Всего и надо, что вглядеться, - боже мой,
Всего и дела, что внимательно вглядеться, -
И не уйдешь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться,- боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка - она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!
Юрий ЛЕВИТАНСКИЙ
Всего и дела, что внимательно вглядеться, -
И не уйдешь, и никуда уже не деться
От этих глаз, от их внезапной глубины.
Всего и надо, что вчитаться,- боже мой,
Всего и дела, что помедлить над строкою -
Не пролистнуть нетерпеливою рукою,
А задержаться, прочитать и перечесть.
Мне жаль не узнанной до времени строки.
И все ж строка - она со временем прочтется,
И перечтется много раз и ей зачтется,
И все, что было с ней, останется при ней.
Но вот глаза - они уходят навсегда,
Как некий мир, который так и не открыли,
Как некий Рим, который так и не отрыли,
И не отрыть уже, и в этом вся беда.
Но мне и вас немного жаль, мне жаль и вас,
За то, что суетно так жили, так спешили,
Что и не знаете, чего себя лишили,
И не узнаете, и в этом вся печаль.
А впрочем, я вам не судья. Я жил как все.
Вначале слово безраздельно мной владело.
А дело было после, после было дело,
И в этом дело все, и в этом вся печаль.
Мне тем и горек мой сегодняшний удел -
Покуда мнил себя судьей, в пророки метил,
Каких сокровищ под ногами не заметил,
Каких созвездий в небесах не разглядел!
Юрий ЛЕВИТАНСКИЙ
позволим ветке засохнуть, что ли?Давно пора (злорадно)
Щас Ваши "Задворки" иссушим. (еще более злорадно).
СМЕРТИ
Я в жизни обмирал и чувство это знаю,
Где мукам всем конец и сладок томный хмель;
Вот почему я вас без страха ожидаю,
Ночь безрассветная и вечная постель!
Пусть головы моей рука твоя коснется
И ты сотрешь меня со списка бытия,
Но пред моим судом, покуда сердце бьется,
Мы силы равные, и торжествую я.
Еще ты каждый миг моей покорна воле,
Ты тень у ног моих, безличный призрак ты;
Покуда я дышу - ты мысль моя, не боле,
Игрушка шаткая тоскующей мечты.
(А. Фет)
СМЕРТИ
Я в жизни обмирал и чувство это знаю,
Где мукам всем конец и сладок томный хмель;
Вот почему я вас без страха ожидаю,
Ночь безрассветная и вечная постель!
Пусть головы моей рука твоя коснется
И ты сотрешь меня со списка бытия,
Но пред моим судом, покуда сердце бьется,
Мы силы равные, и торжествую я.
Еще ты каждый миг моей покорна воле,
Ты тень у ног моих, безличный призрак ты;
Покуда я дышу - ты мысль моя, не боле,
Игрушка шаткая тоскующей мечты.
(А. Фет)
Посвящаю эти строки
Тем, кто мне устроит гроб.
Приоткроют мой высокий
Ненавистный лоб.
Измененная без нужды,
С венчиком на лбу,
Собственному сердцу чуждой
Буду я в гробу.
Не увидят на лице:
«Все мне слышно! Все мне видно!
Мне в гробу еще обидно
Быть как все».
В платье белоснежном — с детства
Нелюбимый цвет! —
Лягу - с кем-то по соседству?—
До скончанья лет.
Слушайте! — Я не приемлю!
Это—западня!
Не меня опустят в землю,
Не меня.
Знаю! — Все сгорит дотла!
И не приютит могила
Ничего, что я любила,
Чем жила.
(М. Ц.)
Тем, кто мне устроит гроб.
Приоткроют мой высокий
Ненавистный лоб.
Измененная без нужды,
С венчиком на лбу,
Собственному сердцу чуждой
Буду я в гробу.
Не увидят на лице:
«Все мне слышно! Все мне видно!
Мне в гробу еще обидно
Быть как все».
В платье белоснежном — с детства
Нелюбимый цвет! —
Лягу - с кем-то по соседству?—
До скончанья лет.
Слушайте! — Я не приемлю!
Это—западня!
Не меня опустят в землю,
Не меня.
Знаю! — Все сгорит дотла!
И не приютит могила
Ничего, что я любила,
Чем жила.
(М. Ц.)
Давно пора (злорадно)
Ну, точно, девочки: он к нам неравнодушен. И задирает, и задирает...
Сорри за офф.
И продолжим в тему.
О, мой застенчивый герой,
Ты ловко избежал позора.
Как долго я играла роль,
Не опираясь на партнера.
К проклятой помощи Твоей
Я не прибегнула ни разу.
Среди кулис, среди теней
Ты скрылся, незаметный глазу.
А в этом сраме я бреду.
Я шла пред публикой жестокой.
Вся на виду, вся на виду,
Вся в этой роли одинокой.
О, как Ты загадал партнер,
Ты не прощал мне очевидность
Бесстыжую моих потерь,
Моей улыбки безобидность.
И жадно шли Твои стада
Напиться из моей печали.
Одна, одна! Среди стыда
Стою с упавшими плечами.
Но опрометчивой толпе
Герой действительный не виден
Герой! Как боязно Тебе!
Не бойся, я Тебя не выдам.
Вся наша роль - моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль - моя лишь боль.
А сколько боли, сколько, сколько
Б.Ахмадулина
Ну, точно, девочки: он к нам неравнодушен. И задирает, и задирает...
Сорри за офф.
И продолжим в тему.
О, мой застенчивый герой,
Ты ловко избежал позора.
Как долго я играла роль,
Не опираясь на партнера.
К проклятой помощи Твоей
Я не прибегнула ни разу.
Среди кулис, среди теней
Ты скрылся, незаметный глазу.
А в этом сраме я бреду.
Я шла пред публикой жестокой.
Вся на виду, вся на виду,
Вся в этой роли одинокой.
О, как Ты загадал партнер,
Ты не прощал мне очевидность
Бесстыжую моих потерь,
Моей улыбки безобидность.
И жадно шли Твои стада
Напиться из моей печали.
Одна, одна! Среди стыда
Стою с упавшими плечами.
Но опрометчивой толпе
Герой действительный не виден
Герой! Как боязно Тебе!
Не бойся, я Тебя не выдам.
Вся наша роль - моя лишь роль.
Я проиграла в ней жестоко.
Вся наша боль - моя лишь боль.
А сколько боли, сколько, сколько
Б.Ахмадулина
Оставь, прошу, ужасную манеру
На выходной, всегда уединяться.
Давай махнём в Испанию - в Фигерас,
Отыщем дом, что в золочёных яйцах. –
Они сверкают издали, как чудо,
Но вид музея – это лишь начало…
Такая у Дали была причуда,
Прослыть на сей земле оригиналом.
Музей красив, задуман был с любовью -
Творить шедевры чувство помогало…
Поедем, милый! Но с одним условьем –
Всегда быть вместе, как художник с Галой…
(Е. Конева)
На выходной, всегда уединяться.
Давай махнём в Испанию - в Фигерас,
Отыщем дом, что в золочёных яйцах. –
Они сверкают издали, как чудо,
Но вид музея – это лишь начало…
Такая у Дали была причуда,
Прослыть на сей земле оригиналом.
Музей красив, задуман был с любовью -
Творить шедевры чувство помогало…
Поедем, милый! Но с одним условьем –
Всегда быть вместе, как художник с Галой…
(Е. Конева)
Чай в подстаканнике, сахара – пара,
звук металлический, верхняя полка.
Рядом расстроено плачет гитара,
это афганец играет в наколках.
Запах вагона, помятые лица,
а за окном пролетают столбы,
словно мелькают колёсные спицы,
словно мелькают ресницы судьбы.
Мы пролетаем сквозь жизни людские,
взглядом скользя по экрану окна,
всё здесь - народ, корпуса заводские,
в окнах мелькает родная страна.
Верхняя полка, стакан, подстаканник,
спать не даёт перестук от колёс,
мимо пронёсся глухой полустанок,
да - полустанок - обидно до слёз...!
(не знаю чье)
звук металлический, верхняя полка.
Рядом расстроено плачет гитара,
это афганец играет в наколках.
Запах вагона, помятые лица,
а за окном пролетают столбы,
словно мелькают колёсные спицы,
словно мелькают ресницы судьбы.
Мы пролетаем сквозь жизни людские,
взглядом скользя по экрану окна,
всё здесь - народ, корпуса заводские,
в окнах мелькает родная страна.
Верхняя полка, стакан, подстаканник,
спать не даёт перестук от колёс,
мимо пронёсся глухой полустанок,
да - полустанок - обидно до слёз...!
(не знаю чье)
Сейчас читают
Мальчиковый дозор
87055
1000
Немногословный ленивый дозор
83590
1000
КОФЕЙНЯ (часть 2)
208292
1000
Письмо подруге.
Сегодня день на редкость сонный –
не прорисован вялой кистью.
И клены в золоте червонном
последние теряют листья.
И устремились птичьи стаи
через башку мою – навылет.
Разбитая, полуслепая,
отравленная книжной пылью,
прошу у Бога амнезии.
Забейте призрачные норы!
Мы – беспринципные сизифы
и катим тяжкий камень в гору.
Ты знаешь, я опять пыталась
забыть его лицо и голос…
Но бесполезно. Как тот фаллос,
что видит Фрейд в любой из елок
или в простой сосновой шишке –
пардон за грубое сравненье –
вот так и я все время вижу
его лицо…
До исступленья
доводят игры подсознанья,
и в пору с криком лезть на стену,
плюясь, как закипевший чайник.
В рекламе сигарет на Невском –
всего делов, что он их курит…
Проблема здесь, поверь, не в сексе –
в любви. И разной прочей дури…
И если чья-нибудь походка
его движения напомнит,
я разревусь, как идиотка.
Реанимация. И – кома.
Убить зловредного микроба!
Лечиться в клинике неврозов!
В гробу видать любовь до гроба!
Но поздно, друг мой… слишком поздно…
В моей обычной мирной жизни
полно премиленьких деталей.
Беспомощность – цена за близость.
Ты не грусти там. До свиданья.
(с) Стрэй_Кэт
Сегодня день на редкость сонный –
не прорисован вялой кистью.
И клены в золоте червонном
последние теряют листья.
И устремились птичьи стаи
через башку мою – навылет.
Разбитая, полуслепая,
отравленная книжной пылью,
прошу у Бога амнезии.
Забейте призрачные норы!
Мы – беспринципные сизифы
и катим тяжкий камень в гору.
Ты знаешь, я опять пыталась
забыть его лицо и голос…
Но бесполезно. Как тот фаллос,
что видит Фрейд в любой из елок
или в простой сосновой шишке –
пардон за грубое сравненье –
вот так и я все время вижу
его лицо…
До исступленья
доводят игры подсознанья,
и в пору с криком лезть на стену,
плюясь, как закипевший чайник.
В рекламе сигарет на Невском –
всего делов, что он их курит…
Проблема здесь, поверь, не в сексе –
в любви. И разной прочей дури…
И если чья-нибудь походка
его движения напомнит,
я разревусь, как идиотка.
Реанимация. И – кома.
Убить зловредного микроба!
Лечиться в клинике неврозов!
В гробу видать любовь до гроба!
Но поздно, друг мой… слишком поздно…
В моей обычной мирной жизни
полно премиленьких деталей.
Беспомощность – цена за близость.
Ты не грусти там. До свиданья.
(с) Стрэй_Кэт
Чуть-чуть из "датского"...
* * *
Мальчиком, бегущим резво,
Я предстала Вам.
Вы посмеивались трезво
Злым моим словам:
«Шалость — жизнь мне, имя — шалость.
Смейся, кто не глуп!»
И не видели усталость
Побледневших губ.
Вас притягивали луны
Двух огромных глаз.
— Слишком розовой и юной
Я была для Вас!
Тающая легче снега,
Я была — как сталь.
Мячик, прыгнувший с разбега
Прямо на рояль,
Скрип песка под зубом, или
Стали по стеклу…
— Только Вы не уловили
Грозную стрелу
Легких слов моих, и нежность
Гнева напоказ…
— Каменную безнадежность
Всех моих проказ!
М.Ц.,
29 мая 1913
* * *
Мальчиком, бегущим резво,
Я предстала Вам.
Вы посмеивались трезво
Злым моим словам:
«Шалость — жизнь мне, имя — шалость.
Смейся, кто не глуп!»
И не видели усталость
Побледневших губ.
Вас притягивали луны
Двух огромных глаз.
— Слишком розовой и юной
Я была для Вас!
Тающая легче снега,
Я была — как сталь.
Мячик, прыгнувший с разбега
Прямо на рояль,
Скрип песка под зубом, или
Стали по стеклу…
— Только Вы не уловили
Грозную стрелу
Легких слов моих, и нежность
Гнева напоказ…
— Каменную безнадежность
Всех моих проказ!
М.Ц.,
29 мая 1913
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою» -
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, -
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»
Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,
Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком...
В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою:
Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, -
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»
Но под ударом любви ты – что золото ковкое!
Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,
Где словно смерть провела снеговою пуховкою...
Благодарю и за то, сладостная, что в те дни
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».
(С. Парнок - М. Цветаевой)
Ах, одностишья стрелой Сафо пронзила меня!
Ночью задумалась я над курчавой головкою,
Нежностью матери страсть в бешеном сердце сменя, -
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»
Вспомнилось, как поцелуй отстранила уловкою,
Вспомнились эти глаза с невероятным зрачком...
В дом мой вступила ты, счастлива мной, как обновкою:
Поясом, пригоршней бус или цветным башмачком, -
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою»
Но под ударом любви ты – что золото ковкое!
Я наклонилась к лицу, бледному в страстной тени,
Где словно смерть провела снеговою пуховкою...
Благодарю и за то, сладостная, что в те дни
«Девочкой маленькой ты мне предстала неловкою».
(С. Парнок - М. Цветаевой)
Если я одинок, то ты тоже одна
Если я уйду, то ты тоже ушла
Если я вдруг вернусь,
То ты встретишь меня
Ты всегда, где то рядом со мною была
Ты просто ждала…
(тоже не знаю чье)
Если я уйду, то ты тоже ушла
Если я вдруг вернусь,
То ты встретишь меня
Ты всегда, где то рядом со мною была
Ты просто ждала…
(тоже не знаю чье)
Завороженные годами
Ненужных слов, ненужных дел,
Мы шли незримыми следами;
Никто из бывших между нами
Взглянуть на знаки не хотел.
Быть может, и теперь — все то же,
И мы опять идем в бреду;
Но только знаки стали строже,
И тайный трепет сердце гложет,
Пророчит явь, несет беду.
Пусть будут новые утраты
Иль призрак на пути моем;
Всё, чем идущие богаты,
Оставим в жертву многократы
И вновь в незримое уйдем.
Зачем жалеть? Чего страшиться?
И разве смерть враждебна нам?
В бою земном мы будем биться,
Пред непостижным склоним лица,
Как предназначено рабам.
Е.Кузьмина-Караваева
Ненужных слов, ненужных дел,
Мы шли незримыми следами;
Никто из бывших между нами
Взглянуть на знаки не хотел.
Быть может, и теперь — все то же,
И мы опять идем в бреду;
Но только знаки стали строже,
И тайный трепет сердце гложет,
Пророчит явь, несет беду.
Пусть будут новые утраты
Иль призрак на пути моем;
Всё, чем идущие богаты,
Оставим в жертву многократы
И вновь в незримое уйдем.
Зачем жалеть? Чего страшиться?
И разве смерть враждебна нам?
В бою земном мы будем биться,
Пред непостижным склоним лица,
Как предназначено рабам.
Е.Кузьмина-Караваева
Девочкой своею ты меня назови
А потом обними, а потом напои
А маленькие часики смеются тик-так
Ни о чем не жалей и ... всех подряд
(А.С.Лермонтов)
А потом обними, а потом напои
А маленькие часики смеются тик-так
Ни о чем не жалей и ... всех подряд
(А.С.Лермонтов)
А, это Вы опять. Для Вас, specially 
Мне повстречался дьяволенок,
Худой и щуплый – как комар,
Он телом был совсем ребенок,
Лицом же дик: остер и стар.
Шел дождь... дрожит, темнеет тело,
Намокла всклоченная шерсть...
И я подумал: эко дело!
Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.
Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
Не слышал что-то. Не видал.
Вот жалость... Жалость понимаю.
И дьяволенка я поймал.
Пойдем. Детеныш! Хочешь греться?
Не бойся, шерстку не ерошь.
Что тут на улице тереться?
Дам детке сахарку... Пойдешь?
А он вдруг эдак, сочно, зычно,
Мужским, ласкающим баском
(Признаться – даже неприлично
И жутко было это в нем) –
Пророкотал: «Что сахар? Глупо.
Я, сладкий, сахару не ем.
Давай телятинки да супа...
Уж я пойду к тебе совсем».
Он разозлил меня бахвальством...
А я хотел еще помочь!
Да ну тебя с твоим нахальством!
И не спеша пошел я прочь.
Но он заморщился и тонко
Захрюкал... Смотрит как больной...
Опять мне жаль. И дьяволенка
Тащу, трудясь, к себе домой.
Смотрю. При лампе: дохлый, гадкий,
Не то дитя, не то старик.
И все твердит: «Я сладкий, сладкий...»
Оставил я его. Привык.
И даже как-то с дьяволенком
Совсем сжился я наконец.
Он в полдень прыгает козленком,
Под вечер - тёмен, как мертвец,
То ходит гоголем-мужчиной,
То вьётся бабой вкруг меня,
А если дождик – пахнет псиной
И шерстку лижет у огня.
Я прежде всем себя тревожил:
Хотел того, мечтал о том...
А с ним мой дом... не то что ожил,
Но затянулся, как пушком.
Безжалостно - благополучно,
И нежно-сонно, и темно...
Мне с дьяволенком сладко-скучно...
Дитя, старик, - не все ль равно?
Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб.
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Всё липнул, липнул – и прилип.
И оба стали мы – единый.
Уж я не с ним – я в нем, я в нем!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем...
(З. Гиппиус)
Мне повстречался дьяволенок,
Худой и щуплый – как комар,
Он телом был совсем ребенок,
Лицом же дик: остер и стар.
Шел дождь... дрожит, темнеет тело,
Намокла всклоченная шерсть...
И я подумал: эко дело!
Ведь тоже мерзнет. Тоже персть.
Твердят: любовь, любовь! Не знаю.
Не слышал что-то. Не видал.
Вот жалость... Жалость понимаю.
И дьяволенка я поймал.
Пойдем. Детеныш! Хочешь греться?
Не бойся, шерстку не ерошь.
Что тут на улице тереться?
Дам детке сахарку... Пойдешь?
А он вдруг эдак, сочно, зычно,
Мужским, ласкающим баском
(Признаться – даже неприлично
И жутко было это в нем) –
Пророкотал: «Что сахар? Глупо.
Я, сладкий, сахару не ем.
Давай телятинки да супа...
Уж я пойду к тебе совсем».
Он разозлил меня бахвальством...
А я хотел еще помочь!
Да ну тебя с твоим нахальством!
И не спеша пошел я прочь.
Но он заморщился и тонко
Захрюкал... Смотрит как больной...
Опять мне жаль. И дьяволенка
Тащу, трудясь, к себе домой.
Смотрю. При лампе: дохлый, гадкий,
Не то дитя, не то старик.
И все твердит: «Я сладкий, сладкий...»
Оставил я его. Привык.
И даже как-то с дьяволенком
Совсем сжился я наконец.
Он в полдень прыгает козленком,
Под вечер - тёмен, как мертвец,
То ходит гоголем-мужчиной,
То вьётся бабой вкруг меня,
А если дождик – пахнет псиной
И шерстку лижет у огня.
Я прежде всем себя тревожил:
Хотел того, мечтал о том...
А с ним мой дом... не то что ожил,
Но затянулся, как пушком.
Безжалостно - благополучно,
И нежно-сонно, и темно...
Мне с дьяволенком сладко-скучно...
Дитя, старик, - не все ль равно?
Такой смешной он, мягкий, хлипкий,
Как разлагающийся гриб.
Такой он цепкий, сладкий, липкий,
Всё липнул, липнул – и прилип.
И оба стали мы – единый.
Уж я не с ним – я в нем, я в нем!
Я сам в ненастье пахну псиной
И шерсть лижу перед огнем...
(З. Гиппиус)
СЕДАЯ РОЗА
Ночь. И снег валится.
Спит Москва... А я...
Ох, как мне не спится,
Любовь моя!
Ох, как ночью душно
Запевает кровь...
Слушай, слушай, слушай!
Моя любовь:
Серебро мороза
В лепестках твоих.
О, седая роза,
Тебе — мой стих!
Дышишь из-под снега,
Роза декабря,
Неутешной негой
Меня даря.
Я пою и плачу,
Плачу и пою,
Плачу, что утрачу
Розу мою!
София Парнок
Ночь. И снег валится.
Спит Москва... А я...
Ох, как мне не спится,
Любовь моя!
Ох, как ночью душно
Запевает кровь...
Слушай, слушай, слушай!
Моя любовь:
Серебро мороза
В лепестках твоих.
О, седая роза,
Тебе — мой стих!
Дышишь из-под снега,
Роза декабря,
Неутешной негой
Меня даря.
Я пою и плачу,
Плачу и пою,
Плачу, что утрачу
Розу мою!
София Парнок
Скажу ли вам: я вас люблю?
Нет, ваше сердце слишком зорко.
Ужель его я утолю
Любовною скороговоркой?
Не слово – то, что перед ним:
Молчание минуты каждой,
Томи томленьем нас одним,
Единой нас измучай жаждой.
Увы, как сладостные «да»,
Как все «люблю вас» будут слабы,
Мой несравненный друг, когда
Скажу я, что сказать могла бы.
(С. Парнок)
Нет, ваше сердце слишком зорко.
Ужель его я утолю
Любовною скороговоркой?
Не слово – то, что перед ним:
Молчание минуты каждой,
Томи томленьем нас одним,
Единой нас измучай жаждой.
Увы, как сладостные «да»,
Как все «люблю вас» будут слабы,
Мой несравненный друг, когда
Скажу я, что сказать могла бы.
(С. Парнок)
Сердце, пламени капризней,
В этих диких лепестках,
Я найду в своих стихах
Все, чего не будет в жизни.
Жизнь подобна кораблю:
Чуть испанский замок — мимо!
Все, что неосуществимо,
Я сама осуществлю.
Всем случайностям навстречу!
Путь — не все ли мне равно?
Пусть ответа не дано, —
Я сама себе отвечу!
С детской песней на устах
Я иду — к какой отчизне?
— Все, чего не будет в жизни
Я найду в своих стихах!
М.Ц.
В этих диких лепестках,
Я найду в своих стихах
Все, чего не будет в жизни.
Жизнь подобна кораблю:
Чуть испанский замок — мимо!
Все, что неосуществимо,
Я сама осуществлю.
Всем случайностям навстречу!
Путь — не все ли мне равно?
Пусть ответа не дано, —
Я сама себе отвечу!
С детской песней на устах
Я иду — к какой отчизне?
— Все, чего не будет в жизни
Я найду в своих стихах!
М.Ц.
В сердце, как в зеркале, тень,
Скучно одной – и с людьми...
Медленно тянется день
От четырех до семи!
К людям не надо – солгут,
В сумерках каждый жесток.
Хочется плакать мне. В жгут
Пальцы скрутили платок.
Если обидишь – прощу,
Только меня не томи!
Я бесконечно грущу
От четырех до семи.
(М. Ц.)
Скучно одной – и с людьми...
Медленно тянется день
От четырех до семи!
К людям не надо – солгут,
В сумерках каждый жесток.
Хочется плакать мне. В жгут
Пальцы скрутили платок.
Если обидишь – прощу,
Только меня не томи!
Я бесконечно грущу
От четырех до семи.
(М. Ц.)
Ты, меня любивший фальшью
Истины — и правдой лжи,
Ты, меня любивший — дальше
Некуда! — За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. — Десницы взмах!
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.
М.Ц.
Истины — и правдой лжи,
Ты, меня любивший — дальше
Некуда! — За рубежи!
Ты, меня любивший дольше
Времени. — Десницы взмах!
Ты меня не любишь больше:
Истина в пяти словах.
М.Ц.
Домик около моря. О, ты -
только ты, только я в этом доме.
И невидимой формы цветы
ты приносишь и держишь в ладони.
И один только вид из окна-
море, море вокруг без предела.
Спали мы. И его глубина
подступала и в окна глядела.
Мы бежали к нему по утрам,
и оно нас в себя принимало.
И текло по плечам, по рукам
и легко холодком пронимало.
Нас вода окружала, вода,
литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы и тогда,
что недолго все это продлится.
Все смешается: море, и ты,
вся печаль твоя, тайна, " прелесть,
и неведомой формы цветы,
н травы увядающей прелесть.
В каждом слове твоем соловьи
пели, крылышками трепетали..
Были губы твои солоны,
твои волосы низко спадали...
Снова море. И снова бела
кромка пены. И это извечно.
Ты была! В самом деле была
или нет! Это мне неизвестно.
(c) (Б. Ахмадулина)
только ты, только я в этом доме.
И невидимой формы цветы
ты приносишь и держишь в ладони.
И один только вид из окна-
море, море вокруг без предела.
Спали мы. И его глубина
подступала и в окна глядела.
Мы бежали к нему по утрам,
и оно нас в себя принимало.
И текло по плечам, по рукам
и легко холодком пронимало.
Нас вода окружала, вода,
литься ей и вовек не пролиться.
И тогда знали мы и тогда,
что недолго все это продлится.
Все смешается: море, и ты,
вся печаль твоя, тайна, " прелесть,
и неведомой формы цветы,
н травы увядающей прелесть.
В каждом слове твоем соловьи
пели, крылышками трепетали..
Были губы твои солоны,
твои волосы низко спадали...
Снова море. И снова бела
кромка пены. И это извечно.
Ты была! В самом деле была
или нет! Это мне неизвестно.
(c) (Б. Ахмадулина)
Мы заблудились в этом свете.
Мы в подземельях темных. Мы
Один к другому, точно дети,
Прижались робко в безднах тьмы.
По мертвым рекам всплески весел;
Орфей родную тень зовет.
И кто-то нас друг к другу бросил,
И кто-то снова оторвет...
Бессильна скорбь. Беззвучны крики.
Рука горит еще в руке.
И влажный камень вдалеке
Лепечет имя Эвридики.
М.Волошин
Мы в подземельях темных. Мы
Один к другому, точно дети,
Прижались робко в безднах тьмы.
По мертвым рекам всплески весел;
Орфей родную тень зовет.
И кто-то нас друг к другу бросил,
И кто-то снова оторвет...
Бессильна скорбь. Беззвучны крики.
Рука горит еще в руке.
И влажный камень вдалеке
Лепечет имя Эвридики.
М.Волошин
И что тому костер остылый,
Кому разлука — ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.
Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко — весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты всё ж беседуешь со мной.
Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом —
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!
Какая власть в моем напеве, —
Одна не ведаю о том, —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
Когда-нибудь, морские струи
Выглядывая с корабля,
Ты скажешь: «Я любил — морскую!
Морская канула — в моря!»
В коралловом подводном древе
Не ты ль — серебряным хвостом,
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
М.Ц.,
13 июня 1920
Кому разлука — ремесло!
Одной волною накатило,
Другой волною унесло.
Ужели в раболепном гневе
За милым поползу ползком —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
Кусай себе, дружочек родный,
Как яблоко — весь шар земной!
Беседуя с пучиной водной,
Ты всё ж беседуешь со мной.
Подобно земнородной деве,
Не скрестит две руки крестом —
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
Нет, наши девушки не плачут,
Не пишут и не ждут вестей!
Нет, снова я пущусь рыбачить
Без невода и без сетей!
Какая власть в моем напеве, —
Одна не ведаю о том, —
Я, выношенная во чреве
Не материнском, а морском.
Когда-нибудь, морские струи
Выглядывая с корабля,
Ты скажешь: «Я любил — морскую!
Морская канула — в моря!»
В коралловом подводном древе
Не ты ль — серебряным хвостом,
Дщерь, выношенная во чреве
Не материнском, а морском!
М.Ц.,
13 июня 1920
Но долго буду тем любезен я народу,
что чувства добрые я лирой пробуждал,
что в мой жестокий век восславил я свободу
и милость к падшим призывал……
что чувства добрые я лирой пробуждал,
что в мой жестокий век восславил я свободу
и милость к падшим призывал……
Одинокий, к тебе прихожу,
Околдован огнями любви.
Ты гадаешь. -- Меня не зови. --
Я и сам уж давно ворожу.
От тяжелого бремени лет
Я спасался одной ворожбой
И опять ворожу над тобой,
Но не ясен и смутен ответ.
Ворожбой полоненные дни
Я лелею года, -- не зови...
Только скоро ль погаснут огни
Заколдованной темной любви?
А.Блок,
1 июня 1901, Шахматово
Околдован огнями любви.
Ты гадаешь. -- Меня не зови. --
Я и сам уж давно ворожу.
От тяжелого бремени лет
Я спасался одной ворожбой
И опять ворожу над тобой,
Но не ясен и смутен ответ.
Ворожбой полоненные дни
Я лелею года, -- не зови...
Только скоро ль погаснут огни
Заколдованной темной любви?
А.Блок,
1 июня 1901, Шахматово
Ты вошла, как входили тысячи,
Но дохнуло огнем из дверей,
И открылось мне: тот же высечен
Вещий знак на руке твоей.
Да, я знаю, — кольцо Венерино
И твою отмечает ладонь:
Слишком поступь твоя размеренна,
Взгляда слишком померк огонь,
И под пудрой лицо заплакано,
На губах, под румянами, кровь, —
Да, сестра моя, да, вот так она
Зацеловывает — любовь!
(Софья Парнок)
Но дохнуло огнем из дверей,
И открылось мне: тот же высечен
Вещий знак на руке твоей.
Да, я знаю, — кольцо Венерино
И твою отмечает ладонь:
Слишком поступь твоя размеренна,
Взгляда слишком померк огонь,
И под пудрой лицо заплакано,
На губах, под румянами, кровь, —
Да, сестра моя, да, вот так она
Зацеловывает — любовь!
(Софья Парнок)
В ту ночь мы сошли друг от друга с ума,
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.
И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной,—
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.
То мог быть Стамбул или даже Багдад,
Но, увы! не Варшава, не Ленинград,
И горькое это несходство
Душило, как воздух сиротства.
И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.
Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой...
И если вернется та ночь и к тебе
В твоей для меня непонятной судьбе,
Ты знай, что приснилась кому-то
Священная эта минута.
А.А.
Светила нам только зловещая тьма,
Свое бормотали арыки,
И Азией пахли гвоздики.
И мы проходили сквозь город чужой,
Сквозь дымную песнь и полуночный зной,—
Одни под созвездием Змея,
Взглянуть друг на друга не смея.
То мог быть Стамбул или даже Багдад,
Но, увы! не Варшава, не Ленинград,
И горькое это несходство
Душило, как воздух сиротства.
И чудилось: рядом шагают века,
И в бубен незримая била рука,
И звуки, как тайные знаки,
Пред нами кружились во мраке.
Мы были с тобою в таинственной мгле,
Как будто бы шли по ничейной земле,
Но месяц алмазной фелукой
Вдруг выплыл над встречей-разлукой...
И если вернется та ночь и к тебе
В твоей для меня непонятной судьбе,
Ты знай, что приснилась кому-то
Священная эта минута.
А.А.
С.Э.
Я с вызовом ношу его кольцо
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно — великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна.
— Всем вам, кто жил и умирал без страху.
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
М.Ц.,
Коктебель, 3 июня 1914
(т.е. опять получается сегодняшнее...)
Я с вызовом ношу его кольцо
— Да, в Вечности — жена, не на бумаге. —
Его чрезмерно узкое лицо
Подобно шпаге.
Безмолвен рот его, углами вниз,
Мучительно — великолепны брови.
В его лице трагически слились
Две древних крови.
Он тонок первой тонкостью ветвей.
Его глаза — прекрасно-бесполезны! —
Под крыльями распахнутых бровей —
Две бездны.
В его лице я рыцарству верна.
— Всем вам, кто жил и умирал без страху.
Такие — в роковые времена —
Слагают стансы — и идут на плаху.
М.Ц.,
Коктебель, 3 июня 1914
(т.е. опять получается сегодняшнее...)
Есть в близости людей заветная черта,
Ее не перейти влюбленности и страсти,-
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
(А. А.)
Ее не перейти влюбленности и страсти,-
Пусть в жуткой тишине сливаются уста
И сердце рвется от любви на части.
И дружба здесь бессильна и года
Высокого и огненного счастья,
Когда душа свободна и чужда
Медлительной истоме сладострастья.
Стремящиеся к ней безумны, а ее
Достигшие - поражены тоскою...
Теперь ты понял, отчего мое
Не бьется сердце под твоей рукою.
(А. А.)
Молчалив и бледен лежит жених,
А невеста к нему ластится...
Запевает вьюга в полях моих,
Запевает тоска на сердце.
«Посмотри, — я еще недомучена,
Недолюблена, недоцелована.
Ах, разлукою сердце научено, —
Сколько слов для тебя уготовано!
Есть слова, что не скажешь и на ухо,
Разве только что прямо уж — в губы...
Милый, дверь затворила я наглухо...
Как с тобою мне страшно и любо!»
И зовет его тихо по имени:
«Обними меня! Ах, обними меня...
Слышишь сердце мое? Ты не слышишь?..
Подыши мне в лицо... Ты не дышишь?!..»
Молчалив и бледен лежит жених,
А невеста к нему ластится...
Запевает вьюга в полях моих,
Запевает тоска на сердце.
(С. Парнок)
А невеста к нему ластится...
Запевает вьюга в полях моих,
Запевает тоска на сердце.
«Посмотри, — я еще недомучена,
Недолюблена, недоцелована.
Ах, разлукою сердце научено, —
Сколько слов для тебя уготовано!
Есть слова, что не скажешь и на ухо,
Разве только что прямо уж — в губы...
Милый, дверь затворила я наглухо...
Как с тобою мне страшно и любо!»
И зовет его тихо по имени:
«Обними меня! Ах, обними меня...
Слышишь сердце мое? Ты не слышишь?..
Подыши мне в лицо... Ты не дышишь?!..»
Молчалив и бледен лежит жених,
А невеста к нему ластится...
Запевает вьюга в полях моих,
Запевает тоска на сердце.
(С. Парнок)
Заблудился я в небе - что делать?
Тот, кому оно близко,- ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски...
И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше -
Отклик неба - в остывшую грудь.
(О. Мандельштам)
Тот, кому оно близко,- ответь!
Легче было вам, Дантовых девять
Атлетических дисков, звенеть.
Не разнять меня с жизнью: ей снится
Убивать и сейчас же ласкать,
Чтобы в уши, в глаза и в глазницы
Флорентийская била тоска.
Не кладите же мне, не кладите
Остроласковый лавр на виски,
Лучше сердце мое разорвите
Вы на синего звона куски...
И когда я усну, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Он раздастся и глубже и выше -
Отклик неба - в остывшую грудь.
(О. Мандельштам)
Приходи на меня посмотреть.
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
(А. А.)
Приходи. Я живая. Мне больно.
Этих рук никому не согреть,
Эти губы сказали: "Довольно!"
Каждый вечер подносят к окну
Мое кресло. Я вижу дороги.
О, тебя ли, тебя ль упрекну
За последнюю горечь тревоги!
Не боюсь на земле ничего,
В задыханьях тяжелых бледнея.
Только ночи страшны оттого,
Что глаза твои вижу во сне я.
(А. А.)
Своими горькими слезами
Над нами плакала весна.
Огонь мерцал за камышами,
Дразня лихого скакуна...
Опять звала бесчеловечным,
Ты, отданная мне давно!..
Но ветром буйным, ветром встречным
Твое лицо опалено...
Опять - бессильно и напрасно -
Ты отстранялась от огня...
Но даже небо было страстно,
И небо было за меня!..
И стало все равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача...
И все равно, чей вздох, чей шепот,-
Быть может, здесь уже не ты...
Лишь скакуна неровный топот
Как бы с далекой высоты...
Так - сведены с ума мгновеньем -
Мы отдавались вновь и вновь,
Гордясь своим уничтоженьем
Твоим превратностям, любовь!
Теперь, когда мне звезды ближе,
Чем та неистовая ночь,
Когда еще безмерно ниже
Ты пала, униженья дочь,
Когда один с самим собою
Я проклинаю каждый день,-
Теперь проходит предо мною
Твоя развенчанная тень...
С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? -
Не знаю: я забыл тебя.
(А. Блок)
Над нами плакала весна.
Огонь мерцал за камышами,
Дразня лихого скакуна...
Опять звала бесчеловечным,
Ты, отданная мне давно!..
Но ветром буйным, ветром встречным
Твое лицо опалено...
Опять - бессильно и напрасно -
Ты отстранялась от огня...
Но даже небо было страстно,
И небо было за меня!..
И стало все равно, какие
Лобзать уста, ласкать плеча,
В какие улицы глухие
Гнать удалого лихача...
И все равно, чей вздох, чей шепот,-
Быть может, здесь уже не ты...
Лишь скакуна неровный топот
Как бы с далекой высоты...
Так - сведены с ума мгновеньем -
Мы отдавались вновь и вновь,
Гордясь своим уничтоженьем
Твоим превратностям, любовь!
Теперь, когда мне звезды ближе,
Чем та неистовая ночь,
Когда еще безмерно ниже
Ты пала, униженья дочь,
Когда один с самим собою
Я проклинаю каждый день,-
Теперь проходит предо мною
Твоя развенчанная тень...
С благоволеньем? Иль с укором?
Иль ненавидя, мстя, скорбя?
Иль хочешь быть мне приговором? -
Не знаю: я забыл тебя.
(А. Блок)
Этих рук никому не согреть,Пародия на тему
Эти губы сказали: "Довольно!"
"Зачем мне жизнь такая".
Эти ноги мои шаловливые
Что хотят, то творят за меня
То раскинутся врозь и игривые
Приглашают к усладе тебя
То вдруг палец начнет сгибаться
То вдруг зубы - блестеть невпопад
То вдруг рот ни с сего - матюгаться
А то вдруг руки залезут в зад
Что за жизнь у меня могильная?
Чем я мозг разожгла? - не пойму
Почему он команды дебильные
Отдает когда я не хочу?
Невтерпеж целовать - я пукаю
Нет сил больше терпеть накал
Сколько дальше сносить буду муки я
И застывший под нОгтями кал?
Побегу поплакать к любимому
Пусть несут как хотят меня
Эти ноги мои шаловливые
Эти резвые два коня
Мне кажется, нам было бы с тобой
Так нежно, так остро, так нестерпимо.
Не оттого ль в строптивости тупой,
Не откликаясь, ты проходишь мимо?
И лучше так! Пускай же хлынет мгла,
И ночь разверзнется еще бездонней, —
А то я умереть бы не могла:
Я жизнь пила бы из твоих ладоней!
Какие б сны нам снились наяву,
Какою музыкой бы нас качало —
Как лодочку качает у причала!..
Но полно. Проходи. Я не зову.
(С. Парнок)
Так нежно, так остро, так нестерпимо.
Не оттого ль в строптивости тупой,
Не откликаясь, ты проходишь мимо?
И лучше так! Пускай же хлынет мгла,
И ночь разверзнется еще бездонней, —
А то я умереть бы не могла:
Я жизнь пила бы из твоих ладоней!
Какие б сны нам снились наяву,
Какою музыкой бы нас качало —
Как лодочку качает у причала!..
Но полно. Проходи. Я не зову.
(С. Парнок)
Наврняка, ТРИВ, вместо того, чтобы целоваться, Вы тут опять столько всего напукали.
А что? Надо тут целоваться? (неожиданно взбодрившись)
Ой, Трив, а я уже успела по Вам соскучиться!
Ну наконец-то Вы пришли! (выдохнула судорожно)
Я уж тут истомилась без Вас совсем!Чужие переживания разрывают душу на мелкие кусочки.
"Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает, Рассудок мой изнемогает, И молча гибнуть я должна"…(с)
Ну наконец-то Вы пришли! (выдохнула судорожно)
Я уж тут истомилась без Вас совсем!
Чужие переживания разрывают душу на мелкие кусочки."Вообрази: я здесь одна, Никто меня не понимает, Рассудок мой изнемогает, И молча гибнуть я должна"…(с)
Уже не надо - напукато сильно (а вообще, это слова из Вашей же пародии).
Ой, Трив, а я уже успела по Вам соскучиться!Твой петушок летит к своей курочке! (нервно бегая по кабинету)
Я б не вмешался, но вдруг как будто что-то кольнуло в сердце и послышались голоса: "Беги! Беги на творческий! Беги, ибо по всей Руси уже слышны стенания и плачь Паскаля. А загубит она душу свою горечью - не видать тебе как собственных ушей ее...!"(дальше было неразбочивое что-то - радиопомехи видимо..
Ну вот (смущенно) прибежал...как бы...г-м..н-да..извините..
А что? Надо тут целоваться? (неожиданно взбодрившись)А як же! :)))
Ах, как же хорошо, что Вы успели! Ведь еще совсем чуть-чуть и... "не видать тебе как собственных ушей ее...!" Кстати, действительно, чего же все-таки не видать? - проклятое радио! Вот так и рушатся судьбы людские!:)
Ну да Бог с ними, радиодеятелями безответственными! Главное - Вы рядом, мне и легче (блаженно закатывая глаза):)
Ну да Бог с ними, радиодеятелями безответственными! Главное - Вы рядом, мне и легче (блаженно закатывая глаза):)
Сказавший всем страстям: Прости —
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих,
Читаю я в глазах твоих:
«Дурная страсть!»
В руках, тебе несущих есть,
Читаешь — лесть.
И смех мой — ревность всех сердец! —
Как прокаженных бубенец —
Гремит тебе.
И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь — чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне — до тьмы в очах! —
Что не было в твоих стадах
Черней — овцы.
Есть остров — благостью Отца, —
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух —
Вдоль каждой изгороди. — Да. —
Есть в мире — черные стада.
Другой пастух.
М.Ц.
Прости и ты.
Обиды наглоталась всласть.
Как хлещущий библейский стих,
Читаю я в глазах твоих:
«Дурная страсть!»
В руках, тебе несущих есть,
Читаешь — лесть.
И смех мой — ревность всех сердец! —
Как прокаженных бубенец —
Гремит тебе.
И по тому, как в руки вдруг
Кирку берешь — чтоб рук
Не взять (не те же ли цветы?),
Так ясно мне — до тьмы в очах! —
Что не было в твоих стадах
Черней — овцы.
Есть остров — благостью Отца, —
Где мне не надо бубенца,
Где черный пух —
Вдоль каждой изгороди. — Да. —
Есть в мире — черные стада.
Другой пастух.
М.Ц.
Вы вспомните меня
Вы вспомните меня когда-нибудь... но поздно!
Когда в своих степях далеко буду я,
Когда надолго мы, навеки будем розно -
Тогда поймете вы и вспомните меня!
Проехав иногда пред домом опустелым,
Где вас всегда встречал радушный мой привет,
Вы грустно спросите: "Так здесь ее уж нет?" -
И мимо торопясь, махнув султаном белым,
Вы вспомните меня!..
Вы вспомните меня не раз - когда другая
Кокетством хитрым вас коварно увлечет
И, не любя, в любви вас ложно уверяя,
Тщеславью своему вас в жертву принесет.
Когда уста ее, на клятвы тароваты,
Обеты льстивые вам станут расточать,
Чтоб скоро бросить вас и нагло осмеять...
С ней первый сердца цвет утратив без возврата,
Вы вспомните меня!..
Когда, избави бог! Вы встретите иную,
Усердную рабу всех мелочных сует,
С полсердцем лишь в груди, с полудушой - такую,
Каких их создает себе в угодность свет,
И это существо вас на беду полюбит -
С жемчужною серьгой иль с перстнем наравне,
И вам любви узнать даст горести одне,
И вас, бесстрастная, измучит и погубит -
Вы вспомните меня!..
Вы вспомните меня, мечтая одиноко
Под вечер, в сумерки, в таинственной тиши,
И сердце вам шепнет: "Как жаль! ОНА далеко,
Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!.."
Когда гостиных мир вам станет пуст и тесен,
Наскучит вам острить средь модных львиц и львов
И жаждать станете незаученных слов,
И чувств не вычурных, и томных женских песен -
Вы вспомните меня!..
Евдокия Ростопчина
Вы вспомните меня когда-нибудь... но поздно!
Когда в своих степях далеко буду я,
Когда надолго мы, навеки будем розно -
Тогда поймете вы и вспомните меня!
Проехав иногда пред домом опустелым,
Где вас всегда встречал радушный мой привет,
Вы грустно спросите: "Так здесь ее уж нет?" -
И мимо торопясь, махнув султаном белым,
Вы вспомните меня!..
Вы вспомните меня не раз - когда другая
Кокетством хитрым вас коварно увлечет
И, не любя, в любви вас ложно уверяя,
Тщеславью своему вас в жертву принесет.
Когда уста ее, на клятвы тароваты,
Обеты льстивые вам станут расточать,
Чтоб скоро бросить вас и нагло осмеять...
С ней первый сердца цвет утратив без возврата,
Вы вспомните меня!..
Когда, избави бог! Вы встретите иную,
Усердную рабу всех мелочных сует,
С полсердцем лишь в груди, с полудушой - такую,
Каких их создает себе в угодность свет,
И это существо вас на беду полюбит -
С жемчужною серьгой иль с перстнем наравне,
И вам любви узнать даст горести одне,
И вас, бесстрастная, измучит и погубит -
Вы вспомните меня!..
Вы вспомните меня, мечтая одиноко
Под вечер, в сумерки, в таинственной тиши,
И сердце вам шепнет: "Как жаль! ОНА далеко,
Здесь не с кем разделить ни мысли, ни души!.."
Когда гостиных мир вам станет пуст и тесен,
Наскучит вам острить средь модных львиц и львов
И жаждать станете незаученных слов,
И чувств не вычурных, и томных женских песен -
Вы вспомните меня!..
Евдокия Ростопчина
Жить, даже от себя тая,
Что я измучена, что я
Тобой, как музыкой, томима!
Жить невпопад и как-то мимо,
Но сгоряча, во весь опор,
Наперерез, наперекор, —
И так, на всем ходу, с разбегу
Сорваться прямо в смерть, как в негу!
(C. Парнок)
Что я измучена, что я
Тобой, как музыкой, томима!
Жить невпопад и как-то мимо,
Но сгоряча, во весь опор,
Наперерез, наперекор, —
И так, на всем ходу, с разбегу
Сорваться прямо в смерть, как в негу!
(C. Парнок)
Перестань...Перестань, дорогая (ничего не видя от слез)
Кстати, когда она на перерез ему помчалась - она хоть его догнала или прямо в смерть сорвалась сгоряча свернув не туда куда надо?
Кстати, когда она на перерез ему помчалась - она хоть его догнала или прямо в смерть сорвалась сгоряча свернув не туда куда надо?
Ну, не плачь же, не надо (бережно вытирая Тривовы слезы белоснежным платочком), там happy end: все живы, здоровы - и она, и... опять она (не было там его). И может быть даже счастливы. Были.
По-видимому, этот самый перерез-то, на который она бежала, ее и остановил от падения в смерть.
Вот!:)
А это тебе стишок. Повеселее.
У меня в кармане крыса,
Я нашел ее в лесу.
Она маленькая, лысая.
Я домой ее несу.
Посажу я крысу в банку,
Накормлю ее мясцом.
Я люблю ее, засранку,
И физически, при том.
По-видимому, этот самый перерез-то, на который она бежала, ее и остановил от падения в смерть.
Вот!:)
А это тебе стишок. Повеселее.
У меня в кармане крыса,
Я нашел ее в лесу.
Она маленькая, лысая.
Я домой ее несу.
Посажу я крысу в банку,
Накормлю ее мясцом.
Я люблю ее, засранку,
И физически, при том.
Вот!
Вот это по нашему - по простому.
Тут сразу можно смекнуть что к чему - никаких перерезов, обрывов и прочих ДТП.
За это тебе отдельное спасибо.
Немного правда неясно как можно крысу любить физически..ну да ладно, предположим что просто ник-нэим одного местно персонажа - тогда все встает на свои места...кроме ее лысины, хотя..может человеку жарко было, не выдержала, сорвалась...вобщем более-менее с натяжкой все объяснимо.
Побольше бы таких понятных стихов.
Вот это по нашему - по простому.
Тут сразу можно смекнуть что к чему - никаких перерезов, обрывов и прочих ДТП.
За это тебе отдельное спасибо.
Немного правда неясно как можно крысу любить физически..ну да ладно, предположим что просто ник-нэим одного местно персонажа - тогда все встает на свои места...кроме ее лысины, хотя..может человеку жарко было, не выдержала, сорвалась...вобщем более-менее с натяжкой все объяснимо.
Побольше бы таких понятных стихов.
Ну наконец-то! Наконец-то я тебе угодила!
Бальзам на сердце!
Про крысу и любить... Да, сложно, наверное, но автор этого произведения, очевидно, знает какой-то секрет.
А вот про ник-нэйм ты бы поосторожнее. Она дама-то горячая - нам обоим мало не покажется.
Бальзам на сердце!
Про крысу и любить... Да, сложно, наверное, но автор этого произведения, очевидно, знает какой-то секрет.
А вот про ник-нэйм ты бы поосторожнее. Она дама-то горячая - нам обоим мало не покажется.
Как белый камень в глубине колодца,
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно — веселье и оно — страданье.
Мне кажется, что тот, кто близко взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.
Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращен в мое воспоминанье.
А.А.,
5 июня 1916, Слепнево
============
З.Ы. Не позволим ветке засохнуть! :)))
Лежит во мне одно воспоминанье.
Я не могу и не хочу бороться:
Оно — веселье и оно — страданье.
Мне кажется, что тот, кто близко взглянет
В мои глаза, его увидит сразу.
Печальней и задумчивее станет
Внимающего скорбному рассказу.
Я ведаю, что боги превращали
Людей в предметы, не убив сознанья,
Чтоб вечно жили дивные печали.
Ты превращен в мое воспоминанье.
А.А.,
5 июня 1916, Слепнево
============
З.Ы. Не позволим ветке засохнуть! :)))