты, взводный?!
«Докажем!..»,
«Осилим!…»
Вот он -
Фашист
Докажи
И осиль.
Вот он –
фашист!
Оголтело и мощно
воет
его знаменитая
сталь.
Знаю,
Что это почти невозможно.
Знаю, что страшно.
И все-таки
встань!
Встань,
лейтенант!
Слышишь,
просят об этом,
вновь возникая
из небытия
дом твой,
завьюженный солнечным светом,
Город,
Отечество,
Мама твоя…
Встань, лейтенант!
Заклинают просторы,
птицы и звери,
снега и цветы.
Нежная
просит
девчонка,
с которой
так и не смог познакомиться
ты
Просит
далекая средняя школа,
ставшая госпиталем
с сентября.
Встань!
Чемпионы двора по футболу
просят тебя –
своего вратаря.
Просит
высокая звездная россыпь,
горы,
излучина каждой реки.
Маршал
приказывает
и просит:
«Встань, лейтенант!
Постарайся!
Смоги…»
Глядя значительно и сурово,
Вместе с землею и морем
скорбя
просит об этом
крейсер «Аврора».
Тельман
об этом просит
тебя.
Просят деревни,
пропахшие гарью.
Солнце
как колокол
в небе гудит!
Просит из будущего
Гагарин.
Ты
не поднимешься –
он
не взлетит.
Просят
твои нерожденные дети.
Просит история!..
И тогда
встал
лейтенант.
И шагнул по планете,
выкрикнув не по уставу:
“Айда!”
Встал
и пошел на врага,
как вслепую.
(Сразу же сделалась влажной спина)
Встал лейтенант!…
И наткнулся
на пулю
Большую и твердую,
как стена
Вздрогнул он,
будто от зимнего ветра.
Падал он медленно,
как нараспев.
Падал он долго…
Упал он
мгновенно…
Он даже выстрелить
не успел!
И для него наступила
сплошная
и бесконечная тишина…
Чем этот бой завершился –
не знаю.
Знаю,
чем кончилась
эта война!

Ждет он меня
за чертой неизбежной
Он мне мерещится
ночью и днем –
худенький мальчик,
всего-то успевший
встать
под огнем
и шагнуть
под огнем…
© Роберт Рождественский. Из поэмы "Двести десять шагов".

1. - Ты меня вообще, вообще, вообще никогда не слушаешь! - девушка в телефон, еще чуть-чуть - и расплачется. - А я уделяю тебе все, все, все свое время и внимание!
Сзади иду я и рядом со мной - немолодой мужчина лет шестидесяти с гаком.
- И я никогда, никогда не говорила тебе, что я занята, когда у тебя проблемы, понимаешь? Понимаешь?! - продолжает девушка.
Мужчина выдвигается вперед, притормаживает рядом с девушкой, обозначает свое присутствие, тронув ее за локоть, и четко произносит: "У вас проблемы, проблемы, проблемы с повторами, понимаете? Понимаете?!".
После чего мужчина спокойно идет дальше, а девушка зависает с телефоном у уха и замолкает, замолкает, замолкает, слава богу.

2. Иду домой с рынка. Конечно же, на середине дороги подлые ручки пакета делают "кряк" и отрываются. Стою, растерянно хлопаю глазами, рядом только школы и ни единого магазина, что делать - непонятно совсем. Пакет лежит у моих ног и всем своим видом объясняет прохожим, что из меня дерьмовая хозяйка, видите, стоит, кукушка, а пакета запасного и нету, ну форменная идиотка же!
Притормаживает парочка: бабушка и внук.
Бабушка: - Ох ты ж гляди! И у меня, как назло, нету с собой ничего подходящего.
- Да я сейчас что-то придумаю… Наверное… Ну, возможно, - бормочу я.
- Да чего тут придумывать, надо пакеты бежать покупать, - говорит бабушка. - Ну-ка, Игоряша, давай бегом до магазина на круге, купи две маечки черных, какие я беру, помнишь?
Игоряше лет восемь, у него веселые карие глаза и конопушки на носу.
- Возьмите вот двадцать рублей, - говорю я. - Хватит же?
- Пакеты по пять, - говорит Игоряша, вынимает из моей ладони десять рублей, отдает бабушке сумку и припускает до магазина.
- Какой покладистый у вас внук, - говорю я бабушке, - даже не возразил, помчался, спасибо вам.
- Чего ему возражать? - объясняет бабушка. - Вот идем с тренировки, как домой зайдем - так в душ и за французский сядем, а он его терпеть не может, так что ему любая задержка на руку.
Мальчишка приносит мне пакеты, я разбираю сумку и впихиваю ему чуть ни силком два яблока и несколько абрикосин.
- Бери-бери, - говорит ему бабушка, - придем, помоем и съешь, от благодарности за помощь не отказываются, это самое сладкое, когда за дело благодарят.
Вроде бы очевидный, ерундовый урок, а сколько в нем мудрости. Самое сладкое, когда за дело благодарят. Самое сладкое.

© Пунктир

Ребёнок внутри меня, мой внутренний ребёнок, больше не хочет играть один.
Сперва его сажали в манеж, давали погремушки и уходили в кухню. И выглядывали изредка из-за двери – проверить.
Сидит? Сидит. Играет? Играет.
И на цыпочках уходили опять.
Потом ему покупали книжки, или кубики, или конструктор. Какие-то куклы, дочки-матери, грузовички какие-то, наборы цветных машинок, альбомы и краски…
Он умеет играть один. Он прекрасно умеет себя занять.
Да что вы говорите? Такой самостоятельный ребёнок!
Да-да, сами не нарадуемся…
Ребёнку внутри меня очень повезло. Он сразу знал, что есть времена, когда нужно уметь играть самому с собой. Рассматривать узор на ковре и на обоях. Читать буковки в тишине, шевеля губами. Понимать про любовь и про смерть. Бояться того и другого.
Хотеть того и другого.
Сидеть над разбитым корытом. Над недопитой бутылкой. С сигаретой на балконе. В слезах на постели. В чужом городе на вокзале. В больничном коридоре. На лавочке у могилы…
Мой внутренний ребёнок освоил почти все игры, но больше не хочет играть один.
Он больше не хочет!
Потому что - ну ведь должны же где-то быть ещё дети!

© Елена Касьян

Невеста красивая как торт, жених тщедушный, косой от гормонов. Он готов порвать это облако в пух. Но вечером напьётся, обслюнявит ей плечо и заснёт. Невредимое платье вернётся в прокат. А прохожим хочется верить, что порвёт, всё-таки.
Фотограф сказал целоваться у самой воды. Было страшно что упадут и утонут. Потом уже хотелось чтоб утонули, наконец.

- Разбейте бокалы на счастье! - крикнула мать.
Личную свою жизне-жопу она объясняла именно нарушением традиций.
Жених метнул посуду вбок, в гранитный шар. Феллини поступил бы так же. По ту сторону шара отдыхали туристы из Японии. Их окатило стеклянными брызгами.

Туристы давно заметили эту свадьбу. Теперь же будто приняли участие. «Советское Игристое» - подумала пожилая гейша, обнюхав свою шляпу.
Пришёл черёд невесты. Всё, накипевшее за годы пубертата она вложила в бросок.
«Хорошо что не графином» - опять подумали японцы, ловко уклоняясь. Бокал просвистел мимо и взорвался вдалеке.
Свадьба решила не извиняться, потому что не забыт ещё Варяг. Японцы не стали переспрашивать. У свидетелей оставались бутылка, колбаса и тяжёлый фотоаппарат. Диалог мог бы неожиданно решить не только Курильский вопрос, но и привести к сдаче Окинавы. Постояли, разошлись. Следующей паре остались стеклянный бой и запах перегара.

Меж тем, есть и милые традиции. Перенос тёщи через мост, например. Тесть вдруг крякает, хватает вес и бежит скорей, пока не встало сердце. Через десять шагов тёща, всей своей нерастраченной женственностью падает на тестя. Героя везут в институт свадебной травмы, гости начинают поздравлять друг друга с победой любви над разумом.

Или, питие шампанского из туфли. Во всём мире вставляют стаканчик. А наши наливают прямо в обувь. Невеста ходит потом с мокрыми ногами, у героев нехорошая отрыжка, зато какая ширь!

Моя свадьба была скучной. Фотограф оторвал батарею от стены ресторана – и всё. Все поцеловались, разъехались по кроватям. Подвиг фотографа ничего во мне не изменил. После счастья я вваливаюсь в тоску с дурной неизбежностью. Месяцы сводятся в одну точку. В родинку на чьём-то локте, например.
Усядусь работать, через год забуду всё. Дождь, номер телефона, голос в нём и сумасшедшего одного таксиста. И Биржу эту, и японцев. И локоть. Конечно.

Духовской пишет: будешь вены вскрывать – таз под раковиной. Только вымой потом. Суп в холодильнике, диетический.
Меня никто не воспринимает всерьёз.

© Слава Сэ. На стрелке Васильевского.

В каждом из нас скрыта внутренняя паранойя. Так устроен человек: он боится. Мы боимся других, боимся самих себя, боимся своей и чужой агрессии, боимся тех, кто на нас не похож, а также тех, кто может повести себя как мы (ведь мы-то знаем, насколько плохо можем себя повести, если дать нам волю). Эти страхи основаны не на реальных опасностях, а исключительно на нашем представлении о них, растущем из наших же внутренних проблем.

Обычно эта паранойя пассивна. Она, конечно, влияет на характер и поступки людей, но не определяет их целиком. А вот когда раздается команда «Хватай!», когда людям говорят, что кто-то сильно отличается от них и запросто может их победить, внутренняя паранойя быстро превращает подсознательную опасность в доказанную. Минуя этап осознания. Неважно, что нет на самом деле никакой войны между любителями разнополых и однополых связей. Что весь мир невозможно насильно сделать гомосексуальным, учитывая очевидное гетеросексуальное большинство. Что шариат и блуд несовместимы, в конце концов. Важно, что наглядный образ врага выбивает аудиторию из состояния пассивной враждебности – в панику «они уже здесь». Враг возникает из пустоты – и сразу в личном пространстве читателя. Вчера его еще не было вовсе, а сегодня он сидит на скамейке перед подъездом, и я боюсь выйти в булочную.
Общественная паранойя находит выход в количестве жертв – тем более, что было внятно дано разрешение на битье. Практически рекомендация: убей чужого, пока он не разорвал своими щупальцами твое гнездо на части. Кто бы в такой ситуации не убил. Спасибо книге, источнику знаний.

Да ладно, скажут мне, тираж три тысячи. Сколько человек это вообще прочтут? Тем более, пойдут кого-то бить, дичь какая. Но вот беда: чтобы отреагировать должным образом, сборник читать вообще не нужно. Достаточно знать, что он существует – издан, презентован, официально одобрен и почти подтвержден законом. Враг указан и подписан. И внутренняя паранойя превращается в желание проголосовать за кого-нибудь, кто все это запретит. А носителей пересажает, чтобы нам перестало быть страшно из-за них.

Я выросла в убеждении, что поступать надо хорошо, а плохо поступать нельзя. Это же убеждение царило вокруг. Есть люди, которые поступают наоборот, но они неправы. Есть убийцы, воры и насильники, но они – преступники. Карты можно крапить, но это нечестно.
Все это означало, что мир, двор, сквер и ты сам в целом должны быть хорошими. Они часто не являются таковыми, они являются какими угодно, но все это – ненормально. А нормально – когда никто никого не убивает и не бьет.
Когда же я вижу официально изданную книгу, вслух объявляющую «Вон там твой враг, ату его!», я падаю на пол, как по команде «Воздух!». Для меня подобный призыв – базисная смена парадигмы, официальное заявление: «в новом мире можно бить людей ногами». Я раньше думала, что нельзя. Безусловно, есть те, которые бьют. Но все равно – нельзя, нельзя, нельзя! А оказывается – можно. Более того, даже нужно.

© Виктория Райхер. Говорит Москва

Посидим в тишине. Помолчим... обо всём... ни о чём.
Разговор двух сердец... двух планет, пролетающих рядом.
Дверь печальной души ты своим открываешь ключом,
Мой (такой же) в волшебной шкатулочке бережно спрятан.

И слова не нужны. Льются мысли неспешной рекой.
«Как дела?» Многоточья, улыбки, дежурные фразы.
Я всё знаю и так... Но, почувствовав твой непокой,
Я пишу всё равно, что скучаю и жду... раз за разом...

Посидим в тишине. Мир, привыкший себя создавать
Из нелепых вопросов и столь же нелепых ответов...
«Как ты там?» «Да всё так же...» К чему нам пустые слова?
И без слов я твоею любовью надолго согрета...

Лана Майская

***
Неправдоподобно маленькая и сухонькая старушка в вагоне метро, тёмная и ломкая, как прошлогодний кленовый лист из гербария. Белая косынка, как нимб, подсвечивает коричневый пергаментный лобик, китайский веер в руке движется мерными сомнамбулическими рывками. Наконец при каком-то из толчков вагона она не выдерживает и сразу, как выключенная, засыпает, ткнувшись при этом в плечо сидящей рядом тётки. По всем законам физики распаренное, истомлённое духотой тёткино тело должно с мгновенным рефлекторным отвращением её оттолкнуть. Но оно этого не делает – видимо, нет в нём почему-то этого рефлекса. Тётка тихо, нездешне улыбается кончиками губ и с терпеливой отрешённой нежностью смотрит сверху вниз на бабкин затылок, обтянутый хлопчатобумажным нимбом в мелкий цветочек. И сразу становится видно, что никакая она, вообще-то, не тётка. Что она прекрасна, как повзрослевшие мадонны Беллини, только гораздо узнаваемее и загадочнее, чем они.

***
Мужик на углу улицы скорбно кричит в мобильник:
- Нет, ну ты прикинь… Ну, ладно, зуб выбили – это хрен с ним, чего уж теперь… Сам виноват – не надо было соваться…. Но у этого зуба выбитого - прикинь! - почему-то сразу все каналы распломбировались! Нет, скажи, да? – как у нас всё делают! Разве ж это пломбы?! Я понимаю – зуб, но каналы-то почему распломбировались?!

***
Нищий дед, похожий на Махатму Ганди, особенно усами, очками и приплюснутым носом, встряхивает тарелкой, куда я ему кинула горсть мелочи, и, подмигнув мне, осведомляется:
- А ты тут, что ли, поблизости работаешь? Может, вечерком по пивку – или как?

Решительно, я становлюсь Царицей Грёз дворников и нищих. Что же во мне так изменилось к лучшему?

***
Толстый ласточкин птенец сидит на проводах, дуется и горюет о том, что нет у него пока ещё нормального хвоста вилочкой, а вместо него – какая-то культяпка. Воробьи прыгают рядом на соседнем дереве и дразнятся: бесхвостый, бесхвостый, бе-е-е!
Солнечные пятна вокруг на мостовой пахнут разлитым квасом и ещё чем-то слегка подтухшим и очень июльским.

© Сестра Нибенимеда. С натуры

-Эээ...- глубокомысленно изрёк Парис, вертя в руке золотое яблоко,- я, конечно, тронут оказанным доверием и всё такое... Но знаете, милые девушки...
-Дамы,- кокетливо поправила Афродита.
-Да?- удивился Парис.- А кто у нас муж?
-Кузнец,- хихикнула Афродита.
-А у меня - громовержец,- мрачно сказала Гера.
-Технически, здесь только я девушка,- вздохнула Афина.- Но ты продолжай, не отвлекайся.
-Да, спасибо. Так что я хотел сказать... Понимаете, милые дамы, вы, конечно, все очаровательны, но боюсь, я не тот судья, который вам нужен. Вы бы поискали кого-нибудь, кто лучше разбирается в женской красоте. А то я ведь не художник, знаете ли. Я даже не скульптор. Я вообще-то пастух.
-Ничего,- успокоила его Гера.- Мы доверяем твоему вкусу. Вперёд, вручай яблоко самой прекрасной.
Парис не спеша оглядел всех трёх богинь, попросил улыбнуться, полюбовался безупречной белизной зубов, пропустил между пальцев тяжёлые курчавые локоны, оценил на глазок размеры и форму грудей, ненадолго задумался - и решительно протянул яблоко Афродите.
-Ей?!- в один голос возмущенно завопили Гера и Афина.- Этой тельной корове?! Но почему?!
-Я же пастух,- застенчиво напомнил Парис.- Это у меня профессиональное.

© Бормор

- Простите…. я у вас тут проездом, на три недели. Скажите, если я за эти три недели буду ежедневно здесь заниматься с десяти до трёх, то за это время какую часть испанского языка я выучу?
- Какую.. часть?...
- Я имею в виду – в процентном отношении. Ну, или можно в долях. Вы мне можете сразу дать хотя бы примерные цифры?

***
Девушка у электронного каталога. Синие с золотом глаза; от взмахов золотистых ресниц по стенам разбегаются мелкие лучистые зайчики
- Я понимаю, что сто сорок восемь языков… Вы что, думаете - я не понимаю? НО ВЕДЬ ВСЁ РАВНО ЖЕ ОНИ ВСЕ НА АНГЛИЙСКОМ, ПРАВДА?!

***
У куриц, как мы уже выяснили, вовсе не глупые лица. Они у них напряжённо-настороженные, как будто их обладательницы всё время силятся что-то понять, но не понимают и непрерывно нервничают в ожидании какого-нибудь подвоха.

Она подходит к кафедре, склоняет голову так, что гребень её скашивается на сторону, а глаза слегка подёргиваются плёнкой. Я выжидательно улыбаюсь и жду, когда она скажет: «ко-о-о!»
- Вау, - говорит она – Да я же эту книжку уже сто лет как ищу! Вот именно такую… Вы случайно её не продаёте?
- Это дублетный экземпляр, списанный из фонда. Так что, можете взять даром.
- Что? – Мгновенно меняется в лице и почти с отвращением кладёт книгу обратно. – Как это – даром? Что значит – даром?

Сказать ей, что ли: «халява, плиз»? Нет, не поймёт, только ещё больше обидится.

- Даром – это значит «бесплатно». Эти книги не нужны библиотеке, мы их дарим читателям.
- Ну, понятно, вам лишь бы что-нибудь ненужное сбагрить…
- Но вам-то она как раз ОЧЕНЬ нужна!
- Кто вам сказал? Вот вечно так – лишь бы что-нибудь навязать…
- Но вы же сами сказали, что сто лет её ищете.
- Ищу, но не такую! Не списанную же! – (Смотрит на меня так, как будто я пытаюсь силой нарядить её в нестиранную пижаму из секонд-хенда)
- Ну, взгляните: она совсем новая, не потрепанная, не запачканная… Её списали не потому, что она ветхая, а потому, что у нас таких уже много.
- Да, но почему тогда бесплатно? - Её гребень всё больше наливается недоумением и становится совсем красным; перья сердито топорщатся в разные стороны, голова мелко подёргивается в такт поворачивающимся в голове механизмам..
- Потому что нам она не нужна! Мы вам её дарим!
- Ну, раз вам она не нужна, то почему мне должна быть нужна?
- А если я вам скажу, что она стоит сто рублей? Тогда вы её возьмёте?
- Сто рублей?! Как – сто рублей? Почему так дорого?! Вы же сами сказали, что библиотеке она не нужна!
- Ну, хорошо. Давайте так: если не хотите бесплатно и не хотите за сто рублей, то заплатите какую-нибудь символическую денежку. Допустим, пятачок.
- Вы что, девушка, нарочно надо мной издеваетесь?!

«Ко-о-о», - вздыхает курица на обложке другой книжки. Детской.

***
Перед уходом слышу сквозь приоткрытую дверь, как в служебной комнате соседнего зала пожилая библиотекарша делится изумлением с коллегой:
- Представляете, Ольга Максимовна, я к нему, как обычно, подхожу в восемь часов, говорю: «Всё, голубчик, мы закрываемся». А он, представляете, отвечает: «Да-да, сейчас ухожу!» А я так удивилась, что чуть было не сказала, причём абсолютно серьёзно: «Голубчик, что с вами? Вы же должны были меня обматерить!...»

***
По дороге домой вижу впереди себя двух блондинок в коротких белоснежных юбках
- Хинкальная, - читает одна из них попавшуюся на глаза вывеску. – Смотри-ка: хачапури от дяди Гамлета.
- От Клавдия, что ли? – фыркает вторая.
- Прогулка по кишкам нищего, - бледнея, цитирует по памяти первая. – Ф-ф-фу! Ну, надо ж додуматься!

Обе звонко хохочут, и я мысленно хохочу вместе с ними, празднуя счастливую неожиданность.
Нет, может, всё-таки ещё прорвёмся. Надежда есть, однозначно.

© Сестра Нибенимеда. Приметы времени

Маша пишет из Севастополя:
“Подошёл Валера Кременчугский. Моя манера спать на солнце показалась ему божественной. Обещал ждать вечно, тут же, прямо возле раздевалки. Не смогла отговорить. К пятнице из него выйдет прекрасный хамон.”

Валеру жаль, но не очень. Во-первых, он прёт без очереди. Во-вторых, в Крыму можно страдать годами. Давиться персиками, плавать в шторм, загорать без крема и какие там ещё существуют способы грустить. Можно смотреть на купальщиц с такой горькой усмешкой, что однажды они сами прыгнут.

Попробовал бы он любить в Сестрорецке, где мелко, грязно, воняет тиной и всякую минуту возможен снег. Здесь курортники, поскольку времени в обрез, все нудисты. Их отчаянные сиськи, впрочем, создают на миг иллюзию пляжа.

Бекназаров познал суровую балтийскую любовь и с тех пор вздрагивает при имени Тамара. Она была поэтессой из Выборга. Приходила с утра и долго, долго сидела в его номере. Даже карбофос не мог на неё повлиять. У Тамары был свой номер, но жизнь вне Бекназарова не имела смысла.

В том же номере жил мужской бард Серёжа, человек спокойный и целомудренный. Измученный Тамарой, он пошёл на дерзость.
Услышав однажды стук в дверь, он сказал:
- Тамара пришла.
Тут же встал, снял брюки, трусы и остальное. Открыл дверь и произнёс:
- Здравствуй, Тамара.
Она ответила:
- Мужики, у вас есть чего выпить?
Рассвет, меж тем, только занимался. Тамара обогнула Серёжу, прошла и села ждать угощения.

Многие мужчины верят что могут вызвать обморок простым сниманием штанов. Лучше бы восторг, конечно, но и обморок сгодится. А тут - вообще ничего. Сергея даже не заметили.
В тот день он перестал писать иронические песни. Что-то в нём надломилось.

Дорогой Валера из Кременчуга! Надень, пожалуйста, панаму и держись. У тебя полно времени. Не отходя от раздевалки ты можешь написать книгу или изобрести полезный космолёт на дровах. В схожих обстоятельствах я учил ходить медведя по бревну, очень успешно.

© Слава Сэ. Письма с пляжа.
По ссылке можно посмотреть на автора с медведем.

Пушкинская дева в ангельском, цвета слоновой кости, акварельно-ампирном платье; ниспадающие складки, роза у пояса, локон у виска, завиток в ложбинке шейки, нежной и стройной, как башня из слоновой кости. Спускается в переход, придерживая подол одной рукой, в другой руке – веер, точно в тон платью и розе. Обгоняю её, чтобы заглянуть ей в лицо. Нежнейший ангельский… в смысле – английский фарфор, чуть сбрызнутый золотым веснушчатым декором; румянец светится на щеках, как солнце сквозь чашку, разглядываемую на свет. На губах трепещет, надувается, лопается и снова надувается неслыханной красоты резиновый пузырь, весь перламутрово-алебастровый, точно в тон платью, розе и вееру. Почему-то именно он придаёт её облику окончательную завершённость. Если бы я писала с неё миниатюру для медальона, то непременно так бы и написала.

**
Она идёт чуть позади и, отдуваясь, несёт две сумки, тяжело нагруженные снедью. Он идёт чуть впереди и, отдуваясь, несёт собственный живот, кокетливо подхваченный поясом где-то в области коленей. Его ноша, безусловно, тяжелее, потому он то и дело подкрепляет силы глотками минералки из тёмно-зелёной бутыли.
- Паш, погоди, я за тобой не поспеваю, - перехватывая сумки, говорит она. – Дай мне бутылку, а то что-то совсем во рту пересохло….

Мгновенно напрягшись, он делает несколько стремительных вороватых глотков и, поперхнувшись, сумрачно отвечает ей сквозь кашель:
- А ты чего так поздно сказала-то? Там уже и не ничего…

**
Мальчик лет пяти входит в троллейбус и восхищённо взвизгивает:
- Мама! Смотри! Тут стулья - прямо как в театре!

Надо же. В театре человек уже был и, судя по всему, не один раз, а вот в троллейбусе - ни разу.

**
Не успела я путём долгих и болезненных самогипнотических упражнений убедить себя в том, что мне больше не интересно ходить в магазины, как возле нашего метро открылся блошиный рынок.
Бесы, они никогда не дремлют и всегда полны свежих креативных идей.

- Женщина! Возьмите голубей! Они лёгкие, гипсовые, ничего не весят… Берите, берите - это голуби мира!
- Это голуби жира! – ужасаюсь я. – Как вы довели их до такого состояния?

Голуби и правда до невозможности хороши. Один из них спит, потому что уже больше не может есть. Другой ещё не спит и тянет к небесам отверстый клюв, требуя новых милостей от Провидения. Зобы их выпирают, как бока у диноса, перья стоят дыбом на мощных, чуть приплюснутых торсах, которые уже имели бы вид идеальной сферы, если бы не хвосты. При этом каждое пёрышко вылеплено так, что вот-вот распушится и начнёт отливать радужными бликами и пахнуть подушкой и помётом.
И лица! Какие лица!
Наконец-то я увидела, как выглядят ангелы, объевшиеся пирогом. С тех пор, как я в девять лет прочитала эту метафору у Марка Твена, мне всё время хотелось увидеть это воочию.

- Там ещё есть послание! – говорит продавец. – К каждому товару прилагается бумажка с посланием. Вот, смотрите.

Я разворачиваю бумажку.
На ней написано: НИКОГДА НЕ СТРЕМИТЕСЬ К СОВЕРШЕНСТВУ!
Ну, как может поступить человек, которому бесы не оставляют выбора?

Запой начался в десять утра и продолжался чуть ли не до полудня, завершившись в итоге: двумя голубями, браслетом из полупрозрачного кварца с мятыми латунными пряжками, такой же мятой кварцевой подвеской, сквозь которую можно смотреть на мир и видеть льдисто-хрустальные, затканные паутиной и патиной потусторонние дали, серёжками в виде каких-то ритуальных пантер, выгрызающих блох из хвостов, рыдающим от облегчения кошельком и тихой радостью в сердце.

Завтра надо будет подумать, как добраться до работы каким-нибудь другим путём.

© Сестра Нибенимеда

Вы тоже заметили, да? Мы стали старше.

Вначале все на свете старше нас. Мы младше других детей во дворе, младше задавак-первоклашек - какие же они большие, божемой, в одном из них целых метр двадцать роста. Мы младше второклассников, третьеклассников, старшеклассников, студентов. "Он уже на третьем курсе, "она уже окончила институт" - а мы еще нет. Мы столько всего еще нет.

Мы моложе взрослых - конечно же, мы моложе взрослых. Они повсюду, мы смотрим на них снизу вверх (а потом - и сверху вниз, но какая разница). Они везде. Мир принадлежит им, а мы принадлежим себе. Они, правда, считают, что и мы принадлежим им. Но мы-то знаем, что нет.

Мы говорим про кого-нибудь: "Он не с нами, он же взрослый!". Он - лет двадцати, тридцати, сорока. Другой породы. Мы самое новое, что есть в этом мире.

Потом весь мир начинает потихоньку нас догонять. Младшая сестра гуляет с мальчиком (какие мальчики, я ей пеленки менял!). Соседка-ровесница вышла замуж. Так рано? Почему "рано", ей двадцать пять... Одноклассница в парке катает коляску, прогульщик из старой школы водит "Тойоту", хулиган и гроза района уже отсидел, уже женился, уже развелся...

Но это все еще ничего. Это еще - "они", не мы. "Им" - можно. Они могут жениться, рожать детей, водить автомобиль, играть на бирже и выступать по телевизору. А у нас бежит другое время. Мы можем писать шпаргалки, кататься на велосипеде, рвать малину с куста и точно знать, что бабушка - бессмертна.

А потом и бабушка не бессмертна. А потом и мама.
Как "мама", почему "мама", это же значит, что мы уже не маленькие, да?

Мир продолжает катиться нам навстречу.
Мы уже старше всех парикмахеров, барменов и официанток.
Продавщиц и учительниц.
Водителей и медсестер, девочки-массажистки и тренера в тренажерном зале.
Мы старше соседки, соседкиного мужа - бухгалтера в нашей фирме, соседкиной дочки - ей в этом году поступать, и ее репетитора - да он родился в том году, когда мы поступали!

Дети восьмидесятого года рожденья где-то работают и даже давно начальники. Дети девяностого года рождения играют свадьбы. Дети двухтысячного года рождения... Подожди, подожди. Какой двухтысячный год? В двухтысячном году начнется новый век, а мы станем старыми, да? Глупость какая, откуда двухтысячный год, не бывает таких годов.

Но мы все еще младше. Мы младше политиков, адвокатов, деканов, психологов и врачей.
Главное - врачей.
Сначала мы младше их всех, даже терапевта, и это привычно. Потом мы уже старше терапевта, но младше стоматолога. Догоняем стоматолога, зато остается хирург. Хирурги очень долго старше нас. Это приятно: мы в надежных руках.

До тех пор, пока в больнице (пустячная операция, какие-то полипы, ну что у меня может быть серьезного, я тебя умоляю) нам не протягивает профессионально отмытую руку совсем молодой человек. Мы вздрагиваем, не доверяем: он же моложе нас, когда он успел стать хирургом? Ладно, расслабься, не в возрасте дело. У этого юноши все-таки наверняка приличное образование, в его неприлично юные сорок... семь...

Дольше всех старше нас остаются онкологи. Но и они сдаются - перед теми, кому повезло.
Последним младше нас оказывается врач-гериатр. И даже психогериатр (должен же хотя бы на эту специальность быть возрастной ценз... или все-таки нет?).

И вот тогда, когда гериатр моложе нас на двадцать лет, а его медсестра - в четыре раза, когда у соседей родители, а иногда и деды годятся нам в сыновья, когда студенты пишут в анкетах год рождения, похожий на номер нашего первого домашнего телефона, когда моложе нас уже абсолютно все - тогда уже наплевать.
Какая разница, сколько им лет. Важно, что мы уже можем все то, чего они пока не могут. У нас уже все получилось: ведь отныне "те, кому повезло" - это мы.

В этом году мы уже живы. В этом году мы уже отметили день рожденья. В этом году уже не будет жарко, в этом году уже не будет ливней, в этом году уже лето, а следующей зимы, может быть, вообще не будет. Мы все детство об этом мечтали: чтобы не было следующей зимы.
Выйти на улицу, посмотреть на небо, посмотреть на голубей, которые вылупились уже после того, как нам сравнялось девяносто. Все на свете произошло уже после того, как у нас уже все произошло.

Мы уже "еще не умерли", а они еще "уже родились". Мы уже вышли на пенсию, когда эта невеста ходила в ясли. Мы уже хоронили друзей, а сегодняшний премьер-министр еще учился в начальной школе. Зато мы есть. У нас, в отличие от остальных, это уже "зато".

А главное - мы уже поняли, что самое интересное у нас-то как раз впереди. Вот оно, уже маячит за поворотом. Но тем, которые все моложе нас, этого не понять. Как младенцу не понять трехлетку. Как первокласснику не понять жениха. Как студенту не понять декана. Как терапевту не понять гериатра.

Жаль, что ни капли от этого понимания не передать тем, кто младше нас.

© Виктория Райхер. Мы стали старше

Тактильный Голод

Я же долбаный кинестетик, мне подавай порельефнее кружку, а в кружке горячий чай; мне бы только зарыться носом, уткнуться лбом, и шептать – хоть чужой, но знаком же, знаком, знаком; мне бы руку в мешок с крупою и там забыть; я из тех, кто касанием лёгким здоров и сыт; я из тех, кто, нащупав под свитером тонкий шрам, сладко морщится; я вообще-то поклонник травм, швов, царапин и лёгкой небритости; у меня пальцы голодны, и настолько, что аж звенят, их бы в бархат бы синий, в глину бы, в пластилин, в мякоть персичную, в айвовую – хоть один; их пустить в экспедицию, в пешую, в кругосвет, вот они огребли веселий бы и побед, вот вернулись они б истёртые, с ломотой, но зато не кусала больше б их, но зато не трепала бы хвост котовий, как чётки, не топила б себя ни в ванной и ни в вине. Я же долбаный кинестетик, и вместо слов пальцы душат запястья, молча, до синяков.

* * *
Надежда

Надежда уходит последней, но оттого и мучается дольше прочих иных, чешет под гипсом, лижет ожог кривой, просит убрать глюкозу и вставить стих, спрашивает, – когда раздавали мозг, сердце, стальные нервы, кураж и прыть, где я была, – и требует новых доз, и за нехватку станет меня пилить, рашпилем слой за слоем с меня снимать, гранить меня, уродовать мне резьбу… О, как хотелось веровать, обнимать, как не хотелось ей вылетать в трубу! Зябко надежде, - я разведу титан, пончо зелёное дам с своего плеча. Шепчет надежда: «Хоть положи капкан там, на дороге жёлтого кирпича. Доброй охоты». Как мне вести отлов?! Мне и зубов недостанет кого убить, пусть ради сердца, смелости и мозгов. Мой дорогой, ну как я могла забыть, где тот комод с носочками Долли Гейз? Сколько зажмёшь их в правой, когда, гребя палкой от эскимо, я останусь здесь

и позову тебя?

* * *
Фисгормон

Отсалютуй им протуберанчиком,
Вонзая в десны зубную нить.
Была б ты, Саша, хорошим мальчиком,
А так ты девочка – волчья сыть.

Ты б ела утром и брилась вечером,
И знала, чем их нутро цеплять:
Сначала водка, а после Левченко.
А ты весною – в подсчёт цыплят.

Ты баба бройлерная, озимая,
Ты тягловая, но в кружевах,
И всё-то швами тебе навыворот,
И шиш в кармане, и дело швах.

Тебе под кожу зашиты гномики,
Они и гонят вперед стопу,
С тобой нелюбые треугольники
Хлорида натрия точат пуд.

С тобой Создатель играет в танчики,
За двери выставив Свой ОМОН.
Была б ты, Саша, отвратным мальчиком.
А так ты девочка-фисгормон.

© Александра Закирова

«Между
тем, что я думаю,
тем, что я хочу сказать,
тем, что я, как мне кажется, говорю,
тем, что я говорю,
и тем, что вы хотите услышать,
тем, что, как вам кажется, вы слышите,
тем, что вы слышите,
тем, что вы хотите понять,
тем, что вы понимаете,
стоит десять вариантов возникновения непонимания.
Но все таки давайте попробуем…»

Эдмонд Уэллс
Энциклопедия относительного и абсолютного знания
(с) Бернар Вербер

...1-го или 2 сентября 1826 года... она прибежала вся запыхавшись, седые волосы её беспорядочными космами спадали на лицо и плечи; бедная няня плакала навзрыд. Из расспросов её оказалось, что вчера вечером... прискакал какой-то — не то офицер, не то солдат (впоследствии оказалось фельдъегерь). Он объявил Пушкину повеление немедленно ехать вместе с ним в Москву. Пушкин успел только взять деньги, накинуть шинель, и через полчаса его уже не было. "Что ж, взял этот офицер какие-нибудь бумаги с собой?" — спрашивали мы няню. "Нет, родимые, никаких бумаг не взял, и ничего в доме не ворошил; после только я сама кой-что поуничтожила". "Что такое?" — "Да сыр этот проклятый, что Александр Сергеевич кушать любил, а я так терпеть его не могу, и дух-то от него, от сыра-то этого немецкого, такой скверный".

© М. И. Осипова

В трамвае сидит мужик, похожий на только что выкопанный и небрежно сполоснутый в ведре топинамбур, и говорит по мобильному.

Топинамбур – это, если кто не знает, такой корнеплод. По виду как картошка, только гораздо сложнее и привлекательнее.

- Не, ты прикинь – он мне майку подарил ! Прикинь! Я второй день плАчу… Чего плачу? Как – чего? Это ж братан мой! Это ж сволочь нереальная – я его всё равно убью когда-нибудь, он дождётся, нах… И тут – прикинь – припёр мне майку… Вот коззёл, а? Я говорю: Васян, ты чё, в натуре ,с дуба рухнул? На кой мне майка? - я такие дебильные вообще не ношу, нах….. А он взял и подарил – прикинь…. Такая майка охрененная, вообще нереально… байкерская, вся в волках… Что? Не, ты чё – не ношу, конечно. Что я, долбанутый, что ли, как мой братан – такие майки носить. нах… Не, ну взял и подарил, а? Я третий день, вообще, не могу, умираю…
- Мужчина, - говорит сидящая напротив бабка специальным голосом, каким бабки говорят в очередях в поликлиниках, - вы бы не орали на весь вагон, а? А то тут и так двадцать восемь градусов, а вы ещё орёте….

К огромному изумлению всего нагретого до двадцати восьми градусов вагона мужик быстро отключает телефон и смотрит на бабку нежно и сожалеюще, как на недопитую четверть.
- Бабань, а ты куда, вообще, едешь-то?

На кирпично-смуглом лице мужественного небритого оттенка сияют томительной счастливой нежностью нереально синие глаза.

Ослеплённая этим сиянием, бабка забывает огрызнуться и неожиданно мирно отвечает:
- А к Николе, который в Кузнецах.
- Так это же ваша остановка! – ахает женщина рядом с бабкой. – Скорей выходите, он сейчас отъедет!

Бабка тоже ахает, хватает сшитые из разноцветных тряпочек сумки и кидается к дверям. Двери яростно захлопываются перед её носом, - так, что от неожиданности она откидывается назад и с размаха усаживается на верхнюю ступеньку.
- Ты чего делаешь-то, нах?! Глаза разуй – вон, люди ещё не вышли! – ревёт топинамбурный мужик и грозит водителю кулаком такой замысловатой формы, что от испуга тот немедленно распахивает двери. Мужик проворно подхватывает бабку под мышки, торжественно сносит её вниз, ставит на мостовую, вручает ей сумки и, впрыгнув обратно в трамвай, трясёт над головой сцепленными суковатыми лапищами.
- Давай, бабань! Николе-кузнецу привет! Скажи – мол, ничего не надо, у Серёги всё путём.. Так и скажи – всё, мол, путём, нах… Всё есть! – даже майку, вон, братан подарил….

И садится на место, красивый, как топинамбур, сияя нереально синими глазами, кажущимися ещё более нереальными на фоне лоснящейся корнеплодной черноты. И вином от него, между прочим, не пахнет. От него пахнет потом и счастьем.

Надо всё-таки, чтобы эта сволочь Васян ему почаще что-нибудь дарил.

© Сестра Нибенимеда

Полуголые корректоры, с вытатуированными на торсах правилами русского языка, в залихватски сдвинутых набок бумажных шапочках, собранных из выдранных страниц Розенталя или толкового словаря, с бутылками кьянти под мышками, обнявшись и покачиваясь, идут по парку Горького, орут: "Кто не держал в руках словарь, тот называется дикарь! КОР-РЕК-ТО-РЫ, КОР-РЕК-ТО-РЫ!!!", пристают к прохожим на предмет поговорить о нюансах корректуры библиографических сносок на английском языке ("Нет, ты мне скажи - ик! - в названии источника все прописные? Нет, ты отве-е-еть"), срывают со стен плакаты с ошибками, громят остановки, самые мирные баллончиками с красной краской наскоро правят рекламные плакаты, используя корректорские знаки, вплоть до неправильных переносов и лишних пробелов.

© День корректора в духе дня ВДВ

На эскалаторе стоит смуглая неопрятная девушка неслыханной красоты, читает «Кармен», и от неё пахнет табачной фабрикой, ослиной шерстью, солнцем и контрабандными духами. От зависти я тут же вспоминаю, что у меня уже три дня как закончились мои собственные контрабандные духи. То есть, я уже третий день на могу вспомнить, куда задевала флакон. При этом воспоминании я хватаюсь за сердце и натыкаюсь на злорадно хрустнувшую заначку, зашитую в корсет.

А долго ли приличной женщине, выйдя из метро, зайти в увитую плющом подворотню и тихонько подпороть корсет маникюрными ножницами?

В парфюмерном магазине никто не говорит «понюхайте» - это табу, это вульгарно.
- Послушайте вот эти! Ну? Как они вам?

ОНИ хороши. Слушать их – одно наслаждение. Они растекаются в воздухе сладчайшими, неподъёмными восточными руладами, позвякивают колокольчиками, тимпанами и тимьянами, отзываются плеском фонтанов и грудным женским смехом из глубины гарема… Ах, если бы я была достойна носить такую роскошь хотя бы на кончике ногтя!
- А эти? Девушка, посмотрите вот эти!

Я смотрю. Эти тоже хороши. Глаз не оторвать от этой богемной мансарды с полосами света на пёстрой от винных пятен скатерти, с переполненной вонючей пепельницей, с долькой апельсина, раздавленной на тарелке, и сомнительно-душистым горошком, бурно разросшимся в грязном ящике у окна… Ах, если бы на мне были красиво продранные джинсы с подтёками масляной краски на левой коленке, айседорский шарф через плечо и пятьдесят два килограмма весу!
- Ну, а эти? Девушка, эти по акции. Всего триста девяносто девять рублей!

Ну, чем таким захватывающим и волшебным могут пахнуть триста девяносто девять рублей? Смешно даже говорить.

Я выхожу на улицу, неся на запястьях и волосах эти триста девяносто девять рублей, и понимаю, что вместе с ними пахну августом и Франкфуртом. Не понимаю, почему Франкфурт и август согласились на это за такие смешные деньги, но это факт.

Всё хорошее на свете пахнет Франкфуртом и августом. Это тоже факт.

И когда я вхожу на мост через Яузу, Яуза вздыхает и погружается в призрачную туманную прохладу, сквозь которую, как старая открытка сквозь кальку, просвечивает зеленоватый шпиль кирхи с зеленоватым петушком на острие креста.

Из тумана навстречу мне, кряхтя, вылезает какой-то подловатого вида ювелирный магазинчик, и там, на витрине – тоже, представьте себе, Франкфурт, грубо и восхитительно намалёванный на каком-то кошамрном кольце с эмалью. Кривые башни, кривые церкви разъезжаются в стороны на фоне ночного неба, как подмокшие на дожде поганки, а у подножия их лежит перламутровая луна и отражается в крыле гигантской страшноватой бабочки.

Тихо, насуплено светятся окна, в каком-то келлере за углом играют «Розамунду», и шаги так гулко отдаются в булыжной мостовой, что сразу становится ясно: внутри пустота, ничего нет, даже центра Земли.

И кто только делает в наше время такие дурацкие кольца?!

Но, с другой стороны… в конце концов, трудно ли благородной даме, зайдя в подворотню, увитую плющом, извлечь из заблаговременно подпоротого корсета ещё одну, последнюю по счёту бумажку? Да проще простого, уверяю вас.

… Короче, это…. Если у вас тоже бывают приступы Ассоциативного Шопоголизма – пожалуйста, расскажите. Только не рассказывайте, как с этим бороться. Как с этим бороться, я и сама знаю.

© Сестра Нибенимеда

Я про эту книгу, "Антикризис в кармане", могу говорить бесконечно!!! Начиная от того, что на каждом углу вижу ситуации из нее, вплоть до того, что она бездонно глубока. Туда можно нырять как в море, а выныривать каждый раз на совершенно разных континентах собственного сознания, особенно на таких, на которых ни разу еще и не бывал. И уже самостоятельно заниматься исследованием этих континентов, используя навыки-механизмы, что даны в книге. Книга - это целое пространство, это зеркало читающего, это ваш откровенный диалог с самим собой. Книга - это вы сами, НАСТОЯЩИЕ...!!!
А здесь можно ее скачать.

http://narod.ru/disk/59083351001.609f202d3157da3f06b8917d761b94a0/%D0%90%D0%BD%D1%82%D0%B8%D0%BA%D1%80%D0%B8%D0%B7%D0%B8%D1%81%20%D0%B2%20%D0%BA%D0%B0%D1%80%D0%BC%D0%B0%D0%BD%D0%B5%20(%D1%8D%D0%BB.%D0%B2%D0%B5%D1%80%D1%81%D0%B8%D1%8F).doc.html

Приятного прочтения!

Ей было настолько страшно, что приходилось все время говорить себе: «расслабь живот», «расслабь живот», - но все равно к тому моменту, когда они с мамой вышли из магазина, у нее от напряжения так болел пресс, как будто вчера она провела три часа в спортзале. Снаружи, на солнце, среди людей ей стало полегче, и вся прогулка перестала казаться таким опасным делом. Мама согласилась выйти из дома, мама позволила купить ей новое платье (потому что на старое, если честно, за эту неделю стало страшно смотреть), мама не плакала, крепко удерживаемая мамина рука была мягкой, и ей удалось убедить себя, что мама не вырвется, не убежит. Мама всегда любила эклеры; раньше они ели их с двух сторон и всегда шутливо дрались ложечками за лакомый кусок в середине, и мама всегда шумно признавала свое поражение, уступала. Официант сказал, что эклеры очень свежие, очень хорошие. Она вопросительно посмотрела на маму, мама кивнула; она испытала огромное, счастливое облегчение. «Нам один», - сказала она официанту, и тут мама сказала: «Я тоже хочу», и она, подавившись собственным голосом, попросила у официанта два эклера. Но когда официант поставил перед ними два блюдца и мама взяла ложечку, она осторожно отъела у маминого эклера кусочек, и мама не рассердилась, а даже улыбнулась, и с этого момента все вернулось, все встало на свои места, и она вдруг с силой вдохнула, - запрокинув голову, взахлеб, до боли в груди, - потому что ей вдруг показалось, что она вообще не дышала в последние четыре дня. На людей, которые подошли к их столику и назвали маму незнакомым именем, она сперва так и смотрела — запрокинув голову, приоткрыв рот, и уже знала, что выдохнуть — значит, все потерять; но когда они стали спрашивать маму, ничего ли у нее не болит, и когда один из них попытался взять маму на руки, а мама протянула руки ему навстречу, она выдохнула, закричала и стала глупо махать на этих людей чайной ложечкой, - и один из них вдруг испуганно закрылся руками, как будто ждал удара чем-нибудь огромным и тяжелым. Она кричала и рвалась, ее удерживали, маму уже целовала какая-то другая женщина, захлебываясь слезами, продавец из магазина, - чертов седой хрыч, не хотевший нести им платье, а вместо этого всё спрашивавший, почему она «называет эту девочку мамой», - смотрел в ее сторону, поджав серые губы, и кто-то уже записывал его неразличимые, но явно мерзкие слова в твердый блокнот. Потом ее повели к машине, а она упиралась и пыталась объяснить им, что не может вернуться в будущее без мамы, что ей надо забрать маму с собой в будущее, что так же невозможно жить. Они поняли и пообещали ей помочь, и она извинилась, что кричала, она сказала, что в будущем нет никаких полицейских, она просто не привыкла, просто не знала, как правильно себя вести.

© Линор Горалик. Пополам

Барышня лет четырёх, вся – как свадебный торт, утопающий в сливочных и кремовых кружевах, цветах и бантах. Белые ленты в косах, белые ленты у пояса, нежный присборенный тюль вокруг декольте, белые чулочки и волшебные, отливающие хрусталём туфельки с острым мысиком и крошечным кокетливым каблучком… Её ведёт за руку хмурая прокуренная бабка в драных джинсах, брезентовой безрукавке и с ехидным зелёным драконом, выколотым на плече…. Кажется, в каком-то очень старом «Ералаше» что-то подобное уже было.
______

Ещё одна парочка – Дед и Чьитоноги.
Дед – загорелый, диковатый, с не очень продуманной, но эффектной щетиной поверх морщин. Идёт по мостовой враскачку, сунув руки в карманы, а сигарету – за ухо и убедительно притворяется, что на нём тельняшка и бушлат. Чьитоноги семенят впереди, затянутые в рубчатые колготки и едва видные из-под обширного розового зонта. Видно, что обладатель этих ног ещё не очень уверенно ими владеет и вообще – в данный момент целиком погружён в созерцание дивного розового мира, отгораживающего его от мира реального.
- Лево руля! – рычит дед. – Гляди – впереди буйки!
Ноги слегка спотыкаются и косолапо топчутся на месте, пока дед не выравнивает движение, повернув зонт за спицы, как штурвал, и ободряюще похлопав по нему сверху. Солнце палит, с мостовой, шипя, испаряются остатки ночного дождя, над Котельнической – тёплая сиреневая дымка, пахнущая палыми листьями и автомобильным перегаром.
- Право руля! – рычит, капитанствуя, дед. – Смотри – сейчас пирс протаранишь!
Загребает в охапку Ноги вместе с Зонтом и, показательно кряхтя, перетаскивает их через бордюр. Ноги радостно взвизгивают и, брыкаясь, едва не роняют сандалию.
_______

Очкастый студент с мужественной бородёнкой читает в метро «Термодинамический и молекулярно-кинетический метод исследования явлений природы». Видимо, отрастил себе роскошный хвост, сумевший каким-то образом дотянуться до августа. Рядом стоит монах из Данилова монастыря и читает вместе с ним, глядя ему через плечо. На лице студента – сонное отвращение, на лице монаха – неподдельный, хотя и слегка стыдливый интерес.
__________

Двое молодых людей на троллейбусной остановке.
- Не, ничего так фильм, в принципе. Танцы красивые. И там не просто танцы, а всё время какой-то флешмоб: то они танцуют на улице и всё движение останавливают, то где-то там в кафе, то ещё чёрт-те где… Жарища там, конечно, - не понимаю, как там вообще двигаться можно, не то что танцевать…
- А ты представь себе – тундра, да? Национальные чукотские танцы… Ну, или там, какие-нибудь эвенкийские… всё равно красиво. Шкуры, бубны, варганы…. молодёжь отрывается…. То всю тундру перегородят со своими танцами и остановят… эту… миграцию северных оленей. То охотникам сорвут к чёртовой матери ловлю тюленей. То к метеорологам припрутся и начнут у них на станции выплясывать – так, что все предсказания к чертям собачьим… По-моему, здорово. Люди и греются, и развлекаются, и духов заклинают. И красиво. Я бы посмотрел.

© Сестра Нибенимеда

«Сказки не говорят детям о том, что драконы существуют — дети сами об этом знают. Сказки говорят им, что дракона можно убить.» Г.К.Честертон

Одна из известных цитат сто лет уважаемого мною Г.К. Честертона. Засомневалась тут как-то в своей дырявой памяти и начала искать эту цитату в интернете. В результате зависла на несколько часов, читая его в подлиннике. Идиотка – раньше не приходило в голову сравнить оригинал с переводом! Уважаемый писатель-философ превратился в обожаемого, а мой цитатник резко пополнился. (Это было лирическое отступление для разбега, если что.)

Так вот, почему именно СКАЗКИ? Почему нам нужны вначале сказки, а не сразу - четкие инструкции-приказы-рекомендации:
1. Драконы есть.
2. Драконы летают.
3. Драконы бывают ... видов.
4. Дракона нужно убивать следующими способами:
- ......
- .......
- ...........
5. Убитый дракон разделывается на когти, огненную железу, железосодержащую шкуру, осветительную пленку глаз и съедобные части – пятки, подбрюшье и щеки...».

Почему нам нужны образные, туманные, иносказательные заходы с пипеточной раздачей информации?
Почему мы Знаем, что Драконы существуют, но
- либо обманываем себя, не видя их («Какая птичка летит... Надо же - какого-то странного, почти человеческим голосом визжащего червяка несет в коготках... Мама, где ты?!»);
- либо до последнего пытаемся себя уговорить, что Дракон хороший, просто глупый и агрессивный – такой уж уродился или, там, его не так воспитали, но в хороших-то руках... («На тебе мой пальчик, Дракоша, мне не жалко, но ты за это не сжигай меня огнедышаще, а просто обрубочек прижги локально, чтобы рана не гноилась... Ой, а всю руку-то зачем? И ногуууууууууууу...»);
- либо, парализованные Страхом, замираем и ждем, не сопротивляясь, когда нас сожрут?

Почему в нашем активном восприятии истории работают только сказки, начиная с Библии (которую у евангелистов, например, положено принимать буквально и дословно) и кончая мгновенным мифотворчеством, происходящим у нас на глазах ежедневно?
Имеем: ежедневное подтверждение классического - «Россия – страна с непредсказуемым прошлым»; «Обама отберет у всех медицинские страховки, потому что он – мусульманин, рожденный под африканским баобабом и засланный мировым сионизмом, чтобы погубить Америчку»; «Дьявольские Пусси оскорбили христианство в целом и каждого истинно верующего в частности»; «Израиль – агрессивный и бессовестный источник нестабильности на Ближнем Востоке»; «Норвежского масс-убийцу посадили всего на 21 год, так что он скоро выйдет по УДО»...
Каждая сестра выбирает свою серьгу и вставляет её себе в нос как истинный представитель первобытного восприятия окружающего мира через предельное упрощение и сведение к привычным кусочным штампам.

Информация НЕ РАБОТАЕТ.
Зато всё более активно работают Сказки.
К сожалению, всё чаще - не те, где мы узнаем, что Дракона можно убить.
Работают Сказки, убаюкивающие сознание. Концентрирующие наше внимание на цвете лака на когтях Дракона, на оттенках и отливах гребня и хвостового оперения, на особенностях отделения дыма от огня...

Мудрый Честертон говорил об Архетипических Сказках, закладывающих базу личности, Модельное Поведение.
Умная Смелость Мужчины, Мудрое Благочестие Женщины, Верность, Самопожертвование и т.д.
Дракона можно победить, если ты распознаешь в нем Дракона и не побоишься.

Мы имеем дело с ДРУГИМИ сказками. Теми самыми, которые во всех известных мне языках являются синонимом ОБМАНА.

И вот здесь я после долгого введения типа «многабукв» вынуждена сказать то, ради чего вышла на площадь.

Обман не может существовать без Самообмана.

НЕ МОЖЕТ.

Мы говорим о взрослых, вменяемых, с уровнем IQ , хотя бы немного выше обеспечивающего пенсию по инвалидности, воспитанных в одной мегакультуре.

Самообман - самый страшный, самый кровожадный и безжалостный Дракон, выжигающий в пепел душу, судьбу, Дар.
Это – тот самый Дракон, который позволяет существовать, множиться, жиреть и процветать всем остальным Драконам.
Это - тот Дракон, о существовании которого мы не хотим знать и за указание на наличие которого в нас мы начинаем ненавидеть указавшего.
Тот, о возможности победить которого мы НЕ ХОТИМ ЗНАТЬ.

И на закуску. Если приглядеться – в тему.
Всё тот же Г.К. Честертон:
“The Christian ideal has not been tried and found wanting; it has been found difficult and left untried» -
«Истинное Христанство не было опробовано и найдено желанным; оно было найдено трудным и оставлено нетронутым».

Если бы только христианство...

© Убить Дракона

Об объятиях

Когда женщина, поставив одну ступню на ступню своего возлюбленного, а вторую на верхнюю часть его ноги, обвивает одной рукой его спину, а вторую кладёт ему на плечо, тихонько напевает и воркует и как будто хочет взобраться на него, чтобы поцеловать, это называется объятием, подобным «взбиранию на дерево».
(Главное не забывать ворковать. Ни одно дерево перед вашим воркованием не устоит)

Когда мужчина прижимает джагхану, или среднюю часть тела женщины, к своей средней часты и взбирается на неё, чтобы применить царапанье ногтями или пальцами, или покусывание, или чтобы поцеловать её, и при этом волосы женщины распущены и рассыпаны по подушке, это называется «объятием джагханы».
(Пошла отращивать волосы)

О поцелуях

Что касается поцелуев, то можно устроить игру, заключающуюся в том, кому первому удастся завладеть губами другого. Если женщина проигрывает, она должна сделать вид, что плачет, отстранить своего возлюбленного, и в отчаянии потрясая руками, отвернуться от него и возразить ему, говоря: «Давай попробуем ещё раз». Если она проиграет во второй раз, ей нужно сделать вид, что она вдвойне удручена, а когда её возлюбленный отвлечётся или заснёт, ей следует прижать зубам его нижнюю губу так, чтобы он не мог освободиться, а потом рассмеяться, поднять шум, начать дразнить его, танцевать вокруг и говорить всё, что придёт в голову, но шутливо, играя при этом бровями и поводя глазами.
(Прижать зубам его нижнюю губу так, чтобы он не мог освободиться!)

Когда один из них сжимает губы другого между своими губами, это называется «сжимающим поцелуем». Однако женщина принимает этот поцелуй лишь от мужчины без усов.
(Или отращивает свои – в отместку!)

Когда вечером в театре или собрании членов касты мужчина, подходя к женщине, целует палец её руки, если она стоит, или палец ноги, если она лежит, или же, когда женщина, намыливая тело своего возлюбленного, кладёт своё лицо на его бедро (словно её сморил сон), чтобы разжечь его страсть, и целует его бедро или большой палец ноги, это называется «демонстрирующим поцелуем».
(Плакала)

О соитии

Когда мужчина во время соития поворачивается и наслаждается женщиной, не выходя из неё, в то время как она обнимает его сзади, не отпуская, это называется «поворачивающейся позицией», и достигается она только с опытом.
(Никогда, никогда мне не быть такой опытной!)

Когда женщина становится на четвереньки, как четвероногое, а её возлюбленный покрывает её словно бык, это называется «коровьим соитием». При этом всё, что обычно делается со стороны груди, делают со спины.
(Вся в раздумьях)

Таким же образом выполняются «соитие собаки», «соитие козла», «соитие оленя», «напор осла», «соитие кота», «прыжок тигра», «надавливание слона», «потирание кабана» и «наскок жеребца». Во всех этих случаях следует подражать всем этим животным, используя свойственные им приёмы.
(Нет слов, одно мычание)

О способах воздействия на женщину

Если мужчина, умастив свой лингам смесью порошков белого дурмана, длинного перца и чёрного перца, вступит в соитие с женщиной, он сделает её подвластной своей воле.
Или
Если мужчина возьмёт молочай, растение кантака, испражнения обезьяны и корень растения ланджалика, истолчет их в порошок, перемешает и бросит эту смесь на женщину, она после этого не будет любить никого, кроме него.
Или
Если мужчина бросит немного порошка побегов растения ваджнасунхи, смешанных с испражнениями обезьяны, на девственницу, она не выйдет замуж ни за кого другого.
(Это были советы для мужчин-камикадзе)

О Способах сделать себя неотразимым

Когда мужчина желает увеличить свой лингам, ему нужно натереть его щетинками определённых насекомых, живущих на деревьях, после сего в течение десяти ночей натирать маслами, а затем снова щетинками насекомых. Постепенно лингам начнёт опухать, и когда это произойдет, мужчине следует лечь на кушетку так, чтобы лингам свисал через проделанное в ней отверстие. После этого нужно устранить боль, вызванную опухолью, с помощью охлаждающих составов. Опухоль, называемая «шука» и часто встречающаяся у жителей страны дравидов, остаётся на всю жизнь.
(Обратите внимание какой меткий камень в огород жителей страны дравидов)

© Наринэ Абгарян. Цитаты из Кама-сутры с комментариями :)

Толстый уютный Polizei на лавочке в сквере. В одной руке – блокнот, в другой – карандаш, между оттопыренным ухом и вздыбленным плечом – глухо попискивающий мобильник.
- Так. Так… Юбка коричневая плиссировочная. Понял. С фонариками? Погоди… Куда там к ней фонарики привешены? Рукава? У юбки?! А-а-а, у блузки. Не, ну, чё, не могла нормально объяснить, что ли? Значит, фонарики… Записал…. Погоди! Стоп! Стоп! Ей же в школу уже через два дня! Как я за два дня ей найду всю эту плиссерню с фонариками?! Ах, в шкафу, в большой комнате, слева?.. Нет, я понимаю, что в большой комнате слева, но ты тоже соображай! Два дня же всего осталось! Как я их за два дня-то найду?!

***
Удивительно, как быстро из тёплых агукающих лялек, которых так хорошо было таскать на руках и гладить по лопаткам между нежными бугорками свернутых крылышек, вырастают суровые мужчины, которые скорее умрут, чем позволят дамам помочь себе завязать шнурки на ботинках. Уж лучше они так и пойдут во двор с незавязанными шнурками, а дамы будут, не дыша, идти следом, мысленно поддерживая эти шнурки, как шлейф, и моля ангела-хранителя, чтобы он не дал своему подопечному о них запнуться.

И вообще эти суровые мужчины сплошь и рядом бывают жуткими занудами.

- Егор, ты, значит, этим летом был на море?
- Нет.
- Как – «нет»? Ты же в Крым ездил? Значит – был на море.
- Нет.
- А где же ты был?
- Иногда – в море. Когда купался. Около моря тоже был – когда на песочке. А на море не был. На море только корабли. Ну, там, и лодки всякие….
- Однако… Лингвист из тебя растёт, что ли?
- Типун тебе на язык! – бледнеет присутствующая при нашем разговоре бабушка. – Научишь ещё – он и правда захочет, чего доброго, на филологический… На самом деле он тебе всё это плетёт только ради того, чтобы сказать «нет». Правда, Егор? Ты нарочно сказал «нет»?
- Да.
- Вот видишь! Сам признался.
- Я нарочно признался.
- Зачем?
- Если я не скажу нарочно «да», ты опять скажешь, что я всё время нарочно «нет» говорю…

Бабушка беспомощно поджимает губы, а затем для чего-то включается в начатую нами опасную лингвистическую игру:
- Значит, ты считаешь, что «был НА море» говорить нельзя?
- Нельзя. На море корабль. Потому что он сверху. – (Показывает руками). – А я был внутри. В море. – (С упрёком) – Ты же мне круг оранжевый так и не купила!
- А сказать «корабль в море» - можно?
- Можно. Когда он уже утонул.
- Хм… Именно в море, а не под морем?
- Да.
- А под морем что-нибудь бывает, как ты считаешь?
- (Снисходительно). Конечно, бывает! Нефть.
- Вот видишь! – Бабушка поворачивается ко мне, светясь торжеством. – Не лингвист! Откуда лингвисту знать про нефть под морем?

© Сестра Нибенимеда

Шли по парку, говорили.
- Вот странность, - сказал я, - я неоднократно наблюдал, как человек создает чеканную, блестящую формулировку, после чего поступает так, как будто не он три дня назад сформулировал правило практически всей своей жизни.
- Тебе это странно? - сказал мой спутник.
- Ну да.
- Но ведь это общечеловеческое - формулировка не есть решение.
Я даже остановился.
- Как это может быть, - сказал я. - А зачем еще формулировать?
Мы сели на макушке холма, свернули сигареты, закурили, и только тогда мой спутник ответил.
- Ради болтовни, например. Ради самой красоты формулировки. Люди очень редко пользуются формулировками как решением. Это качественный скачок, он совершенно необязателен. Смотри, я могу сейчас сказать: вот был бы кайф, если бы все лисы в округе были зелеными!
Он повел широки жестом, охватывая округу: свежескошенные луга, редкие острова деревьев. Я представил себе среди этого темно-зеленых лис. С белыми кончиками хвостов, конечно.
- Но они же не станут от этого зелеными, верно? Это и есть болтовня.
Я помотал головой.
- Нет, у меня все было бы иначе. Я бы поймал одну лису, выкрасил бы ее в зеленый цвет и посмотрел бы, хорошо ли это. И если бы это было хорошо - то да, вот был бы кайф, если бы все, потому что так и есть.
- Это значит, что у тебя сначала идет действие, а потом формулировка.
- Ну да. Все мои формулировки сделаны постфактум, на основе уже отработанного опыта.
- У людей не так. Они забывают свои формулировки через семь минут. Они находят код - и забывают его, просто не успевают сделать руководство к действию, у них нет связи между формулировкой и действием. Не щелкает.
Я подумал: интересно, поэтому они считают, что можно чувствовать одно, говорить другое, а делать при этом - третье? Нет, не лгать, направленно лгать - это совсем другое. А действительно не иметь связи между тем, что чувствуешь, думаешь и делаешь?
Мы докурили, спустились с холма, разговор перескочил на что-то другое.
А в кустах скрылся белый кончик лисьего хвоста. Рыжего, конечно. Нечего тут распоряжаться в чужом парке.

© Александр Шуйский (Стрейнджер)

У нас в ванной температура воды регулируется одной рукояткой. Всё просто: по красной стрелочке - горячая вода, по синей - холодная.
Когда я купаю ребёнка, то сдвигаю кран до упора в красную сторону, пока не пойдёт горячая вода. А тогда уже перевожу на синюю половину, чтобы не ошпарить. Ребёнок, однако, уверен, что красный цвет означает холодную воду, а синий - горячую. Нет, ну всё же правильно! Когда кран красный, идёт холодная, когда синий - горячая. Она девочка серьёзная, с чужим невежеством борется по мере сил, и всякий раз обязательно пытается открыть мне глаза на этот факт. Я ей объясняю, как могу, но она, разумеется, больше верит своим глазам, чем папе.
Её можно понять. Опыт демонстрируется ежевечерне, результат всегда одинаков. Красное - холодная, синее - горячая. О чём тут вообще спорить? У этих взрослых бывают такие странные убеждения, и их никак не переубедишь, упёрлись на своём и ни в какую. Но мы-то знаем, что именно на практике познаётся истина!

Иногда я ловлю себя на мысли, что и мы, взрослые серьёзные люди, часто рассуждаем точно так же.

© Бормор

«Здравствуйте, мы планируем цикл статей в духе Есквайровских правил жизни, только местный. И хотели бы предложить Вам участие. Вам не составит труда написать Ваши Правила Жизни?»

"Здравствуйте. Это такая псевдопоучительная хрень? Не составит. Ловите: "

Правила жизни Фрумыча.

В детстве я мечтал носить папильотки. Когда я узнал что обозначает это слово – желание только усилилось.

К сожалению, в современном мире мало кто понимает рыбу. Я уж и не говорю о способности поговорить с ней о надменности водолазов.

Восстановление АЭС после взрыва – не такой уж и простой процесс, каким он может показаться на первый взгляд.

В те моменты, когда человеку нужно вдохновение, он думает о всевозможной фигне или бухает.

Если гладить крепостных чаще двух раз в неделю – они становятся добрыми и сжигают твое имение без тебя.

Никто не может понять совершенства агрессивного дизайна открывалки.

Когда я был маленьким — у меня не было паспорта. Сейчас все намного проще.

Возьмем, например, первопроизводную.

Вы знаете... А впрочем, нет. Вижу, что нет.

Или даже если вдруг кинуть камень высоко вверх – он обязательно упадет на землю.

Как вам предыдущее? По-моему, глубоко.

Крепость сдается. Квартира, как мне кажется, тоже.

Марши никогда не делали рэп звучным, но всегда угрожающим.

Я считаю, что левитация невозможна. Это выгодно отличает меня в толпе йогов.

Люблю зимними вечерами приезжать на сталеплавильный комбинат. Заведешь индукционную печь, закидаешь туда стали или чугуна – красота!

В каждом талантливом суслике спит тихая грусть и меланхолия. В остальных – склонность к суициду и живость характера.

Постоянно и всегда старался прилагать усилия, чтобы избегать или хотя бы не применять в разговоре и речи повторяющиеся повторения.

Кафка, Шнитке, глазированные каштаны, узкие штаны и кеды.

Подобно бетону можно быть мягким, а потом затвердеть.

Наточенный нож может порезать. Тупой тоже. Да что там... Бумагой порезаться можно.

Вы знаете, когда я понял, что сила равна произведению массы на квадрат ускорения, в мире ничего не изменилось.

Любая песня надоедает на девятьсот тридцать первом куплете.

Никогда не писал мелом на гаражах. А жаль.

© Сергей Узун. Жызнеправила

Миллионер Борис для ремонта дачи купил село молдаван. В строительстве бессарабы могут всё, кроме арифметики. Число и высоту ступеней они исчислили, гадая на куриных останках. Теперь Борисова лестница вызывает сложные чувства. Идущему по ней кажется, будто он хромой конь. Борис проверял, все ступени разные. В гости приезжают другие миллионеры, говорят, как забавно тут ходить! А некоторые падают и матерятся.
Ещё молдаване построили весёлую канализацию. Всасывает отходы, потом материализует в неожиданных местах. Предсказать фонтан невозможно, девайс презирает ритм. А ритм, по Бродскому -- основа гармонии.
Борис любит природу вопреки гармонии. Он дачник 78-го уровня. Мастер спорта по томатам и грибам. Однажды вёз картошку в автобусе, как настоящий демократ. От автобуса до дачи километр. И довольно скоро Борис разочаровался в демократии. Но всё равно заглянул в лес, проверил грибы. Сразу у входа нашёл груздь, что было ошибкой. Через восемь часов явился, в пауках и улитках, картошку и грузди нёс в подоле. Упал на кровать, лицо зелёное, говорит «нет сил чего-то». И добавил тихо: «какой же здесь рай, всё-таки».

Мой рай точно в другой стороне вселенной. Мама применяла огород, как дрессировщики электрошокер. Взмахи тяпкой, верила она, привьют ребёнку любовь к тыквенной каше. Так, в детстве ещё угасло для меня очарование прополки, сбора навоза, картофелекопания и сна в мороз с раскрытыми окнами. И тыкву я не жру принципиально.

Однажды, уже взрослого, меня заперли в деревне. То были трудные семь часов. Помню курицу с грибами, общительных насекомых и растение «бешеный огурец» на заборе. Что в нём бешеного мне не сказали.
Помню зовущий хохот крестьянки Оли с вершины сеновала. Сама ли Оля туда запрыгнула или на торнадо, и как использовать для её спасения вилы - я не понимал. И если Оля правда «нормальная баба», то что такого вытворяет бешеный огурец.
Ещё, мужики клялись что вся вода в коричневой реке дистиллированная, микробов нет совсем. Их друг Толик купался, всё в порядке. Никто с тех пор его не видел, но при чём здесь холера. А может инфаркт, всегда нужно верить в лучшее.

Выслушав мои рыдания, миллионер Даша пригласила в Юрмалу. У неё там огромная квартира без ремонта, пустая и гулкая. Удобства я прикрутил, втащил матрасы, стол, газовый баллон и холодильник. Живём теперь как богачи. Пьём чай, играем в домино, мафию и разные интеллигентные игры. Иногда кто-нибудь встаёт и уходит, например, писать. Оставшиеся поют из солидарности. В квартире, где эхо длится пять минут, а дверей в сортире нет, семья быстро сплачивается и растёт музыкально. Грузинское многоголосие, думаю, родилось в схожих обстоятельствах.
О нашем счастьи прознали друзья. И стали навещать довольно густо. Им плевать что нет дверей. Дуют себе чай, поют на голоса. Потом учат Лялю таблице умножения, хоть Ляля и не метит в строители лестниц.

Дочь Мария раньше любила гостей. Не настолько чтоб посуду мыть, но всё-таки. А теперь говорит:
- Давайте, купим хутор на окраине страны. Разведём корову, чисто для творога. Больше одной коровы нам не развести, мы довольно ленивые. Но, если хутор будет хорошо труднодоступен, корове придётся сотрудничать с нами. Она будет сама посещать пастбище и водопой. А по субботам в лес, знакомиться с лосями и косулями. Лоси спортивные, косули изящные, у всякой женщины должен быть выбор. Лишь бы домой не водила. А зимой пусть ягель копает. Такие вот у нас с коровой планы.
От хуторской тишины я взвою, конечно. Испишу тонну бумаги, куплю хутор слева для гостей, справа для тренировки молдаван. Один из них сейчас осваивает ударную дрель прямо за стеной. Отчего в голове моей ни ритма, ни гармонии.

Всех с осенью! Привет!

© Слава Сэ. Перспективы творога.

Этот город похож на большой вокзал,
Поезда, как птицы, кричат в ночи.
Но когда я вижу твои глаза,
Всё молчит.

И уже многоточья легли в пробел,
Неизвестно, откуда взойдут слова.
Но когда я думаю о тебе,
Я жива.

А составы заходят на новый круг
И стучат на стыках: ничья, ничья…
Но когда меня окликаешь вслух,
Я твоя.

Ничего не останется навсегда,
Никому не достанется этот рай.
Но когда сорвётся моя звезда,
Загадай…

© Елена Касьян

1.
...Вот, скажем, в предбаннике рентген-кабинета небольшой больницы медсестра ласково уговаривает немолодую пациентку: «Да вы раздевайтесь прямо тут, не стесняйтесь! Это ж не дискотека, никто вам между ног не заглядывает!»

2.
…Вот, скажем, микробиолог З., двадцать пять лет назад удумавши жениться, столкнулся с типичной для молодоженов ситуацией: старшие родственники поинтересовались, что бы молодые хотели получить в подарок. На советском безрыбье выбирать предстояло между сервизом в горошек и вазой хрустальной «тюльпан», поэтому молодые посоветовались и сказали, что хотят путевку в Ялту. И очень друг друга хвалили: «Какая тебе пришла в голову прекрасная идея!» — «Нет, это тебе пришла в голову такая прекрасная идея!» Ну, любовь, понятное дело. Так вот, отец микробиолога З., человек основательный, подошел к делу серьезно и работал над выбором санатория месяц. И выбрал. И так выбранный санаторий ему понравился, что он и себе купил путевку. На то же время. В один номер с молодыми. Однокомнатный. И каждое утро в семь поднимал молодых на пробежку, а каждый вечер заставлял делать гимнастику и слушать перед сном новости по радио «Маяк». А по выходным водил их на марш-бросок в горы. С ночевкой. И вот уже двадцать пять лет молодые живут очень счастливым и крепким браком, потому что все неприятное, что два человека могут вообще, в принципе, сказать друг другу, они в те самые две недели уже сказали, ничего в загашниках не осталось.

3.
...Вот, скажем, переводчик Ш. клянется, что если уронить новый айфон в воду, то он там будет красиво лежать двадцать секунд, а потом выдаст на экране надпись: «Эта атмосфера не подходит для нормального функционирования». Друзья, конечно, спрашивают у переводчика Ш., не выдает ли его айфон такую же надпись через двадцать секунд после въезда в Москву, но переводчик Ш. обижается.

4.
...Вот, скажем, писатель Г. и композитор Ф. выясняют, что, несмотря на поколенческую и социальную близость, они почти не знают никаких общих анекдотов. Например, писатель Г. не знает анекдота про мышку и папарацци, зато композитор Ф. не знает анекдота про «а утром у вас что бывает?» Зато композитор Ф. не знает анекдота про «да, это Бородино», а писатель Г. очень радуется, впервые услышав анекдот про двух русских и хромого крокодила. Анекдоты про мармозетку, про сине-черные штаны, про «не-пре-мен-но!» и про «восемь раз направо» тоже оказываются вновинку то для одного, то для другого. Пораженный этой ситуацией, писатель Г. осторожно спрашивает:
- Но хотя бы про француженку и сигарету?..
- Да, да! — радуется композитор Ф. — Про француженку, которая в постели и так, и этак...
- И то, и се... — подхватывает писатель Г.
- И наконец все заканчивается...
- И она закуривает сигарету...
- И затягивается...
- И произносит...
На этом месте композитор Ф. и писатель Г. хором выкрикивают:
- «Знала бы моя мама, что я курю!..»
- «Знала бы моя мама, что я курю в постели!..»
Секунду оба молчат.
- Миленький, — осторожно говорит писатель Г., — мне кажется, это два принципиально разных анекдота.

5.
...Вот, скажем, бойкий молодой человек в недорогом иерусалимском кафе сладко поет восхищенной девушке песню о том, что он — свободный человек, он делает только то, к чему его зовет сердце, он веган, он буддист, хочет открыть приют для пожилых лошадей... «Правда, совсем недавно я вдруг стал работать финансовым консультантом», — добавляет молодой человек смущенно. «Почему?!» — «Очень деньги нужны».

© Линор Горалик. Пять историй про взаимодействие.

Утром насыпала мюсли в фарфоровую мисочку с большеглазыми китайскими ангелами, залила сверху нежным, чуть взбитым кефиром со свежими ягодами куманики, доставленными прямо из подкалужских лесов. Всё равно получилась дрянь какая-то. В зубах застревает.
По выпученным глазам мыши, созерцающий эту процедуру, догадалась, что вместо мюслей всыпала себе в миску мышиный корм. Не поверила. Посмотрела на надпись на коробочке. Чёрт.

***
Собираясь в музей Чехова, хотела надеть джинсы. Но вовремя опомнилась: он, конечно же, при встрече ничего не скажет, сделикатничает, но потом непременно пропишет это в фельетоне. Нет уж, надену лучше чёрные шёлковые брюки с пуговками на кармашках. Или шёлковые с пуговками он тоже пропишет?

Вспомнила, как он сам, собираясь в гости к Толстому, перемерил со страху кучу штанов. Обиделась. Надела юбку с турнюром. Пусть пишет – жалко, что ли?

***
В метро мужик читает «Биржевые ведомости» и время от времени осеняет себя крестом.
В переполненном автобусе народ переливчато шевелится и вздыхает, как один большой раздражительный дракон.
- Девушка! Вы мне своим локтем всю душу изранили!
..- Лид, Лид, нет, ты постой…. Не вешай трубку, а то я тут свихнусь! Вот слушай: это пальто… оно такое, знаешь.. цвета не то чтобы совсем баклажана, а такое – цвета мокрого заката с перьями…

Боже мой. Нам только кажется, что рядом с нами едут драконы. А на самом деле это сплошные поэты в мокрых ангельских перьях цвета баклажана и с нежными израненными душами. Не надо, не надо на них смотреть. Они прекрасны.

На углу полицейский выговаривает какой-то тётеньке:
- И запомните: дорогу надо переходить не там, где зебра, а там, где положено!

***

В кабаках уже гуляют какие-то купцы, хотя до вечера ещё далеко. Я тоже хочу расслабиться и по пути в коллектор то и дело пытаюсь купить себе пирожное. Но чуть только я захожу в какую-нибудь кондитерскую и, как ногу над пропастью, заношу руку над кошельком, как мне тотчас кто-нибудь звонит:
- Привет, это я! Ты где? В кондитерской! С ума сойти! Что?... Почему у меня тут такое веселье? Да это я некрополистам склеп показываю… Не, скоро не освобожусь, и не жди. Зачем звоню? Ну, я же знаю, что ты в кондитерской! Откуда? Блин, элементарно! Ты же мне сама только что сказала!

Так мне и не удаётся купить себе пирожное. И вечером я возвращаюсь домой, хрупкая и прекрасная, как китайский ангел, и смотрю в зеркало громадными китайскими глазами, а мышь смотрит на меня и доедает сухофрукты из мюслей.

© Сестра Нибенимеда